Над районом Дзодзё синело свежевымытое осеннее небо. Утреннее солнце позолотило желто-багровые верхушки деревьев. Погожие дни привлекли сюда множество паломников, смешавшихся с толпами священников и монахинь у торговых лотков. Возле ворот храма Черного Лотоса Мидори выбралась из паланкина, доставившего ее из замка Эдо.
Переполняемая не то тревогой, не то воодушевлением, она поспешила на храмовое подворье, сжимая захваченный с собой сверток. Во дворе девушка замерла, проникаясь увиденным. Здесь было больше зелени, чем в любом другом храме, но в остальном двор, наводненный монахинями, священниками и прихожанами, показался Мидори вполне обыкновенным, как и здешние постройки. Тишину оживлял детский смех. Верно, Рэйко нарочно запугивала ее, чтобы отговорить от поездки в храм. Подумав так, Мидори расстроилась, поскольку надеялась на маленькое приключение, и вспомнила о своей обиде на Хирату и Рэйко. Она так и будет никем, недостойной ни его любви, ни уважения подруги… если все оставит как есть. Мидори решила не оставлять. Она будет следить за Черным Лотосом, одобрят друзья это или нет. И девушка зашагала к двум монахиням, что стояли у дверей главной молельни.
— Доброе утро, — кланяясь, произнесла она. — Я пришла, чтобы принять постриг.
Весь вечер и всю ночь Мидори вела борьбу с совестью и все-таки убедила себя нарушить слово, данное Рэйко. Хотя подруга и отговаривала ее ехать в храм, Мидори видела, насколько той необходим свой человек в секте, и придумала, как лучше всего наблюдать за происходящим в Черном Лотосе, не вызывая подозрений. Хирата и Рэйко еще увидят, на что она способна!
Монахини поклонились в ответ, и одна из них сказала:
— Сначала вы должны пройти проверку у наших наставников. Прошу следовать за нами.
Мидори затрясло, когда она отправилась за монахинями на задворки главной молельни. Кто знает, каким образом здесь отбирают будущих послушниц?
Монахини отперли дверь в боковой придел зала.
— Подождите здесь, — сказала старшая.
Мидори разулась и вошла внутрь. Дверь захлопнулась. Она очутилась в комнате со стенной нишей, вмещающей буцудан — деревянный алтарь с прикрепленным к нему отрывком буддийского текста, а перед ним — коленопреклоненной молодой женщиной, скороговоркой бормочущей молитвы. На Мидори она даже не взглянула. У окна стояла еще одна незнакомка немногим старше Мидори. Она была красива на простонародный манер — бойкая на вид, смуглолицая, с пытливым взглядом.
— Ишь ты, хочет набожность свою показать, — произнесла она, тыча в сторону молящейся. — Жаль, никто, кроме нас, не видит.
Мидори робко улыбнулась.
— Я Тосико, — сказала женщина, подходя к ней. — А тебя как зовут?
— Умеко, — на ходу сочинила Мидори.
— Стало быть, ты тоже — в монашки? — Беззастенчивость и дешевое синее кимоно выдавали в Тосико крестьянку.
— Да, если возьмут, — ответила Мидори.
Тосико с любопытством оглядела ее.
— Что же тебя привело в монастырь?
«Допрос с пристрастием» поначалу смутил Мидори. Но она привыкла отвечать, когда к ней обращаются, поэтому рассказала припасенную накануне легенду:
— Родня хочет выдать меня замуж за того, кто мне противен, вот я и сбежала.
— А-а. — Тосико как будто удовлетворилась этой нехитрой историей. — Ну а я тут потому, что отец беден, а нас с сестрами у него пятеро. Без приданого мне замужества не видать, так что — либо сюда, либо в бордель.
— Извини, — сказала Мидори, глубоко тронутая ее несчастьем и спокойствием, с которым она говорит о своих бедах.
Дверь открылась, и в комнате показалась монахиня. Она молча поманила молившуюся женщину и куда-то повела ее.
— Думаешь, здесь ты будешь счастливее? — спросила Тосико.
— Надеюсь.
— Я слышала, они жутко строгие.
Мидори припомнила слухи о застенках, пытках и убийствах, которыми вчера делилась с ней Рэйко. То, что раньше, казалось, делало ее приключение увлекательнее, теперь заставляло ежиться от страха. Перед уходом она написала записку о своем замысле вступить в секту и положила подруге на стол. Но что, если Рэйко не найдет записку? Тогда никто не будет знать, где она, и некому будет спасти ее, если случится беда.
— Ну-ну, не трусь. — Тосико со смехом взяла Мидори под руку. — Вот так. Со мной не пропадешь!
Мидори успокоило ее дружелюбие, но вскоре за Тосико тоже явилась монахиня, а она осталась ждать в одиночестве. Ее тревога росла, пока Мидори не затрясло и не бросило в холод от страха. Она вцепилась в свой сверток, радуясь, что нашла хоть какую-то опору. Взявшись гадать, в чем будет заключаться экзамен, Мидори с трудом удержалась, чтобы не сбежать. Она подумала, как расстроится Рэйко, узнав, что она была здесь, подумала о Хирате… и осталась.
Спустя многие, как показалось Мидори, часы пришедшая монахиня отвела ее к странному зданию в тыльной части подворья. Это был длинный приземистый сруб, почти неразличимый за деревьями, с наглухо закрытыми ставнями. Мидори оказалась в продолговатом зале с огромным светильником, мерцающим под потолком. У противоположных стен восседали пятерки священников и монахинь, еще трое — на возвышении в дальнем конце комнаты.
— Встань под светильником и преклони колени, — приказал рослый незнакомец из глубины зала.
Трепеща от волнения, Мидори подчинилась, стиснув сверток в руках. Она не ждала увидеть столько народу. Яркий свет, льющийся сверху, слепил глаза, но Мидори удалось разглядеть говорящего — жестоколицего священника со шрамом на виске. Вспомнив описанных Рэйко членов секты Черного Лотоса, она сразу узнала в нем Кумасиро. Неприглядный тип справа от него, вероятно, был доктор Мива, а монахиня слева — настоятельница Дзюнкецу-ин. Тогда, в тиши гостиной Рэйко, они казались ей куда безобиднее, чем теперь. Остальные священники и монахини были ей незнакомы, и все как один сурово и неодобрительно разглядывали Мидори. Где-то в зале вполголоса бубнили молитвы.
— Назови свое имя и причину, по которой ты хочешь к нам присоединиться.
Тонким, срывающимся голосом Мидори повторила легенду, прибавив:
— Я хочу посвятить жизнь служению истине.
— Что это у тебя? — спросила Дзюнкецу-ин. Она показалась Мидори привлекательной — правильные черты лица, изящная мантия с капюшоном — и вместе с тем какой-то зловещей.
— Здесь кимоно… — Мидори запнулась. — Дар храму, чтобы оплатить мое содержание.
Одна из монахинь отнесла сверток на возвышение, где Дзюнкецу-ин вынула из него бледно-зеленый наряд, расшитый сияющими бронзой фениксами.
— Очень мило, — произнесла настоятельница, откладывая его в сторону.
Мидори уже пожалела, что пожертвовала своим лучшим выходным кимоно, хоть и в благих целях.
— Подай-ка нам чаю, — сказал Кумасиро.
На подносе возле помоста стояли чайник и чашки. Мидори было вознегодовала, что какие-то простолюдины обращаются с ней, дочерью даймё, как со служанкой, но несколько лет жизни во фрейлинах научили ее исполнительности. Трясущимися руками она принялась разливать чай. Подавая чашку Кумасиро, девушка ненароком плеснула ему на одеяние.
— Неуклюжая дуреха! — заорал тот.
— Простите! — От страха Мидори рухнула на колени и попятилась. — Умоляю, простите меня!
Опозорившись перед столькими людьми, она чувствовала себя раздавленной. Теперь-то ее точно вышвырнут.
— Ничего. Возвращайся на место, — произнес Кумасиро. — Сейчас тебе зададут вопросы, на которые надо отвечать честно.
Мидори уселась под огромным светильником, трепеща пуще прежнего. С детских лет ей было тяжело отвечать по заученному. А если она вообще не угадает ответ?
— Представь, что ты одна шла по городу и заблудилась, — сказал Кумасиро. — Как ты поступишь?
Мидори было нелегко такое представить, поскольку женщинам ее класса не годилось бродить в одиночку. Она никогда не терялась и даже не думала, что будет делать, случись с ней подобное. «Скорей, надо что-то ответить…» — лихорадочно думала Мидори.
— Н-наверное, попрошу у кого-нибудь помощи, — рискнула сказать она.
Почти тотчас до нее дошло, что правильнее было бы вернуться по своим следам или поискать ориентиры. Мидори в душе кляла себя за недогадливость. И хотя лица собравшихся ничуть не изменились, все наверняка сочли ее неразумной и, кроме того, неспособной самостоятельно думать. Она сжала кулаки, молясь, чтобы со следующим вопросом повезло больше.
— Как ты разделишь три золотые монеты между собой и другим человеком? — произнес Кумасиро.
Мидори снова страшно растерялась, но все-таки сообразила, что три предмета поровну на двоих не разделить. Еще она знала, что правила вежливости предполагают некоторое самоограничение.
— Я отдам две монеты другому, а одну оставлю себе, — сказала Мидори и тут же подумала, что золото можно разменять на медяки и делить уже их. Нет, так ей никогда не попасть в монастырь!
— Если бы кто-нибудь старше, умнее, сильнее тебя и выше по положению дал тебе приказ, что бы ты сделала?
У Мидори гора упала с плеч. Для девушки, привыкшей уважать власть, это был простой вопрос.
— Я поступлю так, как прикажут.
— Даже если придется делать то, что тебе не нравится?
— Моим долгом будет подчиниться, несмотря ни на что, — не раздумывая ответила Мидори.
— Даже если придется сделать что-то, что ты считаешь неправильным?
Мидори нахмурилась, пытаясь угадать, какой из ответов от нее хотят услышать. От волнения у нее свело живот.
— Я повинуюсь, потому что старшие лучше меня знают жизнь.
— Даже если тебе велят сделать что-то противозаконное?
Мидори задыхалась, тогда как руки и ноги ее похолодели, уподобившись глыбам льда. Она не хотела признаваться в готовности преступить закон, как и не хотела показать руководству секты, что может восстать против властей.
— Отвечай! — приказала Дзюнкецу-ин.
— Я подчинюсь, — ответила Мидори, понадеявшись, что выбрала меньшее из двух зол.
— А подчинишься ли ты, если этим причинишь кому-то боль? — нажимал Кумасиро.
«Какую боль?» — обомлела Мидори, но спросить побоялась. Вдруг, если она ответит отказом, ее предыдущие заверения покажутся всем фальшивыми?
— Да, — неуверенно проронила она.
Ей не терпелось узнать итог: плохо или хорошо она отвечала, — но собеседование еще не подошло к концу. Теперь его повела настоятельница.
— Привязана ли ты к родителям?
Как благочестивая дочь, Мидори должна была признаться в преданности покинутым родителям и покаяться в своем отказе выйти замуж за их избранника. «Так будет правильно», — решила она. Но ее мать давно умерла, а отец, господин Ниу, проводил большую часть времени в своем сельском поместье и Мидори нечасто его видела. Если она солжет, экзаменаторы могут это почувствовать.
— Нет, — нехотя призналась Мидори.
Лица собравшихся по-прежнему ничего не выражали.
— Если родителям понадобится твоя помощь, ты почувствуешь себя обязанной вернуться? — спросила настоятельница Дзюнкецу-ин.
Господин Ниу страдал старческим слабоумием, и Мидори не представляла, чем могла бы помочь ему.
— Нет, — сказала она, стыдясь своей непочтительности.
— У тебя есть братья или сестры, по которым ты будешь скучать, если останешься в монастыре?
Мидори с грустью вспомнила об убитой старшей сестре и брате, казненном по обвинению в измене, других сестрах — замужних, живущих за тридевять земель. Ей и сейчас их очень недоставало, и жизнь в монастыре ничего не изменит.
— Нет, — сказала она.
— А как насчет друзей?
— Нет, скучать не буду. — Она понадеялась, что разлука с Хиратой и Рэйко будет не такой долгой, чтобы начать по ним тосковать.
— Представь, что у тебя никого и ничего нет: ни дома, ни способа заработать на хлеб, — произнесла Дзюнкецу-ин. — Теперь представь, что кто-то спас тебя, приютил и накормил. Что бы ты испытывала к таким людям?
— Я была бы им благодарна как никому, — честно ответила Мидори.
Когда мачеха выгнала ее из отчего дома, а остальная родня не проявила участия, сёсакан Сано помог ей вернуться в Эдо и пристроил в свиту госпожи Кэйсо-ин. За это она будет ему вечно признательна, как и Рэйко, которая так тепло отнеслась к ней.
— Как бы ты выразила свою благодарность?
— Я сделала бы все, что в моих силах, если бы была им полезна. — В конце концов, вторая причина, по которой она пришла сюда, состояла в помощи Рэйко.
— Ты любила бы их? — спросила Дзюнкецу-ин.
— Да, — ответила Мидори. Сано и Рэйко стали для нее второй семьей, и она действительно их любила.
— А если так, то отдала бы за них жизнь?
— Да, — уверенно отозвалась Мидори. Верность и честь требовали подобного самопожертвования. Вдобавок Мидори часто грезилось, как она погибает, спасая Хирату.
Бесстрастные лица окружающих по-прежнему ничего не выражали, но общее настроение переменилось: все разом вздохнули и зашевелились, словно определившись с решением.
Мидори не знала, радоваться или огорчаться. Выдержала она экзамен или провалила?
Ответ пришел сам собой: конечно же, провалила! Сейчас ей объявят, что таких, как она, не берут. Теперь ей нельзя будет даже бродить вокруг храма — сектанты сразу заподозрят неладное. Мидори ужас как хотелось домой, пусть возвращаться к Рэйко с повинной, ничего не узнав о секте, и было невыносимо. Она не сможет показаться на глаза Хирате без надежды покорить его сердце.
— Идем со мной, — сказала настоятельница. — Сейчас ты приступишь к занятиям с другими послушницами.
Мидори чуть не задохнулась от радости. Ее все-таки приняли! Она кланялась Кумасиро, Дзюнкецу-ин и доктору Миве, восклицая: «Спасибо! Спасибо!».
Мидори шла за Дзюнкецу-ин, предвкушая, как будет наблюдать за сектой и какое впечатление произведет на Рэйко с Хиратой ее поступок. Она надеялась, что ее новую подругу Тосико тоже взяли в послушницы.