В моем краю с утра и до утра
Бушуют казахстанские ветра.
Они ревут — что стоит им сорваться!
Они свистят — что может быть сильней!
Они несутся с яростью сарматской
По всем просторам пашен и полей!
Гонимые по этой дикой воле,
Как зайцы
скачут перекати-поле…
Сама стихия здесь живет,
Здесь тучи рыщут конницей Мамая,
Столбами смерчи пыльные вздымая, —
И так из века в век,
из года в год!..
Трещать в мороз,
в жару сгорать от зноя,
Копить пласты наречий и имен,
Служить в веках трубою вытяжною
Степных пространств
И кочевых племен!
Вот родина моя…
Державинская церковь в одноименном селе Оренбургской области построена в 1798 году. Та же дата — под стихотворением Г. Р. Державина «Арфа» со строкой, ставшей крылатой.
В названье этом дорог каждый звук,
Произношенье, как Россия, длинно.
Здесь в зелени струится Кутулук,
Волнуется в хлебах пологая долина.
Дух чабреца…
Здесь бы родиться мог
Среди хлебов, лесных шиханных пятен
Державина простой и сильный слог:
«Отечества и дым нам сладок и приятен».
Здесь ты бродить без устали готов —
Где небо застят вековые купы,
А выше — след заброшенных трудов —
И в дряхлости величественный купол.
Тот храм свои досматривает сны,
Лишь в жаркий день лицо овеет тенью, —
Отечества небрежные сыны
Давно привыкли к виду запустенья…
Свидетель тайны канувших времен,
Что к нам донес он?
Ладан?
Нет, не это!
Здесь каждый луч в пылинках освящен
Державнейшим присутствием поэта!
Сказал:
— Я царь — я раб — я червь — я бог, —
Как будто рвался за предел земного,
Чтоб и в грядущей суете эпох
Его блистало и гремело слово!
Его стихи переживут века!
Неужто нам язык его невнятен,
Где храмом стала
и одна строка:
«Отечества и дым нам сладок и приятен»!
В горах межсезонье.
В горах межсезонье.
Тут осень, как древность, наскальна, наслойна.
И лиственницы побурели ежово.
И выцвели быстрые речки до дна.
И рыбе осталось мгновенье от жора.
До душного глубоководного сна.
В горах межсезонье.
В горах межсезонье.
Тут сопки облиты брусничною зорькой.
И там, где скандально кедровка кричит,
По склону пасется опасной коровой
Медведь краснозадый, медведь красногорбый,
По самое горло брусникой набит.
В горах межсезонье.
В горах межсезонье.
И кроны деревьев уже иллюзорны.
И вертится в лывах последний чирок,
Как лист сизобокий, как лист серебристый,
И сеет в округе тревожные свисты…
Но медлит охотник нажать на курок.
А осыпи, окаменевшею стаей,
По склону к вершине летят, не взлетая,
И воздух над ними легонько дрожит…
А ниже пирует обшарпанный соболь.
В горах межсезонье.
В горах межсезонье.
И соболь собой еще
Не дорожит.
П. Краснову
Угор. В низине плещет бойкий лист.
Пяток осинок ветками сплелись.
А все уж лес! И мило. И люблю.
Торжественно под сень его ступлю.
Тут сырости и тени хмель лесной
И русский дух, осиновый, родной.
Гриб-трутовик топырит на коре.
Как будто лес прислушался к горе.
Взойду, взойду на этот красный холм:
У поймы стадо, пастушок верхом,
Вихлястой речки полевой урез.
За нею город на бугры полез.
На самострое взгляду повольней.
Потом бетон все выше, все тесней…
Последней церкви одинокий след —
Уже потусторонний силуэт.
Как лес к горе, как веточка к корню,
Прислушиваясь к сердцу, говорю:
— Я жаворонку предан и грачу.
Я — русским жить и умереть хочу.
Я из Пепла родом. Не примите
За игру беспечную слова:
Есть разъезд —
над крышами в зените
Солнце да простора синева.
Прахом лет, золой степного пала
Щедро сдобрен каждый бугорок,
И копытом било и топтало
Эту землю вдоль и поперек.
Но была какая-то особость
В том, что даль —
вокруг и над тобой!
Породнились русская оседлость
С азиатской кочевой судьбой.
Шли года. На пепле,
на суглинке,
На белесом буйном полынке.
Разбрелись просторно,
по старинке,
От стальных путей невдалеке
Эти избы —
глина да солома,
Плоской крыши низкий козырек…
Грел сердца лишь дым родного дома —
Лад, что каждый ревностно берег.
Прижились!
Не думая о благе,
Обходясь без леса и воды:
От скупой солено-горькой влаги
Чахли огороды и сады,
Разрастались молочай да кашка,
И, угрюмо глядя на восток,
Ветряка железная ромашка
Уронила ржавый лепесток…
Вся-то жизнь! —
гул поездов да рельсы,
За плетневым тыном — целина,
Но, как прежде, будто погорельцы,
Пепельцами звались,
хоть сполна
Приобщились все —
и стар, и молод —
К новостройкам, планам, большакам,
И давно уже и серп, и молот
Наравне послушны их рукам.
Время, время,
сбереги мой Пепел —
Вотчину саманную мою!
Дым его,
как сладок он и светел,
И как слаб у века на краю!
…Гудит эфир, звенит антенна,
Стальная телеграфа нить
Напряжена, как нерв вселенной —
Легко ль спокойствие хранить!
Зачем ты, человечий разум,
Задумал атом приручить?..
Опять он вырвался и разом
Свои зловещие лучи
Над миром выпустил, как жала…
Земля, что к маю расцвела,
Вдруг каждой веткой задрожала
И каждой птицей замерла.
И вздрогнули живые души,
Заныло множество сердец,
Вздохнулось на море и суше,
Метнулось из конца в конец:
От небоскреба и до чума,
От вечных льдов и до песков —
Одна болезненная дума
Сковала всех тесней оков.
И те, кто спал или судачил,
Кто лез наверх, кто пал на дно,
Забыв про беды и удачи,
Сошлись в заботе об одном;
И те, что строже всякой схимы! —
Их боль и ныне велика! —
Проносят память Хиросимы,
Что будет жечь еще века;
И те, чья хата вечно с краю,
И кто от совести в бегах,
Заговорили не о рае,
Не о доходах и долгах —
О жизни: как она прекрасна,
Как не защищена она!..
…Впервые многим стало ясно:
Стократ чудовищней война.
И тенью восстает из праха
Мысль — нелегко ее принять:
Неужто только узы страха
Способны мир объединять?..
Все на весах
и связано незримо.
(Я этот факт
особо констатирую.)
Борюсь и знаю: зло непобедимо.
Но я не побеждаю —
компенсирую.
Сегодня мы добились равновесия.
Я радуюсь,
но этим не бравирую.
Слежу за тем,
чтоб зло не перевесило,
И чье-то ротозейство
компенсирую.
Оно уже немалого нам
стоило…
Поэтому на все так реагирую.
И, если что не так,
прости, История,
Я все свои ошибки
компенсирую.
Когда со сцены
до изнеможения
Стихи читаю,
классиков цитирую,
Не жажду чувства
самоутверждения,
Я молчаливых слишком
компенсирую.
И, если в спор принципиальный
лезу,
Где душу насмерть,
может быть,
травмирую,
Не потому,
что я внутри железный —
Я этим трусость
чью-то
компенсирую.
А после прихожу домой
и падаю.
И женщину любимую
нервирую.
И то, что много лет ее не радую,
Ничем и никогда
не компенсирую…
Бывает, мне все это не под силу.
Но я больное сердце
игнорирую.
И так живу,
и так люблю Россию,
Что всех, ее предавших,
компенсирую!
И если
неожиданно окажется,
Что в этой жизни я
отфигурирую,
Я не умру,
как недругам покажется,
Я чье-нибудь рожденье
компенсирую.
Магазин гудит пылесосом.
Шлангом очередь из дверей
Изогнулась вопросом,
Засасывает людей.
Проскочить хотел.
Не получилось:
Всем присущи земные грехи.
Ладно.
Раз такое случилось.
Напишу об этом стихи.
— Что дают? — спросил.
Для начала.
— Или это большой секрет?
Женщина в ответ промолчала —
Мужчина пожал плечами в ответ.
Стоят.
Как домино в цепочке:
Задень одного — продавец упадет.
Каждому бы по доброй строчке…
Не поймут.
Не такой народ.
А вообще, не они виноваты,
Что чего-то недостает.
Для чего живем?
Чтобы жить лучше.
А лучше для чего?
Чтобы дольше жить.
Но, если вопросы ставить круче,
Можно и голову закружить.
Не до жиру…
Как кипятильники,
Все стоят — только крышку открой.
И все-таки что там несут?
Будильники?!
У покупателя — грудь горой.
Это же здорово!
Что будильники!
Что за будильниками стоит народ!
Не морозильники, не светильники,
Не тряпки импортные берет.
Может, в этом причина сбоев
В экономике и везде?
Причина брака, простоев,
Что с будильниками не тае?
Да-а.
Немало же мы проспали.
Но вот, пожалуйста, продают!
Звенят, родимые.
Громче стали.
Надежней стали. Точней идут.
И я в сторонку
Слова-напильники.
Готов с плакатом весь день стоять:
«Земляки,
Разбирай будильники!
Хватит спать».
Вдохну твой вздох и задержу дыханье,
Пускай во мне останется навек
Не этот сад, не роз благоуханье,
А грусть твоя, мой милый человек.
Печаль твоя, граничащая с тайной.
Тоска твоя, что дымкою плыла…
Наверно, в этой встрече неслучайной
Какая-то надежда, но была.
Была, была… И в жестах, и во взгляде
Твердит об этом и дыханий смесь.
Не возражай, не надо, бога ради!
Пусть все таким останется, как есть.