– Что вы такое несете? – Холодный пот выступил на лбу Щелочихина, руки мелко-мелко затряслись. – Партия Ленина, которая победила проклятый фашизм, распущена? Даже в самом страшном сне не может такого случиться! – Он невольно взглянул на Сытникова, как бы спрашивая, верно ли это? Бывший завотделом горестно кивнул.
Некоторое время Щелочихин отрешенно смотрел, как незнакомые парни набивали мешки с фельдъегерскими пломбами, запихивали партийные документы, а ведь еще неделю назад каждый листик бережно разглаживался, подшивался для истории, для вечных архивов.
– А теперь, товарищ Щелочихин, – твердо сказал Русич, – освободите немедленно кабинет, здание бывшего обкома партии. И еще. Приказываю, впредь до особого распоряжения новых властей не покидать город до вызова в соответствующие органы. Понятно?
– Переворот! Свершился переворот! А меня… под домашний арест? – Нужно было помолчать, однако Петр Кирыч не сдержался, выпустил кипящее внутри бешенство. – Я служил в лагерях, видывал таковых, как вы, и они… они ползали в моих ногах, молили о милости, а вы… молокососы…
– Возьмите личные вещи, Петр Кирыч, и – на выход!
– Вы не имеете права, меня избирал народ, а вы… силой захватили власть! – Щелочихин плохо помнил, что было дальше. Что-то произошло страшное, что было выше его понимания. Сопротивляться уже не было сил. Будто в полусне, не чувствуя ног, Петр Кирыч стал спускаться по широкой мраморной лестнице, устланной коврами. У главного подъезда, где обычно со скучающим видом стояли два милиционера, уже плескалась толпа.
– Товарищи, товарищи! – забежал вперед вездесущий Сытников, желая хоть чем-то угодить недавнему шефу. – Пропустите, пропустите! Первый секретарь обкома идет!
И тут же из толпы полетели насмешки, злобные выкрики:
– Ишь, отожрался на партийных харчах!
– На нары его, на нары! На баланду возле параши!
Почти теряя сознание от этих гневных слов, Петр Кирыч протиснулся сквозь живой строй, благо Русич и Булатов, да еще Сытников с капитаном из военкомата помогли преодолеть узкий коридор. Выйдя на мраморные ступени, Петр Кирыч боковым зрением отметил, что его служебной черной «волги» под номером 0001 у главного подъезда нет, бочком, сторонясь толпы, почти прижимаясь к стене, он скользнул в узкий переулок, где его уже никто не знал. Вот когда он мысленно возблагодарил судьбу, что первый секретарь обкома был вроде святого, которого могли видеть немногие.
Запыхавшись от непривычно быстрого шага, Петр Кирыч добрался наконец до здания, в котором жили обкомовские работники, отворил двери подъезда № 1, «литерного», как его называли, и вновь удивился – в холле не оказалось охранника. И эта неприятная новость резанула по сердцу: «Теперь, выходит, любая шваль может запросто войти в подъезд, подняться на четвертый этаж…»
Не успел раздеться, как услышал телефонный звонок. Обрадовался звонку, как приятной вести. По голосу, без представлений, узнал нового начальника областного КГБ. Всего полгода назад он был с повышением переведен в Старососненск. Петр Кирыч все время мечтал пригласить полковника на дачку, но… суета сует, они так и не успели сблизиться, ограничиваясь суховатыми деловыми отношениями.
– Здравия желаю, Петр Кирыч! – четко и деловито произнес Свиридов. – Я уполномочен вас проинформировать о том, что мною получена шифрограмма, подписанная первым заместителем министра генерал-полковником Грушко.
– Грушко! О, я хорошо его знаю! – не подумав, проговорил Петр Кирыч. – Что там он хочет сообщить нового?
– Думаю, сообщение прояснит многое.
– Читайте же, наконец!
– «Всем начальникам областных, краевых, республиканских комитетов госбезопасности. Предпринятая 19–21 августа 1991 года попытка группы государственных лиц совершить военный переворот в стране сорвана в результате решительных действий демократических сил страны. Антиконституционные заговоры гэкачепистов не поддержал ни народ, ни местные власти, ни армия. Авантюристы от политики отныне понесут полную ответственность за противоправные действия. Посему приказываю: установить полный контроль за лицами, активно поддержавшими заговор, изъять документы в поддержку ГКЧП. В отношении лиц, участвовавших в заговоре, будут возбуждены уголовные дела». У меня все, Петр Кирыч.
В воскресенье предстояла в Старососненске новая манифестация коммунистов и их сторонников. В противовес им готовились выйти на улицы и демократы. Субботин предчувствовал – без стычки не обойтись. Накануне, собрав своих «гавриков», Субботин дал каждому персональное задание: занять наблюдательный пост на одной из главных улиц, ни во что не вмешиваться, каждые пятнадцать минут докладывать ему по телефону о том, что происходит в городе. Пантюхин, двое его дружков и Коля-богодул, прибившийся по совету Булатова к «писателю», поспешили выполнять задание. Когда «гаврики» удалились, Субботин, проверив мощный записывающий аппарат, вмонтированный в телефон, подключил его к мини-лазерной батарейке размером с двухкопеечную монету.
Затем отворил дверь второй комнаты, которая якобы была им подготовлена для капитального ремонта.
– Как настроение, Вильямс?
– Изнываю от бездействия, – с дивана поднялся, отложив книгу, тот самый Вельяминов, бывший смертник, освобожденный Субботиным из секретного лагеря «Огненный».
– Грядут, грядут великие дела! – патетически воскликнул Субботин. – Помнишь Гёте:
– Я хочу выпить! – Вильямс явно не был склонен к философским разглагольствованиям. Налил рюмку коньяку, выпил. Субботин последовал его примеру. Ему оставалось только терпеть. Приказ Гринько гласил: «Укрыть гостя у себя на две недели, а когда все эти страсти в Москве утихнут, Вильямса отправят под видом дипломата в Штаты».
Разговор не клеился.
– Тс-с! – Вильямс приложил палец к губам. – Кажется, к нам идут.
– Быстро! – Субботин указал Вильямсу на дверь. Запер ее на два оборота ключа. Сел пить чай.
Они не ошиблись и на сей раз. Изощренный натренированный слух всегда выручал агентов ассоциации. В дверь постучали не очень уверенно. Субботин накинул костюм с пуговицами, излучающими нервно-паралитический газ. Предосторожность никогда не мешала. Знакомые прийти не должны, «гаврики» будут звонить по телефону. Кто бы это мог быть?
Субботин нарочито медленно прошел к выходу, отворил, не спрашивая, кто пожаловал. Перед ним стоял человек в форме майора милиции.
– Здравствуйте, я майор Андрейченко из управления. Разрешите пройти в квартиру?
– Проходите, но… странный визит. – Субботин превосходно разыграл изумление. – Чем могу служить, майор?
– Хотелось уточнить некоторые мелкие детали, – майор потянулся к планшетке.
– Я к делам милиции отношения вроде бы не имею, но… К вашим услугам, – старался говорить громко, чтобы Вильямс за дверью его услышал.
– Вы знакомы с Пантюхиным? – Майор вскинул на Субботина серые проницательные глаза. – Только, пожалуйста, не утверждайте, что не знаете этого человека! – показал фотографию Пантюхина, снятого, как и полагается при аресте, анфас и профиль.
– Пантюхин – мой сосед! – обезоруживающе улыбнулся Субботин. – Живем на одной лестничной клетке. А потом… я вообще отказываюсь разговаривать с вами, товарищ майор, – решительно заявил Субботин, чувствуя, что нужно время для выяснения цели этого визита. – Кажется, по советскому законодательству я имею право не отвечать на вопросы милиционера-любителя.
– Да, это ваше право! – неожиданно согласился майор. Субботин явственно почувствовал: попал в «десятку». Майор, видимо, и впрямь проводил некое расследование по личной инициативе. – В таком случае, до свиданья, писатель Субботин! – с легкой иронией закончил майор и направился к выходу…
Вильямс, явно встревоженный разговором, который отчетливо слышал в своем убежище, осторожно постучал в дверь. Ничего не говоря, присел к столу, Субботин сделал то же самое. Пауза затянулась. Наконец-то Вильямс глухо произнес:
– Дорогой друг! Надеюсь, вы поняли, это мой след! Где-то мы с вами «прокололись» и навели след на Старососненск. Если в такое время милиция вспомнила о беглеце, то… Немедленно свяжитесь с московским лидером, сообщите, что сегодняшней ночью я покидаю город. Пусть приготовят транспорт на вокзале, деньги, новые документы, заграничный паспорт. Ждать больше нельзя ни минуты.
…И даже он, опытнейший агент ассоциации, не заподозрил неладное. За полчаса до отхода поезда, благо вокзал был рядом, они вышли из дома. Вильяме шел впереди, Субботин, смешавшись с пассажирами, чуть сзади. Проследив за Вильямсом, убедившись, что беглец с таежного острова «Огненный» благополучно сел в купе мягкого вагона, Субботин облегченно вздохнул и направился домой. Вслед за ним отошла и черная «волга» с номерами, заляпанными грязью.
…Скорый Старососненск – Москва уже подходил к столице. За окнами промелькнули платформы станции Крюково. Вильямс сидел у окна и торопил время. Перед его мысленным взором стояли не эти подмосковные пригороды, вдоль железнодорожного пути засыпанные мусором, а ухоженные домики городка в штате Айова, бассейн с голубой водой, плантация роз. И не хотелось вспоминать о прошлом – советском суде, месяцах ожидания казни, страшном островке под Красноярском.
В дверь купе заглянул проводник:
– Билеты нужны для отчета?
– Нет, спасибо!
Едва скрылась голова проводника в форменной фуражке, как в купе вошли двое, плотно прикрыли за собой дверь. Ни слова не говоря, один из вошедших схватил руки Вильямса, второй ловко защелкнул на его запястьях наручники.
– Объясните, что происходит? Я ничего не понимаю! – попытался протестовать агент. – Я отшень плохо говорю по-русски.
– Сидеть тихо! Вы арестованы!..
1991 год. Северный Кавказ
Игорь Русич, сменивший кликуху Длинный Джон на Афганец, буквально упивался неожиданно свалившейся на него свободой. Уже смирился с мыслью, что догнивать ему в зоне до конца жизни. После неудавшегося побега воля уже не светила. На теле Афганца теперь трудно было разобрать, где кончаются рисунки татуировок и где начинаются шрамы от ножевых и пулевых ранений. Когда он скидывал нательное белье, сокамерники только удивленно покачивали головами: «Сильно „прошили“ тебя, Афганец».
Кличка Афганец давно уже заменила Игорю не только прежние кликухи, но и собственную фамилию, на которую он уже не отзывался. Словом, путь ему был определен безошибочный: из лагеря в лагерь, с пересылки на пересылку, из карцера в карцер. И вдруг…