– Ты был на вскрытии?
– Ушел с половины, когда их дядя опознал тело.
– Как Марию-Кристину?
Тротти кивнул.
– Я собирался поехать в Брони, – сказал Майокки. – Потом решил подождать тебя, думал, зайдешь. Болтался здесь до начала второго – и узнал, что труп идентифицировали как младшую сестру.
– Марию-Кристину, – кивнул Тротти.
Майокки вынул изо рта трубку и задумчиво постучал ею о ладонь.
– Что ты думаешь делать, Пьеро, ведь убили младшую сестру?
– До тех пор пока не увижу отчет Боттоне о вскрытии, ничего делать я не собираюсь.
– Но у тебя же есть какие-то соображения. Что ты обо всем этом думаешь?
– Что я думаю? – Тротти пожал плечами.
– Ну?
– Да ничего, Майокки. Ничего я не думаю. Пока ничего.
– Помочь ты мне явно не хочешь.
– Что толку думать. Мне давным-давно надо было перестать думать. Я знаю одно: моя дочь в больнице, и в любую минуту у нее может родиться ребенок. И еще – что у нее было легкое кровотечение. – Он снова пожал плечами. – О чем мне еще думать?
– О том, кто ее убил.
– Розанну никто не убивал.
– О том, кто убил ее сестру, – Майокки ткнул мундштуком трубки в сторону снимка. – Эту несчастную на фотографии.
– Послушай, – Тротти постучал себя по груди. – Я думал, что убили Розанну. Лицо было изуродовано – жутко разбито и покрыто запекшейся кровью. Я думал, что это Розанна. Дзани, которого я первым встретил на месте преступления, сказал, что это Розанна. Боатти сказал, что это Розанна. Кажется, все тогда думали, что убита Розанна. – Тротти помолчал. – Розанна Беллони не была моим близким другом, но немного я ее знаю. И все, что я в ней видел, мне нравилось. Она была добрым, хорошим человеком. И, насколько мне известно, таким осталась и поныне. Лет десять-двенадцать назад она работала директором школы, где училась эта хорошенькая девушка, которую ты только что видел, – моя крестница. Я считал, что Розанна мертва, и думал, что смогу что-то сделать. – Тротти вздохнул. – Теперь, судя по всему, она жива. Замечательно. И я очень этому рад. А вот где она, никто, похоже, не знает. Неизвестно, ни с кем она, ни куда уехала. Она посылает откуда-то из дельты По открытку, но в гостинице четыре дня не появляется. Известно только одно: она уехала оттуда с каким-то мужчиной на «фиате», зарегистрированном в Ферраре.
– Но ты ее ищешь?
– Да мне теперь вроде все равно.
– Пьеро, ты не дело говоришь.
– Я и сам знаю.
– Снупи и Лука. Эта Снупи оказалась сестрой Розанны. По фотографии видно, что эта Снупи – она же Беатриче – не кто-нибудь, а Мария-Кристина.
– Она мертва, лежит в морге.
– Тротти, в полицию позвонили утром во вторник… вызвали нас на реку. Но Снупи в это время была уже мертва. Ваши нашли ее тело ночью в понедельник.
– Ее нашел Джордже Боатти, сосед.
– Мертвые по телефону звонить не могут.
Сухой смешок:
– Уж я-то точно скоро не смогу позвонить по телефону начальнику квестуры, сдается, приятнее было бы видеть меня трупом. Я ведь звоню через блондинку на коммутаторе. – Тротти поднял на Майокки глаза. Он был бледен.
– Кто-то пытался запудрить нам мозги.
– Уйма народу пытается запудрить нам мозги. – Тротти вытащил из кармана пакетик леденцов. – Своего рода профессиональный риск. И к нему тоже привыкаешь.
– У меня сидит Лука, – сказал Майокки, покусывая мундштук трубки. Он походил на серьезного университетского профессора. – Ты ведь поговоришь с ним? – Он вытащил из кармана спичечный коробок.
Тротти развернул леденец.
– Уж коли ты тут, Пьеро, мне бы хотелось, чтобы ты с ним повидался.
– У меня нет времени, Майокки. – Тротти сунул леденец в рот. – Моя крестница – я обещал ей, что мы где-нибудь поужинаем. С ней и Пизанелли, ее женихом.
– Пьеро, мне бы очень хотелось, чтобы ты с ним поговорил.
– И вообще я собираюсь следовать советам своей дочери. Завтра отправлюсь на озеро. Потом, когда родится мальчишка, съезжу, может быть, в Болонью. Сейчас меня Пьоппи видеть не хочет. С ней муж, а я подъеду попозже. Когда самое страшное будет позади. Она, кажется, думает, что я собираюсь вмешиваться в ее жизнь, а я просто хочу ей помочь. Только бы ей было хорошо.
Майокки поднялся. Его моложавое лицо приняло холодное выражение. Он закусил мундштук нераскуренной трубки своими ровными зубами и пригладил рукой волосы.
– Я прошу тебя об одолжении, об одолжении сослуживца. О дружеской любезности.
– Пойми ты меня, Майокки.
– От всего этого дела Беллони уже смердит. Я правда думал, Пьеро, что ты единственный, кто попробует раскопать его до конца раньше Меренды.
– Меренды? – закричал вдруг Тротти. – Бога ради, не говори мне о Меренде. Меренда, Меренда, Меренда. Меня тошнит, когда я слышу о Меренде.
В маленьком кабинете неожиданно стало очень тихо.
– Сам знаешь, куда твоего Меренду лучше засунуть.
Их дожидался молодой человек.
Кабинет у Майокки был чистым и очень удобным. Над рабочим столом висели размеченные разноцветными булавками карты города и Ломбардии. Вдоль одной стены стояли шкафы с выдвижными ящиками для бумаг. Ни одного из тех пухлых светло-коричневых досье, которые, казалось, сверху донизу заполонили всю квестуру, и в помине не было. На письменном столе – лампа, телефон (электронный, с кнопками, не требовавший подключения к коммутатору), распятие и хрустальная пепельница без малейших следов пепла.
В горшке – дифенбахия, пронизанная лучами закатного солнца.
– Вот копия предсмертного письма, которое мы нашли у реки. – Майокки указал на кресло, и Тротти сел.