– С удовольствием. Надеюсь, увидев все своими глазами, ваше начальство поймет: на своей должности я еще способен принести пользу Родине.
– Хорошо. Не будем терять времени. – Петрушанский поднялся, едва не задевая абажура. – Пойдемте к вам…
У Нины Александровны Жигульской в этот день был полный сумбур в голове. Ранним утром ее вызвал из квартиры Петр Кирыч, как самому близкому человеку сообщил страшную новость. После смерти дяди в Москве началась настоящая охота за сторонниками Щелокова. По приказу нового председателя КГБ, с одобрения Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова, создана специальная комиссия, которой поручено выявить всех соратников бывшего министра. Как бы не дотянулась суровая рука и до Старососненска…
Что-то пугающее погнало ее к Русичу именно сейчас, после этого разговора. Захотелось поделиться с ним сведениями. Оказывается, в Москве творится непонятное: проверяют документы у людей на улицах, вокзалах, в ресторанах, даже у тех, кто посещает кинотеатры в дневное время. Задерживают праздношатающихся. В министерствах начали работать ревизионные комиссии. Проверяют также владельцев дач. У кого двухэтажный дом, приказывают снести второй этаж. Совсем недавно страна хоронила, как писала пресса, великого миротворца Брежнева. Они вместе смотрели по телевизору печальную процедуру похорон. Всемогущий, недавний полубог, увешанный десятками орденов, неподвижно лежал в гробу – ни дать ни взять обыкновеннейший из смертных. Петр Кирыч тогда язвительно заметил: «Свято место пусто не бывает. Где взять лидера-гения? Пока ни Ленина, ни Сталина не просматривается на горизонте. Новая метла всегда по-новому метет, пока не обомнется». Прошло всего несколько месяцев, и Петр Кирыч сегодня убедился: попутный ветер перестает дуть в его паруса.
– Нина Александровна, – неожиданно спросил Русич, усадив ее в кресло, – вы любили кого-нибудь по-настоящему?
– А как вы думаете? – невольно усмехнулась. – Могла ли я с довольно броской внешностью дожить до зрелых лет и… Любила, неоднократно.
– По-настоящему?
– Не знаю, что вы именно вкладываете в это понятие? – машинально спросила Нина Александровна. – Я обычная женщина, ничто мне не чуждо. А вот как это по-настоящему, просто ума не приложу.
– Я не поэт, да и не наивен, не про луну речь веду, ближе к земле. Любить можно и кошку за то, что красиво выгибает спинку.
– Спуститесь на землю, дорогой фантазер, – Нина Александровна легонько погладила его по плечу, покосилась на часы, – лучше просветите меня по дружбе: думаете ли подписывать, наконец, злосчастную справку? Тысяча людей одного ждет. – Понимала, сейчас не время говорить о справке, однако нарочно захотелось разозлить упрямца. Вспыхнуло пламя в груди, и затушить его можно было только желчью.
– Гнете свою линию открытым текстом? Вы мне – тридцать пять к зарплате, а я вам – справочку подпишу. Дешево покупаете!
– Я у директора служу. Неужто не поймешь, давно мир вокруг раскололся. Одни служат государству, другие – вполне конкретному лицу.
– Новость для меня. По простоте душевной думал: все мы у государства на службе.
– Ивашка вы дурачок! – зло вырвалось у Нины Александровны. – Ивашка – красная рубашка. Кстати, на тюремном языке еще с древних времен имя «Иван» обозначало «главарь», по-нынешнему – лидер, а вы… Одна внешность, мишура. Хотя, если по-честному, в вас что-то есть, изюминка, даже меня, рыбку, не клюющую и на золотой крючок, сумели зацепить. Иногда мне нестерпимо хочется по-грубому оскорбить вас, иногда… поцеловать. Я сумасбродка. – Она взяла ладонь Русича, подивилась ее необъятности, с опаской втиснула в нее свою узкую кисть. Зря опасалась. Он не стиснул ее руки, но и не отпустил. Нина Александровна удивленно вскинула брови. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. И, наверное, впервые было в этом неожиданно обоюдном взгляде откровенное смятение. Русич осторожно приподнял женщину, потянул к себе. Она, к его удивлению, не стала сопротивляться. Русич погладил Нину Александровну по голове, руки скользнули к щекам, прическа-башня обрушилась, роскошные волосы рассыпались по плечам.
– Нина Александровна! Нина!
– Ну, что? Что? – задохнулась она.
– Не уходи, пожалуйста, прошу тебя. – Он произнес фразу вслух, а возможно, ему показалось, что произнес. – Ты верно подметила: я старомодный, наивный, глупый, но и ты – не подарок. О, нет, нет! Я совсем потерял голову. Ты для меня – большой подарок!
– Пусти, медведь! Ты хочешь подвести меня и себя под монастырь? – в голосе референта директора впервые он услышал нежные нотки. – Сюда могут войти.
– Могут, могут! – Русич на ощупь, за ее спиной, отыскал ключ в двери кабинета, повернул его на два оборота, не отпуская женщину, чувствуя, что она становится податливой, крепче и крепче прижимается к нему.
Шло время. Звонил телефон, кто-то дергал дверь. Русич и Нина Александровна ничего не слышали…
Нина Александровна оправила одежду, подошла не совсем твердой походкой к запыленному зеркальцу, забытому на тумбочке кем-то из женщин-контролеров, стала поспешно приводить себя в порядок: подкрасила губы, причесалась. Спохватилась, достала знакомое ему округлое зеркальце с витой ручкой.
– Задурил ты меня, Русич! Про свое зеркало даже забыла. Ну, медведь косолапый, приоткрой осторожно дверь, выгляни в коридор. Если рядом никого не обнаружишь, я уйду. Больше к тебе никогда не приду, страху натерпелась. – Перед тем, как выскользнуть из кабинета, крепко обняла Русича, привстав на цыпочки. – Я очень боюсь за тебя. Не дай бог, если что-то выйдет из-под моего контроля. Теперь Петр Кирыч не может избавиться от тебя, как причина не может избавиться от следствия, вы теперь с ним задушевные друзья. – Сделала красноречивый жест, взяв себя за горло.
– Чепуха! – храбро отмахнулся Русич. – Мне теперь море по колено. Как любит повторять моя приемная мама: дальше фронта не угонят, меньше взвода не дадут. – Как-то не вполне естественно засмеялся. – Прекрасно, когда за тобой даже в ссылку есть кому идти.
– Ну, положим, я лично – не декабристка. И все намного сложней, чем ты думаешь. Сам до конца не подозреваешь, что медленно, но верно пилишь дерево, на котором сидишь, на котором покоится благополучие, даже будущее Петра Кирыча. Хочешь мой искренний совет?
– Хочу.
– Не связывайся с Щелочихиным. Страшная лавина обрушится на твою буйную голову, сметет в тартарары. Кирыч – опасный, мстительный, главное, могущественный человек. Он не остановится ни перед чем. Даже я, можно сказать, его правая рука, бывает, дрожу перед ним. Оправдать директора трудно, но понять можно: для него «Пневматика» – ставка, крупная ставка. Как в кино, помнишь: «Ставка больше, чем жизнь».
– Загадки, загадки, я опомниться не могу, а ты… – пожал крутыми плечами Русич. – Погоди, не уходи, еще минутку. Объясни, какая спица я в его колеснице?
– Раскинь мозгами. «Пневматика» – последний трамплин для Петра Кирыча перед прыжком в столицу, можно сказать, пропуск наверх. Хоть он и обещает мне в столице златые горы, но… боюсь, обманет, бросит, как отработанный материал. Мы все для него, как бы сказать, ступеньки, по нашим спинам…
– Что же мне посоветуешь предпринять?
– Береженого бог бережет. Подпиши ты эту проклятую справку… Он уедет, скатертью дорожка, а мы останемся. – Нина Александровна прижалась к его плечу, снизу вверх взглянула на Русича, поразилась мгновенной перемене: лицо закаменело.
– Нина! Погоди, погоди Боже мой! – Он отодвинул женщину, пораженный догадкой, показавшейся невероятной. – Неужели ты сыграла все это по его приказу? – Тяжело опустился на стул, обхватил голову руками. Скулы затвердели.
– Сдурел? Вот психованный, – с неестественным спокойствием проговорила Нина Александровна, – тебе и впрямь лечиться нужно. Медведь, ты просто люб мне.
– Люб не люб, – он словно возвращался в сознание после наркоза, еле шевелил губами, – но, учти, если обманула…
– А справка?
– Тьфу! Опять вшивый про баню! Нет! Не пойду я против совести, хоть четвертуйте! Я не флюгер!
– Вольному воля! – Перед Русичем снова стояла прежняя спокойная, уверенная женщина, которая твердо знала, что хочет. Чтобы как-то заполнить опасную паузу, возникшую в разговоре, потянулась к календарю, сорвала листочек. – Отстаешь от жизни. – Впервые, кажется, она не могла найти четких, убедительных слов, чтобы достойно выйти из положения. – Думаешь, Нина Александровна бессердечная мегера, расчищающая правдами и неправдами путь к успеху? Нет! Нет! – махнула рукой. – Да, обстоятельства заставили окунуться головой в дерьмо. Творила и творю зло, хотя порой и делаю это с тяжелой душой. Ты сильный, упадешь – встанешь, забудешь про ушибы и синяки, а вот я давно переступила через себя, натворила бог весть чего. – Испуг проступил на побледневшем лице Нины Александровны, вновь слезинки в глазах застыли хрусталиками. Мертвыми хрусталиками. – Щелочихин мне измены не простит. Особенно сейчас, когда впереди у него крупные неприятности. – Спохватилась. Этого говорить бы Русичу не следовало. Однако, к ее радости, он просто пропустил последнюю фразу мимо ушей.
– Нас вместе никто не видел. Чего же ты дрожишь?
– Глупыш! – покровительственно, как взрослая ребенка, погладила его по голове. – У Петра Кирыча, как в царском сыскном отделении, всюду свои люди. Думаю, не выдашь меня. Каждый твой шаг, да и мой, конечно, тоже, просматривается его негласными соглядатаями. Думаешь, он зря служил в охране лагерей, многие ему обязаны. Его филеры служат на заводе. Я сама почти никого из них не знаю. Шеф с ними встречается вне работы.
– Филеры? Странное слово в наши дни. Может, не я, а ты – фантазерка? Напридумывала всего. Хотя… Погоди-ка, погоди. – Русич притянул женщину к себе. – Скажи, я очень прошу тебя, Нина. Меня хотели убить или напугать, помнишь?
– Скорее всего припугнуть, мне так кажется, – отвела глаза.
– Нет, ты, пожалуйста, не отворачивайся, ответь честно Никто не узнает, могила.
– Спрашивай.
– В сборочном есть завскладом – У Русича яростно заколотилось сердце.
– О, нет, нет! Я ничего не знаю! – попыталась вырваться из его рук. – Хочешь погубить меня и себя? – Впервые Русич видел Нину столь напуганной. – Если тебе на все наплевать, то я жить хочу.
– В подъезде был Пантюхин, завскладом. Это он меня?
– Ничего больше не спрашивай.
– Нина, Ниночка, ну, умоляю тебя. Клянусь матерью, ни одна живая душа не услышит твоего имени, даже под самой страшной пыткой – Русич уже все понял. Нина Александровна побледнела, ее трясло, как в лихорадке.
– Русич, забудь обо всем. Ты случайно ступил на тропу… Я скажу одно: ты впутался в крупное, страшное дело. Тебя могут обвинить в чем угодно. Люди, о которых я лишь догадываюсь, – убийцы, лжесвидетели, махинаторы. А жизнь твоя отныне вообще висит на волоске. Пусти! – Она вырвалась из его рук, поправила прическу. – Коль на то пошло… в «Народной воле», я читала, имелся человек в полицейских верхах, который упреждал действия жандармов и тайной полиции. Я, конечно, трусиха, но… попробую просвещать, предупреждать, словом, рискну поработать на обе стороны. Ну что смотришь телячьими глазами? Думаешь, это очередная выходка сумасбродной дуры? Нет, Алексей, во мне иногда просыпается нечто высокое, человечное, ты это, возможно, со временем поймешь. – Нина Александровна выскользнула за дверь…
Генерал Ухтомский подал рапорт об отставке, отлично понимая, что недруги, которых у него было предостаточно, позаботятся о том, чтобы после самоубийства его шефа добраться и до него. Вскоре генерала пригласил следователь КГБ по особо важным делам, с которым он прежде не был знаком. Разговор получился сложным. С него потребовали полное описание жизни последних месяцев Щелокова: чего министр опасался, какие вел дела, куда выезжал, где хранил несметное богатство, нажитое взятками, поборами и вымогательствами. Ухтомский рассказал обо всем, а затем написал докладную. Спасибо старому покровителю, генералу армии Цвигуну, заместителю председателя КГБ СССР, который сумел «убрать» его от следствия, посоветовав тихонечко уйти из органов. Однако дело было еще далеко не завершено. Придя домой с Лубянки, генерал Ухтомский стал внимательно просматривать бумаги, которые могли бы его скомпрометировать. Все должно быть чисто. Ни КГБ, ни высшее прокурорское дознание никогда не смогут догадаться, кто именно подтолкнул министра на самоубийство.