После недолгого молчания Гримодан продолжал:
— Вы убили графиню ножом со стопорным устройством, купленным на базаре Республики, в тот же день, когда заказали ключ. У него треугольное лезвие с бороздкой.
— Все это — детские сказки, Вы придумываете их наугад. Никто не видел ножа.
— Вот он.
Виктор Данегр отшатнулся. Бывший инспектор продолжал:
— На нем — пятна ржавчины. Надо ли объяснять вам их происхождение?
— Ну и дальше?… У вас есть какой-то ключ, какой-то нож. Кто может утверждать, что они — мои?
— Вначале — слесарь, затем — продавец, у которого вы купили нож. Их память я уже освежил. При встрече с вами они не преминут вас узнать.
Его слова звучали сухо, сурово, с убийственной точностью. Данегр скорчился от страха. Ни следователь, ни председатель уголовного суда, ни прокурор не припирали его так крепко к стенке, да и не видели с такой ясностью обстоятельства, которые ему самому не представлялись уже столь отчетливыми.
Он все-таки попытался изобразить невозмутимость.
— Если таковы все ваши доказательства…
— Остается еще вот это. Совершив убийство, вы ушли тем же путем. Но, в середине каморки для платья, охваченный страхом, вы были вынуждены опереться о стену, чтобы не упасть.
— Как вы об этом узнали? — проговорил Данегр, заикаясь. — Никто не может этого знать.
— Правосудие — нет, никому из господ, служащих в прокуратуре, не могла прийти в голову простая мысль зажечь свечу и осмотреть стены. Но если бы они это сделали, на белой известке увидели бы красный знак, очень слабый, но достаточно отчетливый для того, чтобы узнать в нем отпечаток внутренней поверхности вашего больного пальца, еще влажного от крови, которым вы надавили на стену. Вам, конечно, известно, что для антропометрии это один из главных способов установления личности.
Виктор Данегр побледнел еще больше. Долгими месяцами он вел борьбу с целым светом. Но против этого человека, как ему казалось, бороться было нельзя.
— И если я верну жемчужину, — пролепетал он, — сколько вы мне дадите?
— Нисколько.
— Как так! Вы смеетесь! Я отдам Вам вещь, которая стоит тысячи, сотни тысяч, и не получу ничего взамен?
— Получите. Жизнь.
Преступника охватила дрожь. А Гримодан добавил почти нежным голосом:
— Будьте благоразумны, Данегр, для Вас жемчужина не имеет никакой ценности. Вы не можете ее продать. Зачем же ее хранить?
— Но есть ведь скупщики… И в тот или иной день, по той или иной — сходной цене…
— В тот или иной день будет слишком поздно.
— Почему?
— Почему? Да потому, что правосудие опять наложит на Вас руку, на сей раз — имея доказательства, которыми я его обеспечу. Оно получит ключ, нож, отпечаток вашего пальца, и вы пропали, сердечный Вы мой дружок!
Виктор охватил голову руками и погрузился в раздумье. Он чувствовал себя действительно погибшим, причем — безвозвратно; в то же время его охватила огромная усталость, безмерная жажда покоя и отказа от борьбы.
Он пробормотал:
— Когда Вам ее отдать?
— Сегодня же вечером, до часа ночи.
— Иначе?..
— Иначе я отправлю по почте письмо, в котором мадемуазель де Сэнклев рассказывает о Вас все прокурору республики.
Данегр налил себе подряд два стакана вина, которые выпил залпом. Потом, вставая, сказал:
— Оплатите счет и пойдемте… С меня хватит этого проклятого дела.
Наступила ночь. Два человека спустились по улице Лепик и пошли по внешним бульварам, направляясь к площади Этуаль. Шагали в безмолвии. Виктор сгорбился от безмерной усталости.
У парка Монсо он сказал:
— Это — со стороны дома.
— Черт! Вы из него выходили, перед своим арестом, только для того, чтобы отправиться в табачную лавку.
— Мы пришли, — сказал Данегр глухим голосом. Они миновали решетку сада и перешли улицу, на углу которой стояла табачная лавка. Данегр остановился в нескольких шагах от нее. Его ноги подгибались. Он рухнул на скамью.
— Ну что? — спросил его спутник.
— Это здесь.
— Это здесь? Что Вы мне там поете?
— Да, здесь, перед нами.
— Перед нами! Имейте в виду, Данегр, не надо…
— Еще раз говорю Вам, она там.
— Где же?
— Между двумя камнями мостовой.
— Какими?
— Поищите!
— Какими? — повторил Гримодан. Виктор не отвечал.