— Здешний кюре как-то выразил мнение, что Дюмолен рассматривал город, как сцену. И на этой сцене он двигал людьми, словно марионетками.
— Вот именно. Дюмолен не принимал всерьез ни родного От-Мюрей, ни Дюверне. И Дюверне это чувствовал. Чувствовал и на голову становился, только бы не выйти из милости у Дюмолена.
— Он желал скорее убить его, нежели потерять, — рискнул высказать смелое предположение комиссар.
— Браво, комиссар Лепер! Вы заговорили, как сам Фрейд, — засмеялся Торнтон. — Конечно, мы и это должны принять во внимание. Убрав Дюмолена, Дюверне обретал его навсегда, он мог до конца дней своих греться в лучах славы Дюмолена. Но если вы примете во внимание только этот повод для преступления, то версия будет слишком слабой. Существовала причина более конкретная, скорее, совершенно неожиданная. В одно прекрасное воскресенье, а точнее говоря — в день двадцатипятилетнего юбилея свадьбы Дюмоленов, на террасе дома на холме сидели несколько человек, попивая кофе. Среди собравшихся был и мсье Дюверне. В этот период он особенно был заинтересован в расположении писателя, ведь приближались выборы городской власти, а Дюверне рассчитывал на венчающее его карьеру место мэра. Он, к сожалению, знал неровность в расположении Дюмолена и его склонность позабавиться за счет других. В любой момент он был готов к неожиданности со стороны капризного покровителя. И в этом состоянии духа Дюверне услышал невинное обращение к американскому кинорежиссеру. Дюмолен сказал тому, что действие фильма происходит в маленьком городке на юге Франции. Счастливая семья, спокойная жизнь. Название: «Две трубочки с кремом». Дюверне задрожал. Ведь он знал, что Дюмолен — криминолог, что у него мышление детектива. Его охватила паника — в одни прекрасный день он станет героем мрачного развлечения Шарля Дюмолена.
— А откуда Дюмолен знал тайну Дюверне? — спросил инспектор.
— Вы полагаете, что Дюмолен знал тайну? Я склонен предполагать, произошло фатальное для мсье Дюверне стечение обстоятельств. У писателя до самого последнего момента не было названия для своего произведения. Когда режиссер спросил о названии, Дюмолен посмотрел на тарелочку с пирожными, и его посетила догадка. Если в своей повести Дюмолен задумал ход с отравлением — а в большинстве произведений подобного рода отравление присутствует — то что может быть проще, чем использовать для этого трубочки с кремом!
— А вы не фантазируете? — выразил сомнение Рандо.
— Вы забываете, что выписка из энциклопедии была совсем свежей. Писатель сделал ее в результате какой-то последней задумки. В понедельник между тремя и пятью часами пополудни я был у Дюмолена в его рабочем кабинете. Тогда в кабинете Дюмолена я оставил начатую пачку сигарет, ставшую впоследствии добычей Вильгельма Пуассиньяка. Но раньше Дюмолен оторвал кусочек обертки и сделал закладку в рукописи — может, в том месте, где он должен был внести какие-то исправления, потому что его работу прервал визит Пуассиньяка. Но это уже совсем другое дело. Теперь же давайте возвратимся на террасу, где семья Дюмоленов отмечает свой юбилей.
— Я хотел бы кое-что добавить, — несмело сказал комиссар Лепер. — А может, Дюмолен потому и сделал закладку, что он собирался ввести в свою повесть две трубочки с кремом?
Рандо посмотрел на своего коллегу с одобрением.
— Весьма правдоподобно, — согласился Торнтон. — Но мы сейчас на террасе. А вы знаете террасу дома на склоне холма. Так вот, с места, на котором сидел Дюверне, была видна стопка кирпичей, приготовленных Мейером для строительства гаража. Дюверне, глядя на штабель, наверняка думал о том, что хорошо бы взять в руку один кирпич и разбить его о голову вероломного покровителя. Эта идея была тем подходяща, что если уж он один раз так легко и безболезненно убрал препятствие со своего пути, то разве трудно повторить подобную операцию? Решение созрело быстро. В тот же день он приготовил план действия в общих чертах. А именно: убрать Дюмолена и тем самым обезопасить свое положение протеже. Когда он покинул дом на холме, то позвонил по телефону и напомнил о пожертвовании писателя на памятник в честь жертв второй мировой войны. Все в городе об этом знали, напоминание никого не удивило. Но для Дюверне оно должно было стать пожизненным документом, подтверждающим дружбу выдающегося писателя. И еще одну роль должно было выполнить это напоминание. Дюверне хорошо знал политический темперамент Пуассиньяка, он понимал, что его противник буквально взорвется от злости, обежит весь город, рассыпая угрозы налево и направо. А когда станет известно об убийстве, общественное мнение вспомнит, кто был по отношению к Дюмолену врагом номер один. При случае можно было и от противника избавиться. Рассчитывая на полицию, Дюверне подбросил устройство для трубки, это было приспособление старого образца, которым уже много лет пользовался Пуассиньяк. Если бы он мог предусмотреть, что мсье Пуассиньяк в тот же вечер потеряет там аналогичный предмет, да вдобавок еще и с отпечатками своих пальцев! Что касается меня, то я без особого труда «расшифровал»: одно из приспособлений подброшено. И сразу догадался, что преступление совершил человек, трубкой не пользующийся.
— Да, это очевидно, — согласился Рандо. — Я в этом ничуть не сомневался.
— Дюверне, завернувшийся в черную накидку, ростом одинаковый с Пуассиньяком, вооружившийся кирпичом, взятым из штабеля поблизости, вошел в открытое окно за спиной писателя. Обстоятельства ему благоприятствовали, шум дождя заглушал звук шагов, дом, кроме кабинета и кухни, был погружен во тьму. Он ударил сзади, потом несколько раз добавил. Кирпич, завернутый в газету, не оставил следов ни на жертве, ни на руках и одежде убийцы, несмотря на то, что раскололся пополам. Дюверне похитил рукопись со стола. На обратном пути орудие преступления он бросил в море. Выйдя из парка, он наткнулся на автомобиль Гортензии Дюмолен. На его плечах была черная материя, которую он в тот день купил в Тулоне.
— Купил, — хмуро сказал Лепер. — Я сам видел, как он нес сверток. Мы с ним вместе шли с вокзала. Дюверне был в то утро очень оживленным. Кажется, он хотел отвести от себя мое внимание, потому что рассказывал анекдоты про кюре Бреньона. Постой-ка, что же это было?
— После вспомните, — резко прервал его Рандо.
— Мистер Маккинсли, может, вы раньше поясните, каким образом оторванный кусочек от серебряной упаковки «Тобакко Рекорд» оказался у вас в кармане?
— Это все благодаря детективным талантам собачки мадемуазель Селестины.
— Ох, — выдохнул комиссар, — Селестину хотя бы оставьте в покое.
— Селестина — необычайная девушка, — торжественно констатировал инспектор.
— Абсолютно верно, — присоединился к его мнению Торнтон. — Но и Гастон тоже необычный, потому что — представьте себе только — он принес к моим ногам важную, хотя и мелкую деталь, влияющую на расследование. Станиоль приклеился к липучке, а липучка — к собачьему носу. Щенок любит разбойничать на соседском мусорнике и постоянно находит там разные отбросы. Представим себе, что кто-то сжигает толстую тетрадь, в которой торчит закладка из слоя бумаги и слоя станиоля, тогда все превратится в пепел, за исключением этого серебряного обрывка. Мне было нетрудно определить, на чьем дворе играл щенок мадемуазель Лепер. Ближайшим соседом комиссара являлся Дюверне, в заборе была небольшая дыра, но кроме того у меня в загашнике была еще пара более ранних открытий.
— Да, да. — Лицо инспектора выражало сосредоточенность. — А теперь я попробую проанализировать последние события.
— Слушаем, — сказал Лепер и уселся поудобней в кресле.
— Сегодня у нас понедельник, — начал Рандо.
— В данном случае это верно, — буркнул комиссар.
Рандо быстро взглянул на него и спокойно повторил:
— Сегодня у нас понедельник. Вы первый раз посетили Дюверне в субботу, не так ли?
Торнтон утвердительно кивнул.
— Он не удивился, а даже обрадовался, пригласил вас в столовую и угостил кофе.
— Нет. Вином.
Лепер кашлянул.
— Хорошо, вином. Вы осматривались потихоньку и во время этого визита рассказывали Дюверне содержание своего фильма.
— Словно вы при этом присутствовали, инспектор Рандо.
— Вы вышли, мистер Маккинсли, а советник Дюверне понял, что он пропал. Потому что вы рассказывали ему свой сценарий достаточно подробно. А после этот честолюбивый человек всю ночь искал путь к спасению. И нашел.
— Не понимаю, — занервничал Лепер.
— Если это можно назвать спасением, конечно. Он решил расстаться с жизнью. Но это еще не все. Он решил расстаться с жизнью таким образом, чтобы оставить много улик, дающих пищу для размышлений. Он рассчитывал, что может, убив себя, спасти свою… хм, как бы это сказать, гордость, амбицию?
— Ничего себе гордость, ничего себе амбиция! — риторически повторил Лепер.
— Однако согласитесь, что Дюверне не был посредственным человеком. У него еще хватило силы духа, чтобы в понедельник пойти в «Абрикос» и там сыграть комедию. Он объявил, что раскрыл преступника, купил две трубочки с кремом, был в хорошем настроении. Он договорился с Котаром, отпустил Нанетт, оставил дверь открытой. В таких условиях, при таких обстоятельствах его смерть может расцениваться как результат убийства… Например, убийства по политическим мотивам: крем, отравленный Вуазеном. А что ожидало Дюверне в противном случае? Компрометация, ужасный судебный процесс и гильотина. Появление режиссера в субботу, знакомство с содержанием фильма он воспринял не как предпоследний акт правосудия, за которым уже появляется полиция, но как шанс. Шанс, подаренный ему джентльменом. Сейчас, сейчас, мистер Маккинсли! Ну, вот. Теперь у нас все есть.
— Что у вас есть? — спросил Лепер.
— Дюверне в субботу попросил прощаясь, чтобы вы пришли к нему в воскресенье до обеда по важному делу!
— Вы гений, Наполеон из Тулона. Только одно маленькое уточнение. Не «по важному делу». Дюверне сказал: «Мсье Маккинсли, поскольку вы уезжаете в Италию, придите ко мне в воскресенье часа в три, я приготовлю для вас комплект туристических проспектов, это очень помогает в путешествиях. И, если сможете, принесите две трубочки с кремом от Вуазенов. Я себя плохо чувствую и не хочу выходить из дома». Должен признаться, он мне понравился. На следующий день я принес ему эти две трубочки…
Рандо сказал:
— Всю ночь он обдумывал свою смерть. Он рассчитывал и с помощью самоубийства выиграть как можно больше. Распространил слух о выявлении убийцы, на всякий случай сам купил две трубочки с кремом. А потом решил вас не принимать. Испугался, что вы его обманете, что вы разрушите его план. Но вы, мистер Маккинсли, до конца оставались джентльменом. Вы оставили ему несколько часов времени и даже подарили ему пирожное с отпечатками своих пальцев на упаковке. А даете ли Вы себе отчет, что, оберегая Дюверне от суда мирского, вы вступили в коллизию с французским уголовным кодексом?
— Я отдаю себе отчет, — сказал Торнтон. — Я высоко ценю правосудие как категорию, но в смысле практическом мне отвратительны мучения жертвы, попавшей в ваши руки. Я помог Жану Дюверне побыстрее свести счеты с судьбой. Должен признаться, что я действовал по отношению к вам с холодным расчетом.
— Знаю, знаю. Вы выпроводили Жакоба Калле, чтобы на какое-то время переместить мое внимание на Луизу Сейян, пригрозившую, что она убьет своего опекуна. И что за удивительное совпадение в наших намерениях! Буквально в тот же день, в тот же час я также решил заинтересовать вас биографией этой молодой особы. Но, что касается меня, то я был абсолютно уверен в невиновности воспитанницы Дюмоленов. Вы, естественно, знаете женщин лучше.
— Это уже другое дело. Но кроме всего я собирал аргументы, руководствуясь не только чувством, но и рассудком. Сначала меня поразила ее нервная реакция на смерть опекуна. Депрессия, подавленность… Позже, когда она рассказала мне о Жакобе Калле и вновь планируемом бегстве, я понял, что Луиза, не покидавшая дом на холме и лишенная всякой информации, не знающая об алиби Жакоба, считает, что это он убил Дюмолена. Убил он, а она морально виновна в убийстве. Жакоба задержали в Канн, и поэтому он не явился на условленное свидание. А потом он предпочел не показываться на глаза полиции.
Рандо спросил:
— А сценарий? Ведь писатель упомянул в присутствии Луизы, что хочет создать образ, похожий на нее. Это могло ее испугать, разозлить. Она могла опасаться компрометации. Позже случилось подозрение в краже броши.
— Ах, инспектор Рандо, вы совершенно не знаете души молодой современной девушки! Это Дюмолен боялся скандалов и компрометации, а не его воспитанница.
— Да, это так. А Селестина? — спросил инспектор Рандо удивительно мягким тоном.