— …то узел с точки зрения криминалистики нередко индивидуален почти как почерк.
С Силиным он держался ровного доброжелательного тона, хотя тот не желал раскалываться.
— Я с вашим братом разговаривать не нуждаюсь! Посадили — все! Кончено! — то и дело норовил сорваться на крик.
— Уймитесь, Силин. Горло поберегите.
— Да об чем говорить? Что надо, я рассказал.
— Что ночью залезли? Что взяли шубы? Редкая откровенность. Если б не признались, мне бы в жизни не догадаться!
— Веселый вы человек, гражданин начальник.
— Работа такая — смешная. Вот, скажем, вы. Освободились, собирались к своей Галине Петровне. Нет, вдруг двинули в столицу, где у вас ни кола ни двора. Говорите, в одиночку пробрались на склад. Смешно? Смешно.
— А тут будет один ответ: катитесь вы и так далее! Ясно?
Томин катился, к вечеру снова забегал в отделение милиции, где содержался Силин, едва помещаясь в КПЗ с одним-двумя пьяными хануриками.
— Давайте-ка побеседуем.
— А потом десять лет в зубы и езжай, Силин, лес рубить? Хоть буду вам руки лизать, хоть матом обложу — все одно.
Что ж, резонно. Взят на краже — тюряга. Но и у Томина работа.
— Суд, между прочим, учитывает чистосердечное признание. Сами знаете.
— Что я знаю? Что знаю?! Ты меня не доводи, я такой! В темный подъезд заходить будешь — бога вспомни! Дети есть — пусть дома сидят! Ты понял, ты?!
— Нервы у вас, Силин, ни к черту. Жалко смотреть.
Силин вдруг обиделся:
— А ты меня не жалей! Пожалел волк кобылу. Ты чего ко мне привязался, чего добиваешься?
— Человек должен отвечать за то, что сделал. По справедливости. А за других он отвечать не должен.
— Ха! Насчет справедливости я ученый. Справедливость… — он заколебался, но желание высказаться одержало верх над недоверием. — Сказать, как я срок схватил?
— Была драка в нетрезвом виде.
— Это по бумажке. А по жизни? По правде?
— Ну?
— Я со свадьбы ехал. Сижу в электричке. Нормальный человек может со свадьбы в трезвом виде?
— Трудно.
— Значит, я пьяный законно. Еду домой, никого не трогаю. Бац — контролер. «Ваш билет». Я ищу, куда дел, а он ко мне вяжется: «Гражданин, сойдемте». Я его отодвинул, он за свисток. Ладно, думаю. Сошли. Ищу билет, чтоб отцепился.
— Так и не нашли?
— Найдешь тут, когда он на рукаве виснет. «Пошли, говорит, в милицию»… Рази я его бил? Всего-то стряхнул с руки, чтоб не мешался.
— Но он вроде там пострадал?
— Так не вяжись к здоровому мужику, коли вовсе ветхий!
— А дальше?
— Дальше суд. Красота! Я толкую — билет же был. В отделении, когда карманы выворачивали, его же нашли! А она мне — судья: «Кому, — говорит, — теперь нужен ваш билет?» Это, по-вашему, справедливо?! «Вы, — говорит, — билет на проезд покупали, а не хулиганить». А?! В гробу я видал такую справедливость!
Картинка рисовалась живая. Мельчайший начальничек, он готов костьми лечь, защищая свой авторитет. А судья автоматически солидарна с представителем власти.
Томин купил в кулинарии полкило жареной наваги и бутылку молока. Скармливая их Силину, сердито убеждал:
— Вы же взрослый человек, Степан Кондратьич. У контролера должность. Что с ним было?
— Чего-то там себе отбил.
— А в колонии опять хлюпик под горячую руку попался?
— Там целая кодла была. Кабы я им поддался, мне бы вовсе не жить! Вы бы, гражданин начальник, помыкались там, тогда бы с полслова соображали… Приклеилась ко мне шпана. Сперва смешочки, дальше — больше. «Комод, пойди туда», «Комод, пойди сюда». Каждый день в барак, как на войну шел. Раз потолковали, другой, — показал на кулаках. — Вижу, либо я кого угроблю, либо они меня. Ну, одному гаду ребра и попортил. Подошел такой момент. И кто виноват? Знамо дело, Силин. У него же в приговоре полная аттестация, какой он есть бандит! Два года припаяли. Справедливо?!
— Обидно, Силин.
— Теперь, допустим, есть душевный человек и в большом авторитете. Он глядит, такое дело, и говорит: «Баста! Комода, — говорит, — не трожь». Вот оно где справедливо-то! Вот где по-человечески!
— С ним вы и встретились в Москве?
Силин разом замкнулся, набычился.
— Ни с кем я не встречался! Я пример привел — кто мне друг, а кто враг, ясно?
Куда ясней. Теперь, конечно, казнится, что поддался душевному человеку. Поверил себе на погибель. Сидел бы в Днепропетровске, а не в КПЗ, где сверлит мысль: как так случилось? Почему я засыпался?
— Завяжите мне на память несколько узлов, — протянул Томин кусок веревки.
— Узлы? А-а, дамочка будет експертизу делать. На доброе здоровье.
И, допив молоко, огромными ручищами ловко стал вязать узлы…
— Веревку на мешке затягивал Силин, — определила Зина.
— А кто клал шубы в мешок?