- Чего? - переспрашиваю я.
- Давай смываться, - повторяет он.
- Ага. Идем позвоним.
Мы встаем вместе. Следя друг за другом, мы идем к телефону.
Если он ударит сейчас, что же я? Я же совсем не в форме. Железновский меня доконал. Я всегда ожидал, что так он кончит.
- Я, что ли, буду звонить? - скалит желтые большие зубы Кравцов. - Я, я... Видишь, даже Железновский напугался мести Ковалева. Ушел добровольно!
Почему я сразу не догадался, что они его убрали?
Они его убрали потому, что он уже давно не хочет так жить. Не хочет!
- Звони! - приказал я.
Я медленно, оглядываясь по сторонам, шел по длинному коридору. Гулко стукнула дверь. Я насторожился. И все-таки вышел на улицу. Я увидел рассвет на ней, увидел розовеющее небо. Ранее августовское утро было живым и страшно любопытным. Потому любопытным, что со мной рядом стоял Кравцов. И рука его лежала на моем плече. И любопытно было, что я не сбросил его руку. Я не знаю почему, я не сбросил со своего плеча его руку.
- Ты правильно все командуешь, - захлебывался почему-то от восторга он. - А то ведь смотри, плачет по тебе пуля!
Я все-таки захотел ударить его, но лишь резко снял чужую руку со своего плеча.
- О суде думаешь? - хихикнул Кравцов. - Не будет суда! И Шугова мы тут забарабаем!.. Ночью-то все страшно! А теперь светло и все улыбаются. Доверчивые! На них бы опять того, кого ты встречал тогда на новом аэродроме!
Я все-таки ударил его. Падая, он закричал:
- Бесишься? Потому что замазан! Им замазан! Поглядишь, вывернем всех! Не спрячетесь!