— Ах вот как?! Может, нам предстоит распутать темную и гнусную историю, замешанную на ревности? Только представь себе: господин Фунг убивает мужа госпожи Аконит, чтобы завладеть восхитительным телом его женушки. А тот поднимается из могилы и в наказание пускает ко дну судно злодея. И та же мстительная рука воздает по заслугам двум женщинам, помогавшим судовладельцу в его грязных происках.
Мандарин вздохнул, приводя в порядок разбросанные папки.
— Я всегда говорил, ученый Динь, что в тебе кроются невыявленные достоинства. Оказывается, ты не только непревзойденный наездник, но и выдающийся следователь. Лошадям и преступникам лучше держаться от тебя подальше!
Граф Дьем парил в воздухе. Раскинув руки, словно орел крылья, он отдавался на волю воздушного потока, поднимавшегося вдоль лесистых утесов. Он чувствовал, как распущенные волосы хлещут его по голой спине, приятно щекоча между лопатками. Перед его восторженным взором расстилалась вся долина, прорезанная гагатовыми рубцами узких ущелий. Отвесные склоны гор отражали приглушенный свет, расщепляя солнечные лучи на тысячи рыжих заноз. Повернув слегка голову, граф заметил сверкание водопада, который рассыпался в прах, падая вниз со скалистого уступа. Ему показалось, что капли воды висят в воздухе, как и он сам, повинуясь лишь легкому предвечернему ветерку. Он чуть наклонился и потерял равновесие. Его траектория слегка изогнулась, и он выписал четкую дугу. Вытянув ноги, он пролетел мимо грота, черневшего на известняковом склоне, поросшем казуаринами. Играя, он протянул руку, ухватился за гибкую верхушку дерева и, воспользовавшись ею как пращой, круто изменил направление полета. Вдалеке густо синели воды Китайского моря, далекие горы одевались туманной дымкой, тонкой, словно дыхание призраков. Инстинктивно изогнувшись, граф вошел в спираль, которая окончательно опрокинула его и стремительно потянула к земле. В полном восторге он увидел, как прямо на него несутся смертоносные утесы и остроконечные вершины гор. Но когда один из гребней должен был вот-вот размозжить ему голову, одним движением бедер он остановил падение и вновь взмыл к небу. Теперь он летел прямо на лунный серп, изящно изгибавшийся посреди стального небосвода, и легкий ветерок ласкал его щеки. Серебряной каплей, упавшей рядом с месяцем, мерцала звезда, которую называли Великой Белой планетой. Ослепленный этим зрелищем граф засмеялся радостным смехом.
Этот смех, а также какой-то металлический звук заставили его открыть глаза. В погруженной во мрак комнате, на каменных плитах пола, холодно поблескивал в падающем из открытого окна лунном свете какой-то предмет. Заинтригованный граф спустил на пол одну ступню и, помогая себе руками, с трудом выпрямился на болезненно тонких ногах. Не успел он набросить на себя что-нибудь из одежды, как маленький блестящий предмет стал удаляться в сторону балкона, издавая тот самый скребущий металлический звук по мраморным плитам.
Что это? Метеорит или осколок звезды, упавший с неба? — спрашивал себя пораженный граф, маленькими шажками продвигаясь к окну.
Когда он вышел на балкон, луна залила его своим сиянием, подчеркнувшим худобу его стана и морщинистость кожи. Он прикрыл глаза от ослепительного света и заметил, что кожа его стала совершенно прозрачной. Легкий ветерок доносил снизу аромат жасмина. Тем временем предмет, за которым он гнался, оставив на полу зигзагообразный след, уперся в балконные перила. Подойдя ближе, чтобы рассмотреть его, граф остановился как вкопанный, пораженный великолепием мерцающего небосвода, неуловимо вращающегося над его головой. Напрасно разглядывал он небо, отыскивая там следы звездного или метеоритного дождя. Сверкающие созвездия располагались в своем обычном порядке: Ворота, Семь Братьев, Небесный Корабль…
Шорох бамбука в населенном тенями саду заставил его снова подойти к балюстраде. Он вытянул шею в направлении нежно шепчущих зарослей и широко раскрыл глаза, увидев, как из кустов прямо на него устремился крошечный горящий огнем диск. Пораженный этим сиянием, в котором словно сконцентрировался весь лунный свет, он следил за его полетом. Однако, когда диск, описав круг, оказался на уровне его головы, граф не смог удержать крика. Напрасно пытался он, обезумев от боли, обеими руками остановить пульсирующий поток крови, что вырывался из рваной раны на шее, оставленной сверкающим осколком луны.
— Расслабься же ты, наконец! — повелительным тоном сказал мандарин Тан, повиснув на руках на балке в Павильоне Водяных лилий. — Ты сейчас больше похож на горбуна-ревматика, чем на изысканного ученого, чье тело должно быть так же гибко, как и ум.
Говоря это, он подтянулся, достав подбородком до вырезанных из дерева водяных змей и в восхищении разглядывая их чешую, выполненную с поразительной тонкостью. Затем он осторожно опустился, чтобы тотчас же энергичным движением, подчеркивающим рисунок его мускулов, подтянуться вновь.
Внизу ученый Динь, стоя на левой ноге, с трудом пытался заставить себя дышать свободно, размахивая при этом правой ногой и обеими руками. Боль в пояснице мучила его немилосердно, а натруженные суставы молили о пощаде. Что касается дыхания, то, несмотря на похвальные усилия держаться в вертикальном положении, для чего бедный ученый то и дело клонился то вперед, то назад, он все равно пыхтел как стадо буйволов. Промокшая одежда красноречиво говорила о его страданиях, и он с завистью взирал на обнаженный торс мандарина, по которому ручейками струился пот.
— Эти дыхательные упражнения — сущая пытка, — задыхаясь, бормотал ученый, раздувая крылья носа. — А я-то думал, что они нацелены на обретение внутреннего покоя и гибкости тела.
— Именно так — если выполнять их по всем правилам, — отозвался мандарин, висевший теперь с согнутыми под прямым углом ногами. — Закрой глаза, и ты обретешь равновесие: так поступают танцовщицы.
Косые лучи восходящего солнца внезапно зажгли пруд, так что на какое-то мгновение показалось, будто устилавшие его поверхность кувшинки плавают в жидком золоте. Мандарин любил эти минуты покоя и приходил обычно в павильон, чтобы размять тело, одеревеневшее за дни судейской работы. Но сегодня он уговорил своего друга Диня составить ему компанию: несколько упражнений по системе тай-чи-чуань должны были исцелить ломоту в теле ученого, за которую мандарин чувствовал себя ответственным. Однако — увы! — молодой человек обнаружил прискорбную неловкость, и его прерывистое дыхание нисколько не помогало снять боль в суставах, натруженных героическим конным переходом. Скулы на его сведенном судорогой лице выступили сильнее, чем обычно, а губы растянулись в мрачной ухмылке.
— Я не чувствую в себе тяги к овладению искусством танцовщицы, — заявил Динь, надсадно пыхтя. — Я всего лишь ученый, которого скрутили боли в суставах и который ненавидит физические упражнения.
Тут он рухнул наземь, потирая щиколотку. Свободным от каких бы то ни было иллюзий взглядом он смотрел, как мандарин повис вниз головой наподобие летучей мыши, раскачивая в воздухе косицей.
— Смотри-ка, сегодня наш друг Сю-Тунь не очень торопится просыпаться, — заметил он, чтобы сменить тему разговора. — Обычно он еще до рассвета начинает, как волк, рыскать по саду.
И, поскольку мандарин, дотягивавшийся подбородком до колен, ничего не отвечал, он продолжил:
— Может, он заболел? Помнишь раны у него на спине, когда он вышел из воды?
— Да, меня тогда это поразило, но я слышал, что чужеземцы иногда совершают странный ритуал: как бы наказывая себя за прегрешения, они усиленно хлещут себя бичом. Может быть, раны — последствие этого странного обычая?
— Так что же, получается, что под неуклюжей, чудаковатой внешностью нашего чужеземного друга скрывается извращенец, которому нравится причинять себе боль? — замирая от возбуждения, предположил Динь.
Висевший вниз головой мандарин улыбнулся.
— Ты, как всегда, торопишься почуять извращение там, где его нет. Правда, не вдаваясь в подробности, признаюсь, что нравы этих заморских народов иногда приводят меня в замешательство… Но пойдем-ка лучше отведаем нашего утреннего супа!
Оторвавшись от балки, он выполнил замысловатый кувырок в воздухе и бесшумно приземлился на ноги, в то время как Динь, чтобы подняться с пола, вынужден был прибегнуть к помощи стоявшего поблизости стула. Мандарин вытер тело и повернулся к внушительному зданию, предоставленному ему государством.
— Гляди-ка, что это начальник полиции Ки делает здесь в такую рань? — проговорил он, с удивлением глядя на бегущего к нему худого человека.
— Еще одно кораблекрушение? А может, ему просто нравится бегать здесь каждое утро?
Добежав до павильона, господин Ки низко поклонился.
— Господин судья! Опять несчастье! Граф Дьем найден на своем балконе мертвым!
— Учитывая его преклонный возраст, думается мне, он неплохо пожил на этом свете.
Тяжело дыша и держась рукой за бок, начальник полиции уточнил:
— У него горло разорвано почти от уха до уха, и это при том, что на балкон снаружи практически нет доступа! Кроме того, его апартаменты, расположенные довольно высоко, были заперты изнутри. Необъяснимо!
Мандарин с интересом нахмурился.
— Таинственное убийство… Хорошее начало дня! За мной, Динь, у нас много дел!
Резиденция графа Дьема стояла посреди огромного парка, в который посетители попадали через портик с тройной крышей. В глубине длинной аллеи, усаженной деревьями разных пород, еще один портик обеспечивал неприкосновенность владений. За массивными воротами из кедра простирался сад, разбитый с соблюдением строгих пропорций. Множество орхидей повисли на чайных кустах, словно беззаботно порхающие розовые и белые бабочки. В тени ветвистых деревьев, унизанных пузатыми шелковыми фонариками, прятались кусты, которым искусная рука садовника придала форму оленя или кролика.
Просторный дом поражал изысканностью убранства. Стараясь не отставать от размашистой поступи мандарина, Динь любовался на ходу великолепным китайским и японским фарфором. В десяти шагах за судьей усердно семенил начальник полиции Ки. Диню жаль было пробегать на такой скорости мимо старинных курильниц, в которых дымились ароматические палочки с запахом лимона и смирны. В затянутом экзотическими коврами коридоре он, не удержавшись, остановился перед потрясающей коллекцией старинных доспехов, сделанных из самых невероятных материалов: панциря носорога, шкуры дикого буйвола и даже акульей кожи. Он как раз протянул руку, чтобы погладить обои, затканные золотыми зайцами, когда мандарин нетерпеливо окликнул его с верхней площадки лестницы. Он был одет в официальное платье судьи, и по всему было видно, что он намерен взять дело в свои руки.
Подойдя к массивной двери, начальник полиции Ки толкнул створку и громко объявил о прибытии мандарина Тана. Странная тишина царила в комнате, окна в которой были еще занавешены. Дневной свет проникал в нее лишь через балконную дверь, и в полутьме складки на смятой постели, казалось, хранили еще очертания тела с раскинутыми руками. Украшенные серебром высокие башмаки на полу словно ожидали своего испарившегося во время сна хозяина.
На балконе, где утро ткало зыбкие тени, лежал обнаженный человек. Его руки, обхватившие шею, не могли скрыть опоясывавшего ее глубокого пореза. Он свернулся в клубок, безуспешно пытаясь не дать жизни покинуть его тело вместе с вытекшей из раны кровью. Темно-красная лужа растекалась из-под трупа по беломраморным плитам пола.
Прислонившись к перилам, одной ногой в луже крови неподвижно стояла старая женщина. Ее лицо казалось бесчувственным, широко раскрытые глаза смотрели в пустоту. Она не удостоила вошедшего мандарина даже взглядом, и начальник полиции Ки поспешил объяснить ему вполголоса:
— Я попрошу вас не обижаться, господин судья. Графиня Дьем, должно быть, не совсем в себе от пережитого ужаса. О смерти мужа ей сообщил разбудивший ее слуга. По его словам, она не торопясь отправилась в комнату убитого, мельком взглянула на тело, но с тех пор не произнесла ни слова. А поскольку ей почти столько же лет, сколько было ее супругу, понятно, как на нее могло подействовать подобное зрелище.
Мандарин внимательно посмотрел на безучастно стоявшую старую женщину — освещенный со спины призрак, — и ему показалось, что под неподвижностью черт и хрупкостью фигуры он разглядел признаки былой красоты. Она стояла над окоченевшим телом своего мужа, и мандарин спрашивал себя, какую же жизнь прожила она рядом с этим человеком, чьей кровью теперь испачкана ее обувь.
Но его размышления были прерваны раздавшимся на лестнице громким голосом:
— Проведите меня к нему! Да живо, иначе он вас зажарит!
В вестибюле послышались торопливые шаги и шорох платья, приподнимаемого нетерпеливой рукой. В комнату влетел слуга, которому, судя по всему, чья-то нога ловко сообщила ускорение. Мандарин Тан обернулся к двери, которую скрывал теперь человек внушительного роста. Разглядывая его гневное лицо, он отметил чувственный рот и дугообразные брови, нависавшие наподобие веточек мелиссы над тяжелыми веками. Округлые бедра человека очертаниями напоминали колокол. Пришелец остановился прямо перед судьей и смущенно поклонился.
— Господин судья! Я не знал, что вы здесь… Прошу извинить мое столь неучтивое вторжение, но я только что узнал о смерти своего брата, графа Дьема, — произнес он медоточивым голосом.
Мандарин обратил вопрошающий взгляд на начальника полиции, и тот, прокашлявшись, поспешил разъяснить:
— Мандарин Тан, как только было обнаружено тело, мы сообщили об этом скопцу Доброхоту как брату погибшего.
— Какой трагический конец для такого человека! — воскликнул скопец, опускаясь на колени перед телом, но не касаясь его. — Подумать только: прожить такую бурную жизнь и так кончить — спрятав голову под руку, совершенно голым!
Подняв голову, он вдруг заметил вдову, по-прежнему молчаливую и отсутствующую.
— Ах, сестрица, кажется, это испытание так же тяжело для вас, как для меня! Постарайтесь позабыть о печали и давайте разберемся, что же нам остается после ухода графа!