Они пошли. Боковыми улицами. В лавках ремесленников даже грубое слово пело. Похоронные братья несли покойника. Дети гонялись взапуски. Банкир отсчитал золотые скудо, и монах поблагодарил. Крестьяне, ставши в кружок, слушали новости. Несколько фламандских и шотландских студентов, оставив кувшин с вином, низко поклонились правителю Флоренции и своему профессору, ради которого приехали в Италию из дальних краев. От беседки, где они сидели с девушками, веяло ароматом цветов. На улице Ди-Барди поднялась драка. На улице Ди-Барди вечно какие-нибудь драки, но на этот раз бой шел такой веселый, что даже собака, лежавшая у бронзовых дверей, лениво поднялась и пошла посмотреть. Из аптек пахло мускатным орехом и горьковатыми листьями средством для укрепления здоровья и для плодовитости. Шерстобиты пели в такт работы, золотарь вышел из своей лавки посмотреть на солнце купленный смарагд. Рядом шелестел и размачивался шелк. Караван мулов дружно постукивал копытцами по мостовой, а погонщик разгонял кулаками мальчишек, решивших потихоньку сунуть репейник под хвост последнего мула. Группа девушек, покраснев, засмеялась шутке солдата, а тот разглаживал усы тыльной стороной руки, щурясь на глубокие квадратные вырезы их платьев. Все поворачивались к Медичи, рукоплескали, смеялись, махали рукой... Из дворцовой колоннады выбежала десятилетняя девочка, низко присела перед правителем, - тот остановился, погладил ее по черным волосам.
- Я уже выучила для карнавала, правда, - прощебетала она, вытаращив большие черные глаза на золотую цепь Полициано.
- Что же ты выучила?
- Сонет во славу матери божьей, - серьезно ответила девочка.
- Молодец, - улыбнулся Лоренцо Маньифико. - Только не забудь.
Они прошли порядочный кусок дороги, а он все думал об этой девочке, у Маддалены тоже были такие волосы, легкие, волнистые...
- Чья она? - спросил он.
- Ее зовут Лиза, - ответил Полициано. - Это - дочка Антонио Марио ди Нольдо Герарди.
Лоренцо кивнул. Из рода гонфалоньеров.
- Все готовятся к карнавалу, - сказал Полициано, радуясь, что нашел предмет, о котором можно говорить без умолчаний. - Вот увидишь, наши карнавалы опять станут лучше венецианских, и мы возобновим их былую славу. Уже теперь во всей Италии к устройству празднеств призывают одни флорентийцы, и, конечно, опять осуществятся слова папы Бонифация, что флорентийцы - пятая стихия Италии. А на какую тему будет нынешний наш карнавал, Лоренцо?
- Триумф консула Павла Эмилия, - сурово промолвил Медичи.
Полициано закусил губу и умолк. Он понял.
- Триумф консула Павла Эмилия, - повторил Лоренцо. - Но у меня нет еще эскизов костюмов для процессии. Надо отыскать какого-нибудь художника, лучше бы всего из новых, молодых. По нынешним временам это, может быть, будет наш последний карнавал, мой Анджело, и поэтому - пусть триумф Павла Эмилия. Последний карнавал! Фра Джироламо, конечно, порадовался бы, если б это был последний флорентийский карнавал!
- Фра Савонарола? - не понял Полициано. - Какое он имеет отношение к нашим карнавалам?
- Я пригласил его во Флоренцию, - ответил Медичи.
Тут Полициано не выдержал, воскликнул, заикаясь:
- Ты... пригласил Савонаролу... во Флоренцию?
- Почему бы нет? Если он враг, лучше держать его у себя на глазах. А друг - тем более, милости просим. Не забудь: все, что есть в Италии славного, принадлежит Флоренции.
Полициано шел молча, склонив голову. Что это? Просто причуда или хитрый ход против Рима? Они уже входили в церковь, их охватил полумрак. Лоренцо снял шляпу, склонившись в глубоком поклоне, и дал святой воды Полициано. Тот, дотрагиваясь до его влажных пальцев, не выдержал и в тревоге заговорил:
- Не знаю, Лоренцо... Мне страшно. Я боюсь Савонаролу во Флоренции... А не кажется тебе, что иной раз эти издевательства, эти отвратительные шутки над твоими трагическими минутами... это несоответствие сущего... создаешь ты сам?
Но Лоренцо не ответил, так как в это мгновенье крестился большим крестом.
Из бокового нефа доносился шум мальчишечьих голосов и солидный голос учителя. Но при виде вошедших маэстро Доменико Гирландайо тотчас прервал объяснения и любезно пошел им навстречу. Церковные нефы тонули в мягком сумраке и отплывали. Тень и свет чередовались, как день и ночь; пришедший мог пройти безмерное расстояние времени, - столетьями, веками по-прежнему чередовались день и ночь, не сосчитать уже, сколько раз все чередовались день и ночь, и было это лишь свет и тень под узкими окнами. Свод коробился, как после пожара, и был такой же почернелый. Статуи сияли молитвами, свечами, цветами. Золото полыхало по пурпуру, а тот кровоточил по золоту. Божья матерь уезжала на ослике в Египет с младенцем на руках, и святой Иосиф, опираясь на палку, важно шел за ними. Он был святой, так как постоянно имел матерь божью перед глазами, всегда жил в ее близости. Тоны органа молчали, но и без того что-то все время слышалось в воздухе, - может, отзвуки их начали только теперь доходить, падая с высокого свода.
Граначчи стоял рядом с Микеланджело. Граначчи уже вернулся из Нурсии, города Сполетского герцогства. Он бледней, чем был до поездки. Глаза у него все время блуждают и жмурятся против солнца. Он вернулся от вещей Сивиллы, и, наверно, там творились удивительные дела, потому что он об этом молчит, ничего не рассказывает, а Микеланджело не спрашивает, Микеланджело боится. Граначчи беседовал с дьяволом, Граначчи продал душу дьяволу. Мертвая язычница, мертвая возлюбленная, холодней снега, любовь, смеющаяся мукам, как лавр суровая, камень живой... Граначчи погиб. Хотел стать славней всех, затем и был в пещере мертвых. Но Микеланджело с удивительной ясностью видит, что после возвращения в рисунке Граначчи - никаких изменений. Он рисует и пишет красками так, как прежде. Хорошо сделано, ошибки нет, но... и только, и только... Страшно подумать, что, может, душу погубил за... ничто. Ад умеет так обманывать.
Вернулся от вещей. Это сложные обряды, - говорит, пришлось обещать, что я женюсь на мертвой, буду принадлежать только ей, и она мне поможет, эти мертвые обладают удивительным, великим могуществом... Микеланджело боится его. Что он там пережил, что там было? С мертвой - он, живой! Приор Служителей девы Марии за такие дела был сожжен... Cives Bononiensis coire faciebat cum daemonibus in specie puellarum 1 - так объявляли о нем, ведя его на костер. Микеланджело боится. Но Граначчи ничего не рассказывает, даже нарочно говорит только о вещах совсем будничных, привычных... Но он бледен, глаза блуждают, и улыбка его - уже не мальчишеская, а резко прочерченная волнистая черта на лице, часто жестком, оцепеневшем от тяжелого внутреннего напряжения.
1 Гражданин Бононы (болоньи) совокуплялся с демонами, принявшими вид девушек (лат.).
Медичи, остановившись перед ними, стал беседовать с Доменико Гирландайо.
- Я возьму у тебя кое-кого из них, - слышат мальчики его голос. - Мне нужны живописцы для карнавала, но я их тебе не верну. Оставлю их в своей Академии, в садах, под строгим присмотром старенького Бертольдо, понимаешь, мне нужно опять пополнить штат своих художников...
Мальчики слушают в изумлении, затаив дыхание. Всем застелила глаза золотая мечта. Стать художником Медичи, расти под присмотром старого Бертольдо - лучшего друга божественного Донателло, воспитываться вместе с сыном Лоренцо Маньифико, пировать среди членов Платоновой академии, среди людей, одни имена которых внушают почтение князьям, герцогам, королям, папам... Золотая мечта! И Гирландайо дрожит от радости. Да, из его учеников хочет Маньифико выбрать себе художников - не из мастерской Верроккьо или Перуджино, из его! Лоренцо переводит испытующий взгляд с одного лица на другое, по мере того как мальчиков называют. Напряженное мгновенье. И внезапно в него вкрадывается тень тайны.
Маньифико молча смотрит на бледное лицо Граначчи. Граначчи дрожит, руки его крепко сжаты. Лоренцо смотрит на других ребят, потом опять медленно поворачивается к Граначчи. Нет, он не спрашивает даже Гирландайо. Он смотрит только на паренька. Тень не рассеивается. Тень стоит неподвижно. Окна, день и ночь, свет и тень.
- Ты! - указывает Лоренцо на Граначчи. - Ты мне нравишься. Сумеешь сделать эскизы костюмов для процессии консула Павла Эмилия?
- Сумею, - уверенно отвечает Граначчи. - И не только это. Я готов.
Маньифико улыбнулся над лаконичностью ответа и ждет. Мальчику нужно бы сейчас стать на колени, почтительно склониться, благодарить правителя, поцеловать ему руку, обещать... Но Граначчи не склоняется, не преклоняет колен. Граначчи стоит молча, и взгляд его еще больше потемнел. Гирландайо смущенно приносит за него извинения, но Лоренцо с доброй улыбкой махнул рукой. Тут только Граначчи заговорил.
- Чего тебе еще? - удивился Лоренцо.
- У меня есть друг, - хрипло произносит Граначчи и уверенным движением подталкивает Микеланджело вперед. - Я люблю его. Без него не пойду.
Все замерли. Но правитель засмеялся и, положив обоим мальчикам руки на плечи, промолвил:
- Редко встретишь нынче такую дружбу, ребятки! Что ж, возьму вас обоих: друг твой, наверно, достоин такого поступка.
Косогор.
Уж не ноябрьский, а весенний, апрельский, полный солнца. Микеланджело, со слезами счастья, мнет руку Граначчи.
- Никогда тебе этого не забуду, Франческо, никогда.
Но тот молчит. Не улыбается. Волнистая линия рта, прочерченная на холодном, оцепеневшем лице. Это уже не мальчик, умеющий радоваться и смеяться. Он глядит на камень косогора и слушает пылкие, упоенные слова Микеланджело, не шевелясь. Да, здесь они стояли тогда... здесь он впервые о ней услышал... Вдруг Граначчи хватает его за руку, лицо у него измученное, и он шепчет с горькой нотой отчаянья:
- Микеланджело! Микеланджело!
Микеланджело испугался. Первый раз Франческо говорит таким голосом.
А Граначчи шепчет.
- Поклянись, что никогда меня не оставишь!
Он тянет его в сторону. Они стоят перед воротами на римскую дорогу. Смеркается. Легкие апрельские сумерки. Высокий крест перед ними, Флоренция всегда ставила У своих ворот кресты. Большак полон народу. Сейчас ворота запрут, пора возвращаться в город. Мальчики стоят перед крестом, спиной к дороге. Позади неимоверный шум - голоса купцов, топот коней, грохот колес, крики всадников, протяжные призывы и просьбы нищих, молитвенное бормотанье странствующих монахов.
- Вот здесь поклянись, что никогда меня не оставишь! - сказал Франческо. - Что лучше сейчас умрешь, чем когда-нибудь покинешь меня... Что готов принять любую муку, если меня забудешь!
- Клянусь! - поднял руку Микеланджело, потрясенный звучащим в голосе Франческо отчаяньем, испуганный видом его, завешенного сумраком лица.
- У меня нет никого, кроме тебя, Микеланджело... - прошептал Граначчи.
Тут позади них послышалось приглушенное чтенье молитв. Перед крестом остановились три монаха. Трубы на башне прозвучали уже второй раз. Дорога опустела, зубчатые ворота скоро закроются, и только черные крепостные стены будут торчать в сером пространстве. Но если господь не охранит города, напрасно бодрствует страж.