- Да.
Ответ прозвучал гордо, быстро. Молодой человек стоял, расставив ноги, упершись левой рукой в бок, а правой поигрывая золотой цепью на груди.
- За тебя заплатят твои родные в Венеции?
- Нет, - ответил юноша. - У меня нет родных в Венеции, я не оттуда, а просто возвращаюсь из Венеции на родину.
- Где твоя родина?
- Я флорентиец!
Ответ был опять гордый, мгновенный, как и на прежний вопрос о принадлежности к дворянству. Но Альдовранди от этого насупился еще больше. После падения Медичи ни один город не радовался появлению в своих стенах граждан из Савонароловой общины, союзницы французов. Лучше было бы юноше оставаться хвастливым венецианцем, вместо того чтоб так гордо заявлять, что он флорентиец. И Альдовранди почувствовал всю тяжесть своей усталости. Ему уже давно пора быть в постели и, почитавши Данта, покоиться мягким, заслуженным сном посреди своих бесценных свитков, созданий искусства... А Косты все нет! Неужели так трудно найти в in pace Иуду? Старик вялым движением провел своей надушенной пергаментно-желтой рукой по морщинистому лбу и, не думая уже ни о чем, как только о том, чтоб поскорей в постель, сказал:
- Кто ты такой? Как тебя зовут?
- Я - Микеланджело Буонарроти, ваятель.
Альдовранди в изумлении быстро встал. Сквозь сухую желтизну его лица проступил легкий румянец, у него задрожали руки. Пурпур одежды кроваво зардел в свете факела, и старик, коснувшись длинной черной тростью плеча юноши, воскликнул взволнованно:
- Говори правду, флорентиец, потому что от меня зависит, отпустить тебя или отдать палачу. Ложь не спасет тебя, а только усугубит кару! Ты в самом деле - ваятель Микеланджело Буонарроти или обманно выдаешь себя за него?
Микеланджело быстро шагнул вперед, и голос его был резок и прерывист.
- Я - Микеланджело Буонарроти и ни за кого себя не выдаю... Я - это я... Я бежал из Флоренции... хотел спастись... но не спас ничего и себя тоже... всюду одинаково темно... это было напрасное бегство, напрасные дороги... в Венеции я не мог найти работы... я - беглец, который хочет опять на родину... Я - Микеланджело... вот эта цепь - от княгини Альфонсины... перстень - от Клариссы Орсини... посмотри, на нем вырезан герб Медичи... я получил оба подарка за одно свое произведение... может быть, ты слышал... за статую из снега... я - Микеланджело... погляди на мое лицо... меня все знают - из-за этого уродства... а коли не веришь, дай мне камень... прошу выдать мне камень - как личную препроводительную грамоту... погляди на лицо мое и дай мне камень... тогда узнаешь, что я - в самом Деле Микеланджело, ваятель... коли слышал обо мне...
Между тем Альдовранди подошел вплотную к нему, наклонил его голову к себе и промолвил:
- Я много слышал о тебе, Микеланджело...
Потому что старик тщательно следил за всем, где что было выдающегося, беспрестанно мучаясь мыслью, что не может так прославить Болонью художниками, как прославилась Флоренция, которой он всегда завидовал. Сколько, сколько раз по ночам, проведенным в старческой бессоннице, мечтал он о том, будто он, патриций, глава знатного рода, живет при дворе Лоренцо Маньифико в качестве его друга и советника, беседует с медицейскими платониками, слушает, как декламируют Эсхила и Овидия, руководит устройством карнавалов и политикой Италии... А просыпался всякий раз в Болонье, где могущественные Бентивольо думают только о новых крепостях, толпах солдат алчные, грубые, кровожадные, такие непохожие на обаятельного князя Лоренцо... Старик не забывал, как никогда не забывает зависть. Отшельник в пурпуре, любитель гармоничной жизни, переутонченный собиратель сокровищ искусства, гнушаясь пустоты жизни в Болонье, ревниво следил за всем, что делалось во Флоренции. И вдруг вот он перед ним, один из художников Маньифико, очутившийся в тюрьме, как бродяга, вот он, о котором агенты доставляли ему сведения, что именно этого художника Лоренцо особенно любит и ценит, вот он, с лицом, отмеченным ударом кулака мордобойца, с горящими глазами, в измятой, выцветшей одежде, вот он, найденный в тюрьме и безоружный, твердящий все время одно и то же: прошу выдать мне камень, как личную препроводительную грамоту, дай мне камень и увидишь, что я в самом деле Микеланджело Буонарроти... Альдовранди повторял только:
- Так это - Микеланджело; значит, ты - Микеланджело Буонарроти...
Он повторял это так, что Микеланджело поглядел на него с безмолвным изумленьем, и это было изумленье изгнанника, который вдруг опять услыхал, как имя его снова произносят с любовью. А прижатые к его вискам руки старика напомнили ему родной край.
Старик, снова обняв его, промолвил в восторге:
- О, beata nox, блаженная ночь, в которую я познакомился с тобой, Лоренцов ваятель! Как удивительно сводят боги друг с другом людей! Еще немного - и тебе пришлось бы горько пожалеть о своей опрометчивости и о том, что ты - флорентиец!.. Но с этой минуты ты - мой гость! Ты приехал ко мне в Болонью, Микеланджело, и мой дом, мой дворец, мои коллекции - все теперь твое. Никогда больше не возвращайся во Флоренцию, - там французы, они жестоко хозяйничают там, творя казни и насилия, радуйся, что ты у меня, я тебя никогда, никогда не отпущу, о, felix dies, о, beata nox 1, когда я тебя узнал! Ты будешь теперь работать для Болоньи, нет, мы тебя никогда не отпустим, как эти глупые венецианцы! Что венецианцы сделали когда умного? Видел ты в Венеции искусство? О юноша! Как ты еще молод и неопытен! Венеция и кошель - это да. Но Венеция и искусство? Теперь конец твоему странствованию, ты здесь, а об остальном позабочусь я, и синьоры Бентивольо тоже будут рады, спроси моего дорогого Косту...
1 О, счастливый день, о, блаженная ночь (лат.).
И Альдовранди, вдруг вспомнив о Лоренцо Косте, распорядился скорей привести художника из подземелья. Капитан, порядком сбитый с толку происходящим, обрадовался, что можно уйти. И факел его, под влиянием воспоминанья о пятнадцати золотых дукатах, дрожал.
- Мои друзья... - осмелился завести речь Микеланджело.
Альдовранди улыбнулся.
- Не беспокойся, их отпустят, я прикажу! И коли ты всегда так заботишься о своих случайных приятелях, Микеланджело, так возьми и меня под свое покровительство, я не побоюсь объездить с тобой весь свет!
"Кто этот человек? - раздумывал Микеланджело. - Ясно, что кто-то имеющий власть выпускать узников и передавать их палачу... Одежда его пурпур, жезл - черная трость с слоновой костью... Он пришел судить меня, а уводит, предлагая свое гостеприимство, и я не умею даже поблагодарить... Кто этот человек, прикрывающий меня сейчас своим могуществом, словно краем своего пурпурного плаща?"
- Ты видел Болонью? - спросил старик, когда они опять были в караульне.
- Очень мало. Нас задержали вскоре после того, как мы пришли.
- Якопо делла Кверча... - благоговейно промолвил Альдовранди, подняв палец. - Помни, флорентийский ваятель, - Якопо делла Кверча...
- Да, - кивнул головой Микеланджело. - Не было ваятелей выше Донателло и божественного Кверчи.
Старик в восторге сжал его руку.
- Ты прав, Микеланджело! Божественный Кверча! Я хорошо знал Якопо, он часто бывал у меня: это был великий художник, и оттого-то после его смерти здесь особенно чувствовалась пустота...
- Но у вас был здесь Никколо Пульо...
Лицо старика болезненно сморщилось.
- Году нет, как умер дорогой мой Никколо Антонио, я держал его руки в час кончины, и дело его осталось неконченым. В Болонье ваятели скоро умирают... Но ты нет, ты нет, Микеланджело! - поспешно прибавил он, словно успокаивая. - Ты останешься очень надолго среди нас...
Сперва послышались шаги, потом появилась тень, но шагов тени не было слышно, а прервал их беседу человек. Лоренцо Коста вернулся - в одежде, пропитавшейся сыростью, и с взглядом, в котором любопытство было смешано с досадой. Видя волненье старика, бледный румянец его сухих щек и возбужденный взгляд, он с тем большим вниманием посмотрел на юношу, который сделал легкий поклон. Альдовранди взял обе руки того и другого, соединил их и, не в силах превозмочь своего волнения, сказал:
- Если б дочь Юпитера, дева Минерва, если б Аполлон были свидетелями этой минуты! Посмотри, Коста, какого узника я освободил! Знаешь, чью руку ты жмешь? Это - Микеланджело Буонарроти, флорентиец, только что приехал из Венеции, чтоб украсить Болонью своими бессмертными твореньями! Тот самый, которого бесценный Лоренцо Маньифико любил больше, чем всех других художников! Это - Микеланджело Флорентинус, покинувший неблагодарную родину, чтобы отныне посвящать дары своего божественного духа Болонье. А ты, Микеланджело, знай, что держишь руку знаменитейшего феррарского живописца Лоренцо Косты, который создал нам здесь чудеса искусства. Это - Коста, artifex egregius praeclarus, omni laude pictor dignissimus 1. А теперь, друзья, уйдемте отсюда, забудем про эти места. Знай, что с этой минуты Микеланджело - мой гость. Проводи нас, а завтра утром приходи и покажи ему Болонью, - все, что у нас тут самого прекрасного!
1 Художник превосходный, славный, живописец, всяческой похвалы достойнейший (лат.).
Коста поглядел на Микеланджело равнодушно. Рука его была холодная, влажная - след пребывания в подземелье. Микеланджело, с новым поклоном, сказал:
- Мессер будет так любезен, покажет мне прежде всего самое прекрасное, что есть в Болонье: свои собственные произведенья; я ничего другого не желаю и прошу его об этом.
- По вашим манерам и речам, - ледяным голосом ответил Коста, - сразу видно воспитание медицейского двора. Я не умею так льстить, но, конечно, выучусь у вас.
- Мы должны о нем позаботиться, - сказал Альдовранди. - Надо поскорей найти ему какую-нибудь работу, чтоб он от нас не сбежал, ведь флорентийцы такие непостоянные... А я еще сказал ему, что в Болонье ваятели скоро умирают! - засмеялся старик. - Это вздор, не думай об этом. Познакомлю его теперь с Бентивольо, да еще есть дома - Санути, Феличини, Кромассо, много других... И я...
- Вы, наверно, очень устали, мессер Альдовранди, - сухо произнес Коста. - И я корю себя за то, что ради меня было предпринято это ночное посещение тюрьмы.
- Ты себя коришь... а я радуюсь! - засмеялся Альдовранди. - Иначе я не встретил бы Микеланджело... И чем больше я об этом думаю, тем больше диву даюсь! Тут, конечно, великое предзнаменованье, как по-твоему, Микеланджело?
- Да, это - предзнаменованье, - кивнул головой Микеланджело и прибавил: - Но для меня в нем нет ничего удивительного. Меня всегда освобождают из какой-нибудь темницы...
- Ты так часто в них бываешь? - отозвался резкий голос Косты.
Микеланджело поглядел на художника и промолвил:
- Есть темницы не только из железа и камня, и попадает в них тот, кто добивается великой духовной цели, мессер Коста.
Коста равнодушно пожал плечами.