- Может, ты вообще замужем?
-За кем?- опешила она.
-А черт тебя знает за кем... Может, за Кузьмой Андреичем? Он с тебя глаз не сводил на похоронах.
-Нашел место.
-Для любви всякое место свято. И на груди и на пузе...- и начал снимать с нее лишнее: ловко и бережно - как игрушки и украшения с отслужившей срок новогодней елки.
-Погоди...- неловко высвободилась она.- Дай платье повешу. На работу завтра. Мятой идти нельзя.
-Сама - все сама! Всю работу одна сделать хочешь. Влюбиться - и то не дашь самостоятельно.
-С чего ты взял, что влюбился? - спросила она и вспомнила:- Ночью света не жги. Сегодня на пятиминутке вопрос задали. Пирогов сказал, что разберется.
-Впотьмах этим делом заниматься? Никогда в жизни!.. Почему влюбился?
-Да. Про свет потом поговорим.
-И говорить не будем. Скажешь, что у предохранителя свечи перегорели работать перестал.
-Что?
-Или еще что-нибудь - техническое... А на счет этого - все симптомы налицо.
-Какие?
-Только о тебе и думаю, раз. Куда себя деть не знаю, на стенку лезу, два. Диван одним местом своротить могу, как Мишка говорит, три. Казанова - и тот на ум нейдет, четыре... Хватит? Учебник писать можно.
-Ну и симптомы...- Она покачала головой.- Физические какие-то.
-А тебе какие нужны?
-Что-нибудь потоньше. Поделикатнее...- и невольно посмотрела на него, лежащего во весь рост при дневном свете: тоже начала заглядываться и забирать его в голову.- Почитай Казанову лучше.
-Думаешь, он сентиментальнее?.. Давай. Что читать?
-Наугад.
-Где позачитаннее? Хитрая какая... Ладно, слушай...- Он раскрыл драгоценный томик.- Встреча с Гедвигой и Еленой... "Беседка была вся сплошь уставлена вазами и украшена прекрасными гравюрами, но самым ценным в ней был широкий поместительный диван, предназначенный для отдыха гостей и для их развлечения. Сидя на нем с обеими красавицами и расточая им комплименты, сопровождаемые ласками и прикосновениями, я сказал им наконец, что хотел бы показать им то, чего они никогда в жизни не видели..."
-Что? - наивно спросила она, потому что он для большего впечатления прервал чтение, но тут же поняла свою оплошность, подосадовала:- Мюнхаузен какой-то! Одной ему мало?.. Не ожидала я от него такого.
-От Казановы? Или от станка печатного?
Она не стала говорить: видно, от того и другого сразу - припомнила только:
-Вечно я на эту любовь втроем ловлюсь. Впросак попадаю.
-Не понятно, зачем?
-Нет. Не надо читать больше.
-Не надо так не надо. Мне самому неинтересно... Заперла меня здесь. Нарочно, чтоб в себя влюбить. Заточила в камеру-одиночку. Тут и в пролетную ворону влюбишься - не то что в женщину.
-Я - ворона?
-Ты?! Какая ж ты ворона? Это так, к слову. Ты у меня нежная голубка, прекраснейшая из пигалиц.
-А это еще что?
-Думаешь, я знаю? Пришло в голову и сказалось само собою.
Она глянула свысока:
-Поэтом, гляжу, стал? От тебя чего только не узнаешь...- и прислушалась:- Подошел кто-то к двери...
-К внутренней? Она на задвижке.
-Все равно... Приятного мало...- В тишине, их окружавшей, было много неприметных больничных шумов, которые она, прожив здесь три с лишним месяца, научилась различать по звуку. Над ними ходили люди: с утра врачи, после обеда чаще - медсестры; ночами слышалось нечто вовсе не подлежащее передаче и оглашению; сбоку стрекотала машинка и в промежутках между ее дробью шепталась с кем-то Анфиса, считавшая, что защищена от подслушивания, хотя смежная деревянная дверь вела себя, скорее, как дека скрипки, чем звукоизолирующая перегородка.- Пирогов наверно. Больше некому...
-Командор?..- Она говорила вполголоса, он же не стеснялся повышать голос, чему она на этот раз не воспрепятствовала.
-Ну?.. Вечером придет смотреть, выключен свет или оставили горящим...-В последнее время она решительно перестала жаловать Ивана Александровича.- В собственную ловушку попал...
-Черт с ним! Он меня с первого дня невзлюбил... Со взаимностью вас, Иван Александрыч!..
-Тише ты!..- испугалась она все-таки, но Командор, в гневе и досаде, уже отходил от двери - громче и явственнее, чем к ней приближался...
-Пусть катится. Расскажи, что на воле делается.
-В Тарасовке коров забрали. Борются с ящуром...- и рассказала, что знала об изъятии скота: и до нее известия об этой операции дошли не сразу, достигли не прямым путем, а окольными, наушническими.
-И у Торцовых взяли?- спросил он.
-Наверно.- Она же не знала, что тот увел свою в партизанки.
-Что теперь дети будут пить?.. Жаль. Хоть они и убить меня хотели.
-Слушай их больше!- Она поглядела неприветливо и внушительно.- Они что угодно на мужиков свалят. Старая песня.
-А кому я понадобился?
-Мало ли...- Она поглядела так, будто знала, но не могла утверждать за недоказанностью.- Может, для кого-то свидетель нежелательный. Москвич... Из области наверно посоветовали. Наши бы не додумались: не их это ума дело...-Она повернулась к Алексею, прикрыла и подперла грудь простынею. Ему казалось, что она делает это из кокетства, а она стеснялась опавших грудей, считая, что у красивых женщин они должны быть выше.- Сорокин, наверно, привез. Я видела, как они с Иваном Александрычем переговаривались. Тоже необычный вид был. Как хозяйка говорит, у твоих гостей... Их ведь так и не опознали?
-Нет... Это ж до похорон было?