– О, да, да, продолжайте!
– Действительно, агенты Ассоциации в Союзе, насколько я знаю, достойно поработали, проведен ряд глубоко продуманных акций, но результат плачевно низок.
– Дорогой друг! Вам видны лишь конкретные цели. А нам… Советский Союз вплотную подошел к грани, за которой должен наступить хаос. По глазам вижу, не верите. Зря. Наши политологи рассчитали точно. Уже через год-два-три мы начнем действовать в открытую, сокрушая колосса, и он развалится.
– У вас, сэр, потрясающий оптимизм! – съехидничал Субботин.
– Да, Павел Эдуардович, – Николас словно не заметил укола. – Буду тоже предельно откровенен: в штаб-квартире обсуждалась ваша кандидатура на место Ухтомского, но… вы не видите перспективы. Готов заключить пари: через два года начнется брожение в СССР, а чуть позже страна развалится на, образно говоря, удельные княжества.
– Этого не будет в ближайшие двадцать пять лет! – горячо воскликнул Субботин.
– Итак, предлагаю пари, – сэр Николас протянул руку, и Субботин с легким сердцем пожал ее, уверенный в победе.
– Сумма?
– Ну, скажем, две тысячи долларов.
– Предлагаю – три! – Субботин мог рискнуть и на такую сумму, не мелькнуло и тени сомнения в том, что он может потерпеть поражение.
– Пари принято! – Сэр Николас снова пригубил из рюмки, вяло пожевал какой-то диковинный засахаренный фрукт. – А теперь к делу. – Присел к столу, мгновенно изменив и фигуру, и выражение лица. Перед агентом Субботиным, глубоко обиженным в душе тем, что в штаб-квартире его не признали незаменимым, уже сидел деловой, суровый человек. – Мы вызвали вас на десять дней. Нужно дать вам просто отдохнуть, поиграть в рулетку, покупаться, расслабиться, ибо впереди предстоит тяжкий труд. Вы назначаетесь Главным Лидером Ассоциации, агентом на весь центрально-черноземный российский регион, в который входят шесть областей с общим населением 42 миллиона человек. Крепко связывайте своих людей, учите их, подкармливайте, пестуйте, готовьте к грядущим боям. Денег не жалейте. Особое внимание уделите криминальным элементам и их структурам. Они в скором будущем, на переходном периоде, будут брать власть в свои руки. В какой-то период вся страна превратится в криминальный лагерь, в море преступности, а вы должны чувствовать себя в этом море как искусный пловец. Именно уголовные группы и чиновники-взяточники составят костяк разваливающейся страны Советов. Подробные, детальные инструкции вы получите перед отъездом. Вопросы?
– Извините, сэр, но вы и остальные Лидеры Ассоциации несколько торопите события. Вы – большие фантазеры. – Субботину не терпелось ответить очередным уколом в ответ на высказанное Николасом обвинение его в недальновидности.
– Павел Эдуардович, – мягко укорил Николас, – мы же заключили пари, зачем к этому возвращаться? Еще вопросы?
– Если все будет так, как вы говорите, то… моим людям понадобится оружие. Немало оружия!
– Преступный мир, дорогой друг, это – круговорот, который изымает ценности, превращает их в оружие, затем оружие применяется для нового добывания денег. Кстати, этот… «хозяин общака», он и впрямь столь неподкупен, как вы описываете?
– Воровской «авторитет»! Он очень болен, но даже на свое лечение не тратит общинных воровских денег.
– С ним поступите так: обострите его язвенную болезнь до крайней стадии. Это легко делается с помощью примитивных таблеток. Ваш… Пантюхин свободно сделает это, не подозревая о последствиях, а когда «хозяину» станет действительно очень плохо, мы найдем способ вывезти его за границу, сделаем операцию, не требуя оплаты, обработаем по новейшим методикам, и его подсознание с той минуты будет нацелено на ваши приказы, Субботин.
– Столько трат ради воровских денег?
– Вы меня опять не совсем поняли. – Сэр Николас не сдержал легкого раздражения. – Нам не нужны деньги воров! Нам нужны его обширные связи. – Николас встал. – Ну, извините за резковатый тон. На сегодня все. Идите, развлекайтесь, отдыхайте…
Хозяин «общака», которого простоватые соседи на Засосненской улице уважительно называли Парфеном Ивановичем за тихий нрав, полное пренебрежение к алкоголю и табаку, слыл в округе инвалидом труда. Он действительно малость прихрамывал на левую ногу, получал скудную пенсию, на которую прожить можно было с превеликой экономией каждой копейки. Сердобольные соседки, среди которых особенно благоволила к нему старая Марфа по прозвищу Газовщик, то и дело угощали Парфена Ивановича пирожками из мороженой капусты, морковными котлетами. Этот тихий, малоприметный глазу человек лет пятидесяти обычно проходил окраинной улицей, опираясь на палку, знаменитую тем, что была сделана из какого-то нездешнего материала. Чем занимался в свободное время Парфен Иванович, толком не знал никто; соседи поговаривали, будто он занимается тайным знахарством, излечивает от сглаза и порчи. Видимо, для этого изредка и наезжали сюда, на приречную улочку, важные люди на легковых автомобилях. Обычно выходили они из домика Парфена Ивановича под вечер с просветленными лицами. Лишь один человек знал тайну старого отшельника – дородная баба, которая приходила раз в неделю «прибирать» дом. Бабу эту звали Настасьей-горожанкой. И только один Парфен Иванович звал ее почему-то Клуней. И была она не просто баба, а человек с двумя лицами. Встретил бы кто из засосненских ее на городской улице, не узнал бы. В городе она преображалась и внешне, и внутренне – была исключительно хорошо, модно одета, носила золотые украшения, туфли на высоком каблуке.
В этот темный зимний вечер Клуня пришла на квартиру Парфена Ивановича с туго набитой сумкой. Занавесив шторами окна, заперев дверь на засов, принялась извлекать из сумки пачки денег, каждая из которых была туго перетянута резинкой. Вместе они пересчитали деньги, уставив пачками половину стола. Затем Парфен Иванович извлек из ящика стола арифмометр, принялся бойко передвигать рычажки. Вроде бы все сошлось точно. Клуня протянула хозяину дома расписку, в которой говорилось, что «КБ» приняло у гражданки. К вышеозначенную сумму. Ни печатей, ни ясных росписей обе стороны не требовали. Вместе они спустились в подпол, где Парфен Иванович включил электрический свет, провел гостью мимо полок, заставленных трехлитровыми банками с салатами, помидорами и грибами, к груде всякого барахла, имеющегося в любом хозяйстве. Парфен Иванович отодвинул железную бочку, повернул камень, который, казалось, был замурован в стену, открыл перед Клуней тайник, похожий на прямоугольные выдвижные ящички в заграничных банках. Они аккуратно сложили деньги в тайник, поставили все на прежние места, поднялись наверх, в комнату.
Клуня достала бутылку с яркой этикеткой не на русском языке, налила себе заморской наливки, нарезала тонкими ломтиками финского сервелата, хлеб, вскрыла ножом банку лосося. Парфен Иванович пить спиртное не стал, намазал хлеб сливочным маслом, посыпал сверху сахарным песком и стал спокойно пить чай. Клуня, между тем, успела опрокинуть уже три рюмки, и ее потянуло на разговоры.
– А помнишь, Андрюша, сахалинскую «тройку»? Как мы там гужевались. Икру красную ложками жрали, лососину-свежатину? А ты… еще водил меня по местам, где тянула срок в прошлом веке Сонька Золотая Ручка.
– Ну, раскаркалась! – незлобиво остановил женщину хозяин дома. – В нашем деле первый друг – молчок-язычок. Вот весной кинемся на юг, там и оттаем. А пока… Иди-ка домой, дорогая. Как там Лорд на воле кантуется? Зачем спрашиваю? Раз «лапшу» приволок, значит, фартует. Провожать я тебя не стану, авось не ограбят…
Оставшись один, Парфен Иванович, он же Андрюша, налил в тазик горячей воды и стал парить ноги, вспоминая, какой «красючкой» была Клуня в молодости. Каких фраеров за нос водила, каких атаманов! А он… Он был у нее в первых любимцах. И поныне знает и чтит ее воровской мир, не тот, конечно, который хватает с прилавков у бабок на рынке морковки, а тот, «третий мир», у которого есть ясное понятие о чести и совести, у которого в крови понятие о благородстве. «Вор в законе» не возьмет у бедного последнюю ценность, не говоря уже о куске хлеба. В его бытность «действующим» обычно узнавал адреса бедолаг, побитых жизнью, тихо входил в квартиру, оставлял на видном месте деньги и всякую вкуснятину. Вспомнилось Парфену Ивановичу, как везли их, недавних штрафников, с западного фронта на восточный. Что творилось на станциях, мимо которых проходили воинские эшелоны? Высыпала солдатская братва, хватала с привокзальных «балочек» все подряд – яйца, сало, хлеб – и разбегалась. И тогда собрался «совет» из «воров в законе». Вопрос стоял один: «Как отучить шушеру позорить воровское имя?» И решили. Первых пятерых «хватальников» казнить на глазах всего эшелона. На прибайкальской станции Слюдянка попался первый. Он выхватил у старой бабки гуся. Старуха бежала следом, падала в грязь, рыдала в голос, но разве могла она догнать солдата. Кричала: «Вор несчастный! Чтоб тебе подавиться!» И верно, кровью своей захлебнулся «хватальник». Поначалу объявили по всем вагонам товарняка: открыть двери настежь и смотреть, как «честные воры» будут расправляться с «гнидами». «Хватальника» на полном ходу выбросили из вагона, да так, чтобы он с размаху врезался в столб…
«Сколько же у меня нынче общаковских грошей? – вдруг подумал Парфен Иванович. – Пожалуй, „лимона“ полтора наберется, на эти деньги можно закупить все здешние заводы, а ежели раздать неимущим бабушкам, то…» Недавно побывал с благотворительными целями в доме-интернате, где под видом инвалидов кантуются старые воры. Передал директору посылочку, а в ней десять коробок конфет. Была бы его воля, купил бы этих коробок целый воз, но… нельзя, гроши не его личные, общинные. Каждый «вор в законе», каждый «авторитет» обязан часть своего дохода добровольно вносить в «общак», кто сколько может, кто сколько пожелает. К примеру, Лорд за месяц на воле уже внес сорок тысяч, а какой-нибудь мелкий «скокарь» и сотню отдаст для успокоения совести и от страха быть «указанным». Ведь когда все они «тянут срок», то им из «общака» выделяется материальная помощь, передается в зоны теплая одежда, табак, сахар, колбаса. Да и родичам, оставшимся без кормильцев, постоянно помогает «общак». И еще. Выйдя из заключения, «вор в законе» и просто «вор» получают временное пособие без возврата. Не всем одинаковое, как у фраеров нынче пенсия – каждому «потолок» по сто двадцать, и живи. У них все по заслугам определяется: каков твой статус в «третьем мире», такова тебе и подмога. Потом каждый с лихвой возвернет взятое из «кассы».
Сегодня Парфена Ивановича почему-то потянуло на воспоминания. Нет, не бурную молодость вспоминал старый «вор в законе», а то время, когда на «тихом съезде» избирали «хозяина общака». Спорили до хрипоты. Одни были за него, другие тянули своих дружков. Точку поставил Никола Питерский, давным-давно отошедший от дел. Он поведал «совету» о том, как познакомился с Парфеном. И этот, казалось бы, не имеющий к делу отношения рассказ разом склонил «законников» на сторону Парфена. А рассказ был прост. В 1945 году, когда большая группа «воров в законе» была освобождена по письму, в котором просила товарища Сталина отправить их в штрафбаты, чтобы «добить проклятого недруга в Берлине», их батальон располагался в латышском городе Лиепае. Был у них, как положено, комбат, но по сути дела командовал всеми Никола Питерский, тогда еще здоровенный громила, сидевший не только в «Крестах», но и в Варшавской «Цитадели». Бывало, командир батальона подходит к Николаю и просит: «Разреши, Никола, послать сорок солдат канавы в городе прочистить». «Пусть идут!» – милостиво разрешал Никола. И однажды он заприметил шустрого Парфена, к тому времени уже награжденного медалью «За отвагу», но не ушедшего из штрафбата. Воскресным утром он приказал ему сопровождать себя на городской рынок. Парфен, помнится, взял корзину, и они направились на рынок. Пошли вдоль рядов, выбирая куски мяса подороже. А сзади них, третьим, следовал местный урка, который с почтением выполнял все указания Николы, платил деньги. И когда они возвратились в часть, Парфен неожиданно протянул Николе Питерскому почти тысячу рублей, которые успел вытащить у какого-то богача в меховой шубе. Никола рассмеялся, обнял его и сказал: «Будешь у меня за сынка. Я сделаю из тебя человека».
Вот уже второй год, как помер Никола Питерский – последний из могикан, «Иванов – красных рубах», а он, Парфен, все еще ходит в «начальниках» над «общаком», и больше ни одна живая душа не сомневается в правильности сделанного выбора. И то верно, не берет Парфен Иванович из общей кассы ни единого лишнего рубля – только то, что необходимо для проживания. А ежели предстоит какая крупная трата, собирает он из ближних округов «воров в законе» и держит с ними совет.
Плавные мысли Парфена Ивановича – его единственная нынче отрада – перенеслись на Клуню. Никакая она не Клуня, а умнейшая баба, но никак личную жизнь не устроит. Его ждет. А когда он сможет освободиться от «общака», неизвестно. «Держать» же кассу при семье не рекомендуется. Нынче Клуня тоже отошла от воровских дел, переключилась только «на связь»: носит деньги туда и обратно, разъезжает по городам и весям, где есть лагеря и тюрьмы, через «купленных» «вертухаев» передает «весточки с воли». За это платит ей Парфен Иванович, за это перепадает ей и ото всей братии. А неплохо бы им соединиться, уехать на юг, куда-нибудь в район города Адлера, купить домик на берегу моря, загорать, ловить скумбрию с лодки, не жить более под прессом вечного страха быть разоблаченным…
Вроде бы не ел он ничего острого сегодня, но желудок «зарезало» больше, чем обычно бывает при обострениях. Парфен Иванович попытался забыть о боли, переключился на обдумывание будущей жизни, походил по комнате. Боль не только не проходила, наоборот, усиливалась, рвала желудок. Он пожалел, что так рано отпустил Клуню.
«Нистяк,[2] отдышусь!» – подумал Парфен Иванович. И вдруг боль пронзила тело от желудка к пояснице, ударила в левый бок. Он открыл рот и никак не мог вытолкнуть из легких воздух. «Видать, прободная язва, – едва успел он подумать, как начался второй приступ. – Как же оставить кассу? Нельзя это, не по-воровски». Задыхаясь от резкой боли, Парфен Иванович, держась руками за живот, постанывая, поплелся на улицу. У Марфы, как у заслуженного пенсионера, имелся телефон. Он успел постучать в ее дверь и потерял сознание…
Первым после операции посетил Парфена в больнице его старый знакомец Пантюха. Принес две бутылки апельсинового сока и, как порядочному фраеру, цветы. В палате было четверо, поэтому малость пошептались они о своих делах. Парфен приказал Пантюхину лично отыскать Клуню в городе, и пусть она поживет в его домике, для сохранности жилплощади. А уже перед самым прощанием Пантюхин, как бы между прочим, сказал, что беседовал с главным врачом, тот рекомендовал обязательно подлечиться на курорте, самое лучшее, конечно, в Карловых Варах, но… как туда попадешь, сойдет и Железноводск. «Кстати, – зашептал Пантюхин, – у меня в городе кореш есть, большой человек, звезду с груди Андропова сымет. Могу у него насчет путевочки узнать. Лечиться, брат, обязательно нужно…»
Ровно месяц и один день кантовался в больничке Парфен Иванович, а когда выписался, его ждала у выхода легковая автомашина. В ней, улыбаясь, сидели Пантюхин и незнакомый Парфену плечистый человек в смешной кепочке. Доставили Парфена Ивановича в его домик, помогли раздеться, уложили на кровать. Пантюхин поспешил на кухню вскипятить чай, а Субботин, представившись другом Пантюхина, положил на тумбочку какую-то бумажку, сказав: «Это вам от друзей!».
– Пантюха! – взволновался Парфен Иванович, не понимая, куда и к чему клонит этот фраер по фамилии Субботин. – Поди-ка сюда! Ты кого ко мне притащил, мента?
– Парфен, – склонился к лицу хозяина Пантюхин, – ты мне веришь?
– Тебе? Ну, допустим.
– Верь ему, как мне. Он не из лягавки.
– А бумажка? Что там?
– Не бумажка. Путевка. Видишь, по иностранному накалякано. В санаторий по желудку. В Чехословакию.
– Ку-да? – изумился Парфен Иванович.
– В санаторий, в Карловы Вары, в город такой…
Окружающий мир в этот майский день словно нарочно для Русича поголубел от края до края – незамутненное сияло в безоблачной выси жаркое солнце. На углу, возле продуктового магазина, женщины продавали цветы. Проходя мимо Русича, длинноногая блондинка с откровенным интересом окинула его настойчивым взглядом. Он присел на скамейку, оттягивая время вызова к следователю. «Собственно, чему я удивляюсь? Подлость существует со времен появления рода человеческого. Однако все проходит, все забывается, людская гнусность тоже, хотя ничто не проходит бесследно, оставляя глубокие зарубки на сердце. Говорят, каждые семь лет у человека обновляются полностью нервные клетки, обновляется кожа, но зарубки на сердце остаются. Нужно смотреть на жизнь философски, не думать о гадостях. Жизнь – великое таинство, продолжается в миллионах кратких неповторимых явлениях. Остановись, оглянись, прислушайся». Выходя из дома во двор, он услышал треск – лопнула бочка, разбухшая от дождей. У входа в подъезд малыш грыз большую морковь, широко разевая рот. Женщина катила коляску с младенцем, на ходу читала книгу. А он, глядя вокруг, не мог поверить, что все происходило с ним всерьез…
Следователь оказался вовсе не грозным детективом, как его загодя пытался представить Русич. Его встретил молодой человек в модной голубой куртке. Футбольный календарь под стеклом, испещренный пометками, – все говорило о его молодости. Но глаза следователя, казалось, жили отдельно от лица: в них застыла подозрительность, откровенная неприязнь.
– Я к вам по вызову. – Русич оглядел узкую комнату довольно мрачного вида с забранным толстыми решетками окном.
– Прошу садиться! – следователь откровенно, в упор разглядывал Русича. – Кичкин Илья Ильич.
– Хотелось бы сразу выяснить причину вызова, – резко сказал Русич, продолжая стоять. – Не числю за собой грехов, уголовно наказуемых.
– Берете быка за рога! – почти продекламировал следователь. – И такое мы видывали. – Губы Кичкина тронула едва приметная усмешка. – Лично я на вашем месте не начинал бы с агрессивного тона. Сюда безвинных людей не приглашают. – Следователь аккуратно разложил на столе карандаши, стопку бумаги, включил боковой свет, хотя в кабинете и без того было достаточно светло, затем направил луч прямо в лицо Русича, тот зажмурился. Кичкин тотчас перевел свет на его руки. «Ну совсем как в детективном фильме», – подумал Алексей. Однако, когда из стола появилась уже знакомая красная папка с вензелем завода «Пневматика», ему стало не до иронии.
Следователь открыл папку, стал деловито листать документы, словно освежая в памяти обстоятельства дела. Действовал спокойно, сосредоточенно, как заправский хирург, готовящийся к сложной операции. Он, казалось, на какое-то время вообще забыл о Русиче. Наконец, поднял голову, спросил:
– Фамилия?