-- Ну-ну...
Сергей, наморщив лоб, напряженно всматривается в позицию. Неожиданно Ульянов говорит:
-- Недолго мучилась старушка в злодея опытных руках...
-- "Матильдой" звали, -- довольно ухмыляется Толмачев.
Приходько, наконец, обнаруживает, что последним ходом коня Толмачев поставил ему "матильду".
-- Конечно, -- оправдывается Сергей, -- когда все тут бормочут в уши всякое разнообразное... Давай следующую!
-- А уговор?
Приходько кряхтит, морщится, закуривает. Остальные молча, с интересом смотрят на него. Понимая, что здесь уж не отвертишься -- уговор дороже денег! -- Сергей выходит на середину кабинета, становится в позу оратора и лихо декламирует:
-- Я жалкое шахматное ничтожество! Мне бы в бабки играть да с мальчишками по улицам гонять собак, а не садиться с мастерами за шахматы!
Громкий хохот покрывает последние слова неудачливого гроссмейстера. Оторвавшись от коричневой папки уголовного дела, Шадрин и Кольцов завистливо смотрят на ребят.
-- Оружие, технику проверили, орлы? -- спрашивает, улыбаясь, Кольцов. -- Курево, бутерброды запасли?
-- Не извольте беспокоиться, товарищ майор, -- отвечает за всех удобно устроившийся Толмачев. -- Укомплектованы, как маршевая рота. Лично проверял.
Партнеры начинают расставлять шахматы снова. Однако эту партию Приходько не суждено проиграть...
Зазвонил телефон, Шадрин поднял руку, и все разом смолкли.
-- Шадрин. Да-да, слушаю, Стас. Нашли? Ты думаешь, он там? А кто эта Берковская? Понятно. Шарапов согласен? Так. Хорошо, хорошо, сделаю. Проводника с собакой вышлю. Ладно, ладно, у нас все нормально, Связь имеем. Ну давай, Стасик, желаю удачи. Слушай... Ты ведь у нас большой гусар, смотри, Стас, не лезь напролом. Ну ладно, не буду... Давай, Стасик, счастливо... Ждем тебя!..
Брякнула трубка на рычаге.
-- Стас с Шараповым пошли брать Крота. У этого негодяя есть "вальтер", и неизвестно, сколько у него патронов.
Приходько сдвинул доску в сторону. На пол упала пешка. Сергей сухо хрустнул пальцами...
Час ночи
В наступившей тишине ветер хлестнул с неожиданной силой. Стукнула рама.
-- Прикрой, -- сказал Балашов.
Джага встал, кряхтя и тяжело посапывая, подошел к окну.
-- Гроза будет, Виктор Михалыч...
-- Это хорошо. А еще лучше, если бы она утром зарядила, да надолго.
-- Уж чего хорошего, -- вздохнул Джага.
-- Ты что, грозы боишься?
-- Да не боюсь, а как-то не по себе: дьявольская это сила.
-- Ты, может быть, в бога веришь?
-- Как вам сказать: верить не верю, а с почтением отношусь...
-- Это почему?
-- А вдруг он есть, бог? Пли что-нибудь в этом роде? А потом спросится за все, а?
-- Хм, коммерческий подходец у тебя ко всевышнему!
-- А как же? Обратно ж, в нашем деле удача все решает...
-- Тоже мне джентльмен удачи! -- зло засмеялся Балашов.
-- Не. Я не жентельмен. Я человек простой, но свое разумение имею.
-- Какое же это у тебя разумение?
-- Я так полагаю: когда господь бог, если он есть, делил человеческий фарт, то нарезал он его ломтями, как пирог. А народу много, и все свой кусок отхватить хотят. У кого, значит, голова вострее, а локти крепче, те первыми к пирогу и протолкались. Посочней ломти, с начинкой разобрали. А те, кто головой тупее да хребтом слабее, при корках и крошках остались.
-- Ты эту библейскую политэкономию сам придумал?
-- От батяни слышал.
-- Твой батяня, видать, крупный мыслитель был. Кулак, наверное?
-- Почему ж кулак? -- обиделся Джага. -- Не кулак. А хозяин справный был. Разорили. Дочиста разорили, босяки. Когда погнали лошадей на колхозный двор, думал, блтяня кончится -- почернел аж.
-- А где ж была твоя вострая голова тогда да крепкие локти?
-- Ну-у! Они ж миром всем грабили. Обчеством, погибели на них нет!
-- Подался бы в банду...
-- Не. Вот батяня подался тогда. Через месяц притащили, перед сельсоветом бросили -- дырка от уха до уха.
-- А ты?
-- А чего я? Я жить хочу...
-- Значит, созидаешь общество, против которого шел твой батяня?
-- Я им насозидал, как же! Дня не работал на месте, где украсть нельзя...