— В глаза его не видел. Агнесс когда-то наверняка была красивой женщиной.
— Две трубочки с кремом, — сказал инспектор, глядя в потолок, — эффектное название для детективной повести.
— И для фильма, — прибавил Маккинсли.
Кондитерская «Абрикос» была набита битком. В воскресный полдень здесь собирались все солидные обитатели городка, свободные от дел и забот. Но со дня убийства Дюмолена мсье Вуазен вынужден был удвоить производство продукции. Каждый имевший свободную минутку, направлялся в кондитерскую, чтобы порассуждать о том, что нового произошло и как далеко продвинулось следствие. Здесь подробнейшим образом комментировались обычные сплетни, выдвигались самые смелые версии, высмеивалась полиция, которая, по мнению большинства, прошла мимо серьезных вещей при проведении расследования. Естественно, все это подавалось под политической приправой. Неумолимо приближался срок выборов в городской совет, и обе партии безжалостно использовали малейшую возможность. Смерть Шарля Дюмолена и таинственные обстоятельства, при которых было совершено убийство, составляли почву для пропаганды и усиления борьбы.
Теперь переживала время триумфа партия Дюверне. Котар-старший в который уж раз читал вслух статейку из «Голоса юга».
«Вся французская общественность с болью восприняла удар, нанесенный преступной рукой. Великий гражданин нашей родины, известный писатель Шарль Дюмолен ушел от нас в расцвете творческих сил, полный политических замыслов, ясных и целенаправленных, призванных вернуть Франции красоту ее традиций. Но память Дюмолена не умрет!».
Котар в этом месте смотрел на лица собравшихся у его столика слушателей, которые кивали в подтверждение того, что полностью соглашаются с выводами автора заметки.
«Но память Дюмолена не умрет! Он будет жить в наших сердцах, он послужит историческим примером для нашей молодежи. Великий писатель не забыл нас! Он сдержал слово, связавшее его однажды с обществом настоящих и верных сыновей Франции. Вдова Шарля Дюмолена, неутешная в своей скорби, исполняя его волю, передала 250000 франков на строительство памятника жертвам войны, который вознесется в нашем городе вечной славой простых героев, павших во имя свободы».
— Бомба! Бомба! — потирал руки мсье Жифль.
— Граждане! — мсье Котар расправил плечи. — Это великий день для нашего города. Мсье Дюверне, примите наши поздравления.
Дюверне, сидевший за овальным столом в нише, счастливо улыбался.
Мсье Вуазен, опершись о стойку и сложив руки на груди, язвительно заметил:
— Бомба, особенно по отношению к мадам Дюмолен, неутешной в скорби по погибшему мужу.
Мсье Жифль подпрыгнул на стуле.
— Вы верите в эти омерзительные сплетни! Я выражаю протест. Мадам Дюмолен чиста, как слеза. Но мадам Дюмолен не нравится вам потому, что видела кого-то, одетого в пелерину. А кто ходит в пелерине? Господа, — мсье Жифль обратился к собравшимся в кондитерской, — кто носит пелерину в нашем городе?
Мсье Вуазен громко засмеялся, но было заметно, что заявление Жифля задело его за живое.
— Убийца — Пуассиньяк?! — закричал он. — Вы хотели бы видеть в нем убийцу. Хотя бы на время выборов. Но вам это не удастся.
Дюверне встал и ударил по столу.
— Я протестую против того, чтобы кто-то выражал подозрение по отношению к личности Вильгельма Пуассиньяка. Я считаю это мерзкими сплетнями.
Несколько гостей зааплодировали. Даже мсье Вуазен признал, что выступление Дюверне отличалось классом, в знак чего он поклонился ему.
Мсье Жифль сел расстроенный и объяснял, оживленно жестикулируя:
— Мы все знаем, что мадам Дюмолен невинна. А разве я сказал, что Пуассиньяк убил Дюмолена?
Мадам Вуазен крикнула из-за стойки:
— Мадам Дюмолен все-таки видела кого-то в пелерине!
— Ты с ума сошла! — прошипел Вуазен. — Не суйся в политику.
— Ты же знаешь, откуда у меня эти известия, — скривилась жена кондитера. — Что правда, то правда.
— Тише, глупая!
— А я говорю, что самый подозрительный — это: фрукт из Парижа! — сообщил мсье Сейнтюр. — Но теперь-то он сидит, и его там прижмут как следует.
— Жена Дюмолена, оберегая его, сочинила какую-то историю, — закончил злорадно мсье Матло.
Котар-старший снова вернулся к статье в «Голос юга». Он хлопнул ладонью по газете.
— Вот это событие первостепенной важности. Бомба как выразился мсье Жифль.
Мсье Сейнтюр и дальше пропагандировал свою теорию.
— Этот фрукт из Парижа приехал голым к Дюмоленам, увидел, что наш Шарль — человек очень состоятельный, и воспользовался благоприятным моментом Когда он вернулся в дом, он убил Дюмолена. Сколько требуется времени, чтобы убить человека? Минута! Пол-минуты!
— Неутешная в горе жена признает, что была с ним на прогулке. На прогулке, господа! Знаем мы эти ночные прогулки! — взвился мсье Вуазен.
И вдруг раздался возглас удивления. В кондитерскую вошел закутанный в черную пелерину мсье Пуассиньяк. С тех пор, как существовала кондитерская, ничего более значительного не случалось. Пуассиньяк прекрасно видел, что в нише сидит его политический противник Дюверне, и несмотря на это, он не ретировался из кондитерской. Он только осмотрел полутемный зал и невидящим взором прошелся по нише.
Мсье Вуазен, застывший поначалу от изумления, подбежал к Пуассиньяку. Какое-то время они обменивались замечаниями. Вуазен показывал на стол, на котором лежал «Голос юга». Пуассиньяк заказал оранжад и пирожное с маком. Он слушал рассказ Вуазена, с удовольствием потребляя поданное Вуазеном пирожное.
Матло и Вендо поднялись из-за своих столиков и подошли к своему предводителю. Пуассиньяк приветствовал их с необычной для него откровенностью.
Среди сторонников Дюверне началось брожение. Склонившись друг к другу, они возбужденно шептались, глядя то на Дюверне, то на Пуассиньяка. Дюверне сидел независимый и улыбающийся. Пуассиньяк, окруженный соратниками, стоял у стойки, уверенный в себе и надменный. Мадам Вуазен беспокойно вертелась за стойкой.
— Двести пятьдесят тысяч — это уже что-то! — в в очередной раз провозгласил Котар-старший.
— Мсье Пуассиньяк, у меня мысль! — приглушенным голосом сказал Вуазен. — Давайте объявим сбор средств на наш памятник. Я готов пожертвовать пятьдесят тысяч. Пусть не радуются!
— Я тоже дам! — заторопился Матло.
— И я! — прибавил Вендо.
Пуассиньяк махнул рукой.
— Ерунда!
— Но ведь…
— Ерунда! — сказал Пуассиньяк каким-то-странным голосом и с аппетитом поглотил порядочный кусок пирожного.
— Тут сплетничают, что Гортензия признала, что видела вас в ту ночь, когда был убит Дюмолен.
— Ерунда!
— Мсье Пуассиньяк, надо реагировать. Мы накануне выборов. Я не могу допустить, чтобы эти вот имели больше шансов.