— Одолжил мсье Фруассару. Он поехал в Ниццу.
— Ага. Это тот гость, что вчера пришел без вещей и остался?
— Он как раз и должен привезти чемодан.
— Хм, чемодан. Как он выкрутился… — Мейер показал на следы шин. — Просто удивительно, что он не врезался в кирпичи.
— А может, и врезался, — Торнтон с тревогой осматривал участок у штабеля. — По правде говоря, я никогда его не видел за рулем.
— Хе-хе. Может, с ним и случилось что, но не здесь, слава Богу, не здесь. Если кто веточку обломит, я сразу замечаю. Такой уж я специалист, и такой у меня глаз. Но если бы он врезался в кирпичи! Я сам их складывал, все как под линеечку, а халтурной работы, ух… не переношу. У меня страсть к порядку, совсем как у мсье Пуассиньяка. Вы розы видели?
— Какие розы?
— Всякие. Нет сорта, какого бы он не выращивал. У меня на участке тоже есть экземпляры, на которые приятно взглянуть. Ведь я, мсье, садовод-любитель, занимаюсь этим у себя дома, а сюда прихожу на пару часов, делаю то и это, но делаю тоже артистически. А уж какой я быстрый — вы и не поверите. У меня в руках все горит. Вчера у Дюмоленов расцвела черная роза.
— Черная роза?
— Ну да.
— Никогда не видел черных роз.
— Да они вообще-то не черные. Но трудно их выращивать! Интересно, удается ли это кому-нибудь еще? Сомневаюсь. Три года уже выращиваю их, и вот только одна наконец расцвела. Мадемуазель Луиза заладила одно: «Хочу черную розу, хочу черную розу». Мсье Мейер, говорит она, черная роза принесет мне счастье. Хе-хе. Мадемуазель Луиза просто не может без меня. Так пойдем?
— С удовольствием, — ответил Маккинсли.
Старик Мейер провел его к густо заросшей виноградом беседке. Перед беседкой была плантация роз.
В семье Дюмоленов летом основательно обедали после пяти вечера. В этот понедельник обедали вчетвером: мадам и мсье Дюмолен, Луиза и Маккинсли. Фруассар еще не вернулся.
Мадам Гортензия в белом свободном платье исполняла домашний ритуал с видом светской дамы. Луиза вышла к столу в брюках.
— Тебе не жарко, Луиза? — пошутила Гортензия.
— Нисколько.
— Оставь ее в покое, — сказал Дюмолен. — Разве ты не видишь, что это знак протеста?
Луиза отбросила прядь волос, упавшую на ее мрачное чело и промолчала.
Дюмолен обратился к Маккинсли:
— Вот вам образец. Молодая девушка, любой ценой жаждущая независимости. Скучающая, но несмотря на это, а точнее, именно поэтому склонная к аффектации… Брюки, странная прическа, таинственный образ жизни… Такой образ я создам в своем сценарии.
Торнтон с удовлетворением приглядывался к девушке.
— И какую судьбу вы уготовили в своем произведении этой молодой особе?
— Об этом вы узнаете завтра. Я думаю, завтра утром моя сенсационная история будет закончена.
— Вот тогда-то мы и подпишем контракт, мсье Дюмолен. Время — деньги!
Писатель отложил нож и вилку, поднял руки в знак капитуляции и сказал:
— Ну, поскольку деньги мы оба ценим, я к вашим услугам.
Они оба рассмеялись.
Режиссер восхищался французской кухней и вином «божоле». Мсье Дюмолен был в хорошем настроении, он беспрестанно говорил, а за десертом даже ударился в воспоминания времен последней войны.
Когда все встали, чтобы перейти на террасу, где обычно после обеда пили кофе, к Гортензии подошла служанка Анни и что-то сообщила вполголоса.
— Ко мне? — удивилась Гортензия и быстро вышла из комнаты.
Через минуту она возвратилась, слегка возбужденная, неся в руках большую квадратную коробку.
— Цветы? — поинтересовался Дюмолен.
— Наверное, цветы… — развернув несколько слоев папиросной бумаги, она вынула охапку орхидей.
— Какая прелесть!
— От кого? — спросил писатель.
Гортензия вынула из конверта карточку.
— Это Фруассар… — улыбнулась она. — Какой галантный.
— Вы одолжили ему машину? — обратился Дюмолен к Маккинсли.
— Да. И попросил еще кое о чем… — поспешно ответил режиссер.
— Что-то его долго нет, — констатировал Дюмолен и поглядел на жену.
Гортензия погрузила лицо в экзотические цветы.
Анни поставила керамический кофейник в тени тента. Крепкий запах кофе заглушил все запахи вокруг. Дюмолены, Луиза и Торнтон покинули столовую и перешли на террасу. Это было исключительно удобное место. Находящееся на самом верху парка, оно было и самым представительным. Одной стеной терраса подходила к пригорку, и с той стороны на бетонную крышу можно было взойти прямо со двора, а две другие стены возносились над неровным газоном на половину этажа. Под террасой размещался холл и парадный вход в дом. Из холла довольно большой ярус лестницы вел в столовую, откуда был выход на этот обширный, крытый тентом балкон.
Мадам Гортензия возилась с расписными чашечками.
— Кофе я ставлю превыше какого угодно алкоголя, — сказал Маккинсли с присущей ему приветливостью. — После кофе мне всегда хочется сотворить что-нибудь этакое!
— Да? Если бы вы ближе знали комиссара Лепера, то убедились бы, насколько бывает бессильным и этот напиток, — рассмеялся Дюмолен.
— Шарль, ты несправедлив, — с упреком сказала мадам Гортензия. — Лепер — беззаветно преданный нам человек, — объяснила она режиссеру. — И совсем не глупый. От-Мюрей — не Чикаго, тут себя особо не проявишь…
— Ты думаешь? Я, конечно, только теоретик в отрасли криминальных загадок, но мнения придерживаюсь иного.