Только на кладбище, когда земляные комья со стуком полетели на крышку, Славка с облегчением ощутил навернувшиеся слезы, понял, что расстается с матерью навсегда, и, вытирая глаза тыльной стороной ладони, поскольку пальцы были выпачканы землей, глухо пообещал:
– Ты, матушка, не тревожься, я их всех достану. Спи спокойно.
Кладбище, доpога туда и обpатно, запомнились ему довольно смутно, словно пpомелькнули в одно мгновенье. Поминки устpаивали дома, сдвинув тpи стола – большой, кухонный и письменный, за котоpым Славка когда-то делал школьные уpоки. Покpытые тpемя pазными скатеpтями, они обpазовали тpи шиpокие ступеньки, спускавшиеся от Славки к фотогpафии матеpи, стоявшей в дальнем конце комнаты за стеклом книжного шкафа.
Одна скатерть была белой, вторая в крупную голубую клетку, а третья в мелких розовых цветах. При жизни матери скатерть на стол стелилась редко, только в праздники, гости бывали только по особым случаям, и Славка даже не помнил, сколько было скатертей и какого они цвета. Сейчас он с неожиданным удивлением отметил, что они легли в порядке цветов государственного флага. Это придало поминкам какую-то особую торжественность.
Он с трудом заставил себя выпить рюмку водки. Его сразу замутило. Выпивку ребята закупали на оптовом рынке, и ему мерещилась пресловутая таракановка, которой он уже нахлебался до ноздрей, на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, вкус у этой был вполне терпимый, водка чуть сластила, но никакой химией не отдавала. Славка потянулся вилкой за куском жареной курицы, но тут же отдернул руку, словно обжегшись. Перед глазами сразу возник морг и обожженное тело матери на каменном столе. Он подумал, что теперь долго не сможет есть жареного, и мысль эта прозвучала в голове отстраненно, будто чужая.
Вообще было такое ощущение, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим. Он, как во сне, видел себя как бы со стороны, все расплывалось перед глазами и очертания предметов слегка двоились, как сквозь слезы. Может, это и были слезы, только замершие на глазах, на кончиках ресниц? Или замерзшие. Вот так же в горах, когда сильный ветер выбивает из глаз слезу, а она тут же замерзает прямо на ресницах и сквозь нее, как сквозь увеличительное стекло, мир предстает искаженным и расплывчатым…
Он слушал чужие, ничего не значащие слова, что-то говорил сам, механически строя стандартные фразы, принимал сочувственные и ободряющие объятия друзей. Можно было пойти ночевать к любому из них или попросить кого-нибудь остаться, но Славке захотелось одиночества. Ребята убрали и вымыли посуду, разнесли по соседям взятые на время табуретки, замочили в тазике в ванной испачканную скатерть, расставили по местам столы и ушли.
Почти сразу Славка забрался в постель. Голова от выпитого кружилась, ему казалась, что он падает на пол, и сон не шел. Вечер был удивительно похож на десятки, сотни таких же. Он лег спать, а мать в третью смену на заводе или на рынке, после того, как вышла на пенсию. Придет под утро и, стараясь не шуметь, будет медленно перемещаться по кухне, тихонько звякать посудой, наливая из термоса чай, чтобы не возиться с чайником. Потом тонкой струйкой пустит в ванной воду, станет чуть слышно умываться…
Мать очень хотела, чтобы он получил высшее образование, "стал человеком".
– А сейчас я кто? – смеялся Славка. – Не человек, что ли, баран?
– Конечно, баран! – сердилась мать. – Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек. Понял?
– Нет, мам, ты не права, – продолжал веселиться Славка, – не человек, а барашек в бумажке. Я горы люблю, высоту.
– Так и будешь болтаться между небом и землей, пока не убьешься.
Он все-таки уступил, подал документы в горный, поскольку там была сильная секция альпинизма и низкий конкурс, ниже только в лесотехническом. В школе он отличником не был, в аттестате половина оценок тройки, остальные четверки и пятерка по физкультуре. С таким средним баллом он вполне мог пройти на какой-нибудь непопулярный факультет типа обогатительного, но завалил математику устно. Преподаватель всячески пытался его вытянуть, поскольку парней старались на вступительных не заваливать, но Славка встал, махнул рукой и ушел. Противно стало чувствовать себя слабаком, которого за уши тянут, он бы уважать себя перестал, если бы получил проходной трояк таким образом.
Потом уже, когда получил обратно свои документы, вспомнил весь материал, на котором завалился, и с облегчением вздохнул – не дурак, просто не настроился. Дома так матери и сказал, пообещав подготовиться и поступить на следующий год.
Он рассчитывал податься в верхолазы, но не тут-то было. Оказывается, к высотным работам допуск только с восемнадцати лет. Пришлось пойти на курсы сварщиков в учебный комбинат Монтажспецстроя. Зато там платили стипендию по первому разряду рабочей тарифной сетки – девяносто рублей. В горном, насколько ему было известно, столько же получали на шахтерском факультете в виде стипендии.
Но восемнадцатилетие вышло боком, загребли в армию. Славка очень хотел попасть в горы на границу, ему и в военкомате обещали. Но попал хоть и в погранвойска, но в уссурийские болота. Своя прелесть в этом тоже имелась: дальневосточная экзотика, красная рыба, дикий виноград, охота на кабанов и тому подобные радости таежной жизни вдалеке от гражданских властей и воинского начальства.
Славка с подросткового возраста привык к жесткой дисциплине альпинистской команды, суровому горному быту и упорному преодолению разнообразных препятствий. Если к этому прибавить хорошую физподготовку, непритязательность и крепкий характер, то станет понятно, почему он легко вписался в воинский коллектив. Для него не существовало плохой погоды и тоски по дому, он мог трое суток не спать и в лютый мороз спокойно идти в дозор.
Служил хорошо – больше трехсот выходов на охрану границы, благодарности, полный комплект нагрудных знаков и две лычки младшего сержанта на зеленых погонах. Даже нарушителя раз задержал. Плюгавый такой китаец, решил побраконьерить на нашей территории. Отправился оленей петлями промышлять. В китайской медицине все в ход идет, а в оленях особенно ценятся рога, пенис, пардон, с семенниками, желчный пузырь и мускусные железы, будь то изюбр, марал или кабарга.
На исходе перестройки, когда вся страна пошла вразнос, китаезы совсем обнаглели. Их ловят, передают сопредельной стороне, там их, вроде, наказать должны по всей строгости китайских законов, глядь, а они через неделю опять советскую землю топчут. Тогда им морды бить начали. Поймают, отходят как следует, потом сдают. Такие, ученые, больше не попадались. Ходил слух, что это начальство дало негласную команду китайцев метелить после того, как браконьеры-нарушители застрелили на границе начальника одной из погранзастав. Правда, замполит категорически опровергал такие слухи и грозил наказанием за подобное нарушение социалистической законности и боевого устава.
Нарушителя учуяла собака, а Славка с напарником, наведя автоматы на кусты, побудили китайца выйти с поднятыми руками. Малорослый, худой мужичонка лет сорока втягивал голову в плечи, испуганно моргал и буквально трясся от страха. Странно, но ни Славка, ни его напарник в этот момент не испытывали ни малейшей жалости. Это был чужой, который незваным явился на нашу землю, чтобы грабить её и оскорблять самим фактом своего присутствия. Если бы он дал хоть малейший повод, двое крепких русских парней отдубасили бы его до полусмерти или вообще пристрелили.
По паре пинков и затрещин они все-таки навесили. Сколько Славка ни вспоминал этот эпизод, никогда не испытывал раскаяния или стыда. Ну да, безоружный, неопасный, сразу сдался, – а не ходи в наш огород, ноги повыдергаем! Да и не в гости пришел, не за хворостом, в кустах оказался джутовый мешок с петлями из отожженного стального тросика. Понятно, не от хорошей жизни китаец полез через кордон, в северных районах Китая жизнь не сахар – нищета, безработица, суровая зима, комариное лето. А нам какое дело? Наша земля, тайга и олени тоже наши, хоть и дикие, да самим нам нужны. И браконьеров своих хватает, вон собственное начальство тоже не промах, не упустит случая положить изюбра.
Призвали его охранять советскую границу, а вернулся уже с российской и в совсем другую страну. Вначале приуныл: сварщики без опыта никому не нужны, везде сворачивается производство. Образования нет, а спрос только на бухгалтеров, юристов и торговых агентов. А кормиться как-то надо. Совсем уже собрался в охранники идти, поскольку красить трубы на разоряющихся заводах тоже перспектива нулевая. Но дошел до друзей-альпинистов и узнал, что спрос на верхолазные работы как никогда, просто огромный. Вдоль центральных улиц фасады расцветали рекламными панно, вывесками и декоративной облицовкой.
Еще одно интересное обстоятельство выяснилось – некоторые ребята совершенно отказались от традиционной халтуры, в бизнес подались. Кто туристическое агентство завел, другие, сбросившись, открыли на паях магазин спортивного снаряжения, завозя австрийские лыжи, швейцарское горнолыжное снаряжение и французские акваланги. А некоторые, особенно кандидаты наук (таких среди альпинистов навалом), разные физики-математики, так и вовсе компьютерами торговали, занимались строительством и учреждали товарно-сырьевые биржи.
Городские власти раз в квартал устраивали аукционы, продавая места под рекламу. Звучало это примерно так: "Восемьдесят квадратных метров на стене жилого дома, место расположения – угол проспекта Ленина и улицы Толмачева, начальная цена – один миллион рублей". Объявления такого рода с перечислением всех лакомых для рекламодателей мест городские власти печатали в "Вечерке". После аукциона также через газету объявляли, кто стал победителем.
Вначале Славка с приятелями ходил по объявленным победителям, но нередко их опережали конкуренты, знакомые ребята-скалолазы. А потом он отправился прямо на аукцион, ведь тот был открытым, и прямо на месте подловил радостных арендаторов рекламных площадей. Те в нетерпении рыли копытами паркет, так им хотелось побыстрее воплотить свои чаяния в жизнь. Славка прямо на месте подсовывал заранее подготовленные договора, в которые следовало только проставить реквизиты и сумму прописью. Довольные президенты и генеральные директора подмахивали не глядя и, мощно дыхнув на вынутую из кармана круглую печать, придавали документам юридическую силу.
Тогда Славка впервые выехал за границу. Два года, за вычетом времени, проведенного в учебке, он смотрел на сопредельную сторону в пограничный бинокль, видел чужую землю и был уверен, что ступить на неё вряд ли удастся в ближайшие годы. Оказалось, ничего подобного, оформляй загранпаспорт, получай визу и "хочешь – катай в Париж и Китай"! А ведь ещё совсем недавно выезд в Гималаи считался мечтой, к исполнению которой надо стремиться всю жизнь.
Решение об экспедиции советских альпинистов на один из восьмитысячников принималось на уровне ЦК КПСС, чуть ли не на Политбюро. Тщательно подбиралась команда – лучшие из лучших, политически благонадежные и достойные представлять всю общность советских людей. Выделялись средства, валюта, кураторы из партийных и комсомольских инстанций; чиновники из спорткомитета совершали вояжи, согласовывая и уточняя; собирался штаб, решавший вопросы транспорта, связи, материального снабжения и медицинского обеспечения; на центральном телевидении готовилась корреспонденская группа из проверенных людей, которые отродясь в горах не бывали…
Весь советский народ, затаив дыханье, следил за трудным походом, восторгался героизмом и мужеством своих соотечественников, преисполнясь гордостью за свою великую страну. А ребята тем временем шли наверх в соответствии с утвержденным графиком, больше всего опасаясь не камнепада или шквального ветра с сорокаградусным морозом, а сидевших в обогретой штабной палатке ответработников, которые могли запросто прервать восхождение, лишь бы что не случилось. Если восхождения не получится, это, конечно, плохо, но если произойдет ЧП, кто-нибудь погибнет, не дай бог, это может отразиться на карьере. Скажут: опозорил на глазах у целой заграницы, не достоин, получи выговор и отправляйся подымать уровень физкультуры среди сельских жителей Бурятии.
Так что альпинистам приходилось постоянно оглядываться на присутствующих чиновников, держать бодрый вид и молиться о хорошей погоде. А рядом стояли лагеря немцев, японцев, американцев, уже ушли вперед голландцы с французами, на подходе были новозеландцы и швейцарско-австрийская команда… Как эти могли обходиться без чуткого руководства, без организующей и направляющей? Загадка.
Потом была помпезная встреча, раздача орденов, присвоение званий Заслуженных мастеров спорта, бестолковые телефильмы, состоящие главным образом из интервью в штабной палатке. Все как положено – и награждение непричастных, и наказание невиновных. Поскольку на таких сверхсложных и супертяжелых восхождениях неизбежны травмы, обморожения и тому подобные неприятности, омрачавшие в глазах начальства вкус победы и в неверном свете показывающие наших людей, очерняющие, прямо сказать, советскую действительность, позорящие наш спорт и кладущие грязное пятно на честь, ум и совесть, то взыскания тоже раздавались направо и налево.
Поэтому за восхождением неизбежно тянулся шлейф взаимных обвинений, перепихивания ответственности сверху вниз и с больной головы на здоровую. Стрелочники в конце концов отыскивались, получали на полную катушку и долго потом ходили в поисках правды. Им сочувствовали, но помочь ничем не могли.
И вдруг все переменилось. Железный занавес поднялся, и не только челноки с баулами хлынули через границы, не только отдыхающие, бизнесмены и гастарбайтеры, но и любители путешествий и приключений. И пресса сразу охладела к альпинистам, лишь изредка сообщалось, что наши альпинисты из Красноярска или Челябинска покорили очередной восьмитысячник. Раньше этих провинциалов и близко не подпустили бы к советской сборной, а теперь пожалуйста, лазят и разрешения не спрашивают.
Но, по большому счету, альпинистам стало трудней. На Кавказе стреляли, в горном Таджикистане шла кровопролитная гражданская война. С возникновением новых суверенных государств возникла и масса новых проблем, и оказалось, что экспедиция на гималайскую Канченджангу немногим дороже, чем на пик Победы, зато престижней и интересней.
Года полтора у городских верхолазов было полно работы, а потом все центральные улицы оказались увешаны вывесками, площади под настенную рекламу арендовались на длительные сроки, и заказов у альпинистов значительно убавилось. Но к этому времени начал уже обозначаться кое-какой порядок, и появилась малярная работа на радиостанции. Правительственная связь деньги из бюджета получала практически вовремя. И Славка стал небесным маляром.
Ночью он проснулся, словно сработал какой-то внутренний сигнал. Сел в темноте на кровати, слушая тишину. В боку слегка болело, ребра срастались, наверное. Славка представил, как маленький человечек в черном комбезе карабкается по ребрам, словно по балкам, потом привязывается страховкой и начинает маленьким электродиком заваривать место перелома. Электрическая дуга трещит и сыплет искрами, а кажется, будто болит.
Славка поднялся и принялся неторопливо одеваться в полной темноте. Он мог бы и глаза не открывать, настолько отчетливо помнил, где положил одежду. Он мог бы и по квартире передвигаться с закрытыми глазами, так была развита зрительная память. В горах по отработанному маршруту он тоже иногда ходил почти вслепую. Когда бывал шквальный ветер в лицо, сорокаградусный мороз и ночь впридачу, затягивал капюшон и шуровал по памяти вдоль натянутых веревок, перестегивая карабин с одной на другую.
Одевшись, Славка забросил на плечо сумку, в которой лежали комбинезон и бинокль, и осторожно вышел из квартиры. Стараясь не звякать, запер за собой дверь и тихонько принялся спускаться по лестнице. Лифтом он и так пользовался редко, считая это позором для альпиниста, гораздо полезней пробежаться по лестнице. Четыре квартала до уличного рынка прошел дворами, прижимаясь к стенам, заборам, кустам и деревьям. Прячась за мусорными контейнерами, натянул поверх одежды просторный черный комбез и окончательно растворился в темноте. Капюшон имел впереди широкие крылья, как у буденовки. Славка их застегнул, и они прикрыли лицо, оставив только щель для глаз. Бинокль на ремешке повесил на грудь, засунув пока за пазуху, чтоб не отсвечивал. Пустую сумку оставил за контейнером и направился к рынку. Он устроился в кустах на противоположной стороне улицы, приложил к глазам бинокль и приступил к наблюдению.
Торговок на рынке было по крайней мере вдвое больше, чем в тот печальный вечер, когда он тут себе горя выпросил. Но если в тот раз к обочине то и дело подкатывали автомобили, то сейчас, в полвторого ночи, они подъезжали гораздо реже. Зато подходили пешие, как правило, с одной стороны, от вокзала. До него отсюда было всего несколько минут ходьбы. Славка вспомнил, что как-то, отправляясь на скалы за город, в ожидании электрички прошелся по привокзальной площади и обратил внимание на таблички за стеклами коммерческих киосков: "Спиртное продается с 8 до 22 часов". Видимо, существовало некое постановление администрации, ограничивавшее ночную торговлю алкоголем в районе вокзала. Поэтому ночной проезжающий люд в поисках выпивки брел вдоль улицы, пока не натыкался на железный прилавок, где в столь поздний час водка стояла совершенно открыто. Время от времени двое парней покидали свои наблюдательные посты и шли к "жигулям", приткнувшимся к стене дома. Там они перегружали из багажника в объемистую сумку десятка два поблескивающих бутылок и относили за прилавок торговкам. По наблюдениям Славки, за час было продано около шестидесяти бутылок таракановки.
В два часа ночи погасли уличные фонари, и торговый оборот мини-рынка резко упал. Свечки на прилавке вряд ли могли привлечь покупателей, разве только ночных мотыльков, стремительными кругами носившихся около пламени. Женщины боязливо отмахивались руками, прогоняя противных насекомых. Впрочем, их коллектив стремительно редел, осталось всего пятеро торговок на одном краю прилавка. На другом конце устроились трое парней с бутылкой и закуской, завершая рабочую смену. Выпивали они шумно, громко матерились и гоготали. Четвертый парень сидел в "жигулях" и, похоже, дремал. В три часа подкатила черная "девятка", и парень из "жигулей" выскочил, побежал к дверце, доложился. Начальство приехало, понял Славка. Он не видел, что там происходило, но понял, что местный бригадир отчитался за день и сдал выручку. Все проистекало именно так, как этот процесс описывал в больнице недорезанный представитель "нефтяного бизнеса". Как только "девятка" уехала, четверо парней влезли в машину и тут же укатили. Одновременно с ними исчезли и последние бабушки, притушив свечки.
Славка пересек пустынную улицу. Чутко прислушиваясь, прошелся вдоль прилавка, посвечивая маленьким фонариком на гладко вытоптанную, замусоренную землю. Там, где выпивали рэкетиры, валялась пустая водочная бутылка и смятые пластиковые стаканчики. Славка поднял один, понюхал. Знакомый запах гидролизного спирта ударил в ноздри. Вот уж истинно: "Что охраняем, то и имеем". Ведь не побрезговали. Не зря народом сказано: "На халяву уксус сладкий".
Славка ещё раз обследовал место вокруг рынка, стоянку "жигулей", прошел вдоль стен ближних домов и вернулся к мусорным контейнерам, где оставил сумку. Снял комбинезон, уложил его и бинокль в сумку и опять знакомыми дворами направился домой. Темной лестницей поднялся к дверям своей квартиры, бесшумно открыл, заперся, разделся и спокойно уснул до утра. Он совершенно забыл про боль в боку, а может, маленький ночной сварщик тоже закончил работу, выключил свой крошечный аппарат и отправился на покой.
Чеpез тpи дня Славка сел на велосипед, надел на спину пустой рюкзак и отправился на радиостанцию. Время шло обеденное, улицы были забиты транспортом, а Славка привык проделывать этот путь в утренней пустоте, так что сейчас ему пришлось нелегко. Впрочем, его привычки кардинально изменились. Сейчас он спал часов до двенадцати, зато до четырех утра наблюдал за рынком. Теперь он знал все крыши в округе.
Его пропуск на антенное поле оказался аннулирован, и Славка пожалел, что заранее не согласовал с ребятами свой приезд. В конечном счете его все-таки пропустили, и он отправился на бывшую свою вышку, где сейчас орудовали Никита с Сашкой-малым. Все Славкины веревки и крюки лежали внизу на железном ящике, заботливо прикрытые фанериной. Наверху оставалась только лебедка. Славка отпер ящик, натянул поверх одежды перепачканный краской комбинезон, сунул в карманы рабочие брезентовые рукавицы, нацепил грудную обвязку с пристегнутым карабином и титановым "лепестком". Набросил на шею бухту веревки, надел пустой рюкзак. Спущенный сверху тросик лебедки, как всегда, был подвязан к опоре. Он зацепил петлю тpосика за карабин, нажал кнопку пульта дистанционного управления. Лебедка включилась, и Славка поплыл вверх, расслабленно обвиснув и медленно закручиваясь вокруг оси.
Ребята приветствовали его поднятыми кистями, с которых капала краска. Перебросились парой слов. Наверху тишина, только ветерок посвистывает в растяжках и трубах конструкций.
– Слышь, Славян, может, продашь подъемник баксов за двести? предложил Никита, сдвигая на лоб солнцезащитные очки, стянутые на затылке резинкой. Он чувствовал некоторую неловкость за перехваченную выгодную работу и сумму предложил более чем приличную. Пожалуй, он мог бы ещё и прибавить, если б Славка запросил.
– Самому ещё пригодится, – сказал Славка, проплывая мимо, – мало ли какую халтуру надыбаю.
К корпусу электродвигателя подъемника был приварен кусок стальной трубы, в которую продет титановый лом. Концы лома лежали на балках и намертво прижимались струбцинами. Сначала пришлось отсоединить и смотать электрокабель. Потом Славка привязался к вышке, чтобы не сорваться, отвернул струбцины и сложил в рюкзак. Следом погрузил лебедку. Лом просто швырнул в поле, и он полетел вниз, сверкая и крутясь, превращаясь в стрекозиное крылышко. Славка распустил веревочную бухту и привязал конец веревки к грудной обвязке. Второй, свободный, конец перехлестнул через балку и сбросил вниз. Натянул брезентовые рукавицы и, крепко ухватив свисающую веревку, сполз с площадки и повис в воздухе. Усмехнулся: вот это и называется – держать себя в руках.
Поднять себя, потянув за веревку, он бы не смог, не хватило бы сил, а вот опускать – вполне. Главное, удерживать веревку, а то просквозит через ладони, только рукавицы схлопают. И улетит свободный конец вверх, а Славка, соответственно, вниз. Такой самоспуск, вообще-то, являлся вопиющим нарушением техники безопасности. За подобные вещи отстраняют от работы. Но Славке сейчас было плевать на все. Впрочем, он остановил спуск вовремя, когда до конца веревки оставалось ещё метра четыре. Вылез на ближнюю балку и привязался к стойке. Сашка-малой, видевший его безумный спуск, только пальцем у виска покрутил и неодобрительно покачал головой. Сам он висел парой метров ниже на веревке, а его страховка крепилась к соседней поперечине. Он оттолкнулся ногами от балки, которую красил, маятником отлетел в сторону Славки, схватился за скобу, подтянулся повыше и, повесив ведерко с кистью на проволочный крючок, сказал: