-- А сюда он может вернуться?
-- Может. Только вряд ли.
-- Он свои вещи все забрал?
-- Нет. Вон его костюмы висят.
-- Володя, ты смотрел его вещи? Ничего нет? -- обернулся он к Шарапову.
-- Как щеткой вычищено. Вот только в плаще посадочный талон на самолет.
-- Ладно, внеси в протокол, потом разберемся.
-- Лиза, как же вы не знаете, где он живет?
-- Так вот и не знаю. Не интересовало это меня. Мне важно было, чтобы он рядом...
-- У него свое жилье в Москве или он снимал?
-- По-моему, снимал комнату.
-- Ну район хотя бы знаете?
-- В Останкине где-то. Кажется, он говорил, что на Мавринской улице. Да-да, на Мавринской. Мы как-то в Ботанический сад ходили, и он сказал, что здесь неподалеку живет.
-- А номер дома или квартиры?
-- Не знаю. Помню только, что в старом домишке жил...
-- Почему вы думаете, что в старом?
-- Он жаловался всегда, что нет ванной, а он привык каждый день принимать.
-- Ладно, и на этом спасибо. Подошел Шарапов.
-- Ну, Владимир Иванович, что-нибудь интересное есть?
-- Ничего.
-- Оставляй засаду -- и поехали...
Двадцать один час
Стемнело сразу. Солнце провалилось в тяжелые клубящиеся облака, как монета в прореху. Но прохладнее все равно не стало. И оттого, что тягучий низкий голос Эдиты Пьехи из динамика страстно твердил: "Только ты, только ты...", дышать было, казалось, еще тяжелее. Валя села в кресле у окна, щелкнула зажимом на задней стенке проигрывателя.
Изящная тонкая пружинка с грузиком на конце, незаметно прижавшись к подоконнику, свесилась наружу. За окном ярко вспыхнула зарница, похожая на далекую молнию.
Настраиваясь на нужную волну, Валя вставила в ухо крохотный наушник и негромко, но внятно произнесла в маленький микрофон:
-- Луна, Луна, я Звезда, я Звезда... Прием.
Повторила. В наушнике раздался треск. Валя пробормотала: "Вот черт! Разряды сильные... Гроза будет".
После нескольких мгновений тишины раздался далекий, но отчетливо слышный голос:
-- Звезда, я Луна, вас слышу. Прием...
-- Докладываю. К наблюдению приступила, запрашиваю график связи... Прием.
-- Вас понял. Имеете непрерывную связь с оперативным дежурным. Прием.
-- Вас поняла. Отбой...
Двадцать два часа
-- Хошь сверху бросайся, -- показал Тихонов на ажурный стакан строящейся телевизионной башни. Машины с визгом прошли поворот, фыркнули на последней прямой и влетели в ворота 138-го отделения.
-- Брось гудеть. Найдем, -- ответил Шарапов.
-- Думаешь?
-- А чего там думать? Факт, найдем, -- расплылся круглым своим лицом Шарапов. -- Ты думаешь, он тебе только нужен? Мы его полтора года ищем, ищем, и вот он только первый раз всплыл.
В дверях Тихонов пропустил Шарапова вперед, и они вошли в дежурную часть, жмурясь от света.
Разомлевший от жары немолодой лысоватый дежурный говорил какому-то пьянчужке:
-- Давно тебя пора лишить родительских прав, раз навсегда совсем. Ну, какой ты ребятам родитель? Горе им от тебя одно. Вот и поставим этот вопрос перед комиссией, раз навсегда совсем...
Пьяница горестно икал.
Оперативники подошли к барьеру.
-- А, товарищ Шарапов! -- уважительно сказал дежурный. -- Здравия желаю. Что приключилось?
-- Поговорить надо.
Дежурный встал, позвал из соседней комнаты старшину:
-- Быков! Замени меня, я с товарищами побеседую. Если этот, -- он кивнул на пьянчужку, -- будет проситься домой, не пускай покуда, пусть подумает о своем поведении, раз навсегда совсем...
В маленькой комнатке устоялся тяжелый запах ружейного масла, сапожной ваксы и крепкого табака. Дежурный открыл зарешеченное окно.
-- Слушаю вас, товарищ Шарапов! Шарапов коротко объяснил, что им надо. Дежурный задумался.
-- Книг домовых-то у нас нет. В ЖЭКе они раз навсегда совсем. А паспортный стол давно закрыт. Прямо беда! Постойте, сейчас мы найдем Савельева, оперативника, это его территория, он ее как свои пять пальцев знает. Он вам сразу скажет, где можно искать. Поедет с вами, и возьмете того...