На прибрежье Гитчи-Гюми,
Светлых Вод Большого Моря,
Тихим, ясным летним утром
Гайавата в ожиданье
У дверей стоял вигвама.
Воздух полон был прохлады,
Вся земля дышала счастьем…
Наступил сезон жары. Последние несколько дней были теплыми. Последний снег растаял. Сирень и кусты калины стояли в цвету. Пробуждение воскресного утра оказалось жарким и ясным, с мягким ветерком, дующим с воды, который помогал разжижить, если не развеять вонь бензиновых выхлопов и другие запахи, распространяемые металлическими реками вышедших в плавание автомобилей, быстро плывущих по внешнему и внутренним шоссе-артериям, пересекающим когда-то мало населенную деревню индейцев племени оджибва на южном берегу озера Мичиган.
Здание, которое сыграет большую роль в новостях того дня, было ясно видно сидящим в автомобилях на внешнем шоссе, хотя и казалось слишком маленьким на фоне возвышающихся многоэтажных жилых домов и отелей в Ближнем Норт-Сайде, но сомнительно, чтобы хоть один из едущих заметил его.
Архитектура была раннерейнской. Эта форма самовозвеличивания пользовалась популярностью за несколько лет до эры вальса «Веселая вдова» у страдающих ностальгией пивоваров из Милуоки, которые разбогатели сверх своих алчных ожиданий на даровом труде и пятицентовом пиве.
По мнению мисс Мери Дейли, одной из трех незамужних преподавательниц средней школы, живших вместе в квартире на третьем этаже этого здания, которая писала диссертацию на докторское звание по истории Чикаго, это сооружение имело интересное прошлое. Она настаивала на том, что аристократическая усадьба из песчаника вкупе с башенками, балконами и минаретами, с восьмиугольным вестибюлем высотой в три этажа, выстроенная в восьмидесятые годы покойным Поттером Пальмером, — точная копия рейнского замка, у озера. Этот дом вместе с многочисленными нитками жемчуга и бриллиантами, а также отелем «Пальмер-Хаус» был преподнесен его владельцем в качестве свадебного подарка двадцатиоднолетней невесте.
Как и от настоящего замка в былые времена, зашедший в гости уносил с собой от этого дома неизгладимое впечатление.
После того как визитную карточку посетителя принимал один из дворецких резиденции, его проводили сквозь строй из двадцати ливрейных лакеев, горничных, секретарей, а дальше происходило удивительное. В зависимости от причины визита гостя препровождали во французскую гостиную, испанскую музыкальную залу, английскую столовую или же по мавританскому коридору в турецкие, греческие или японские покои. Или же, если визит носил более интимный характер, гостя направляли к одному из двух подъемников и везли с захватывающей дух скоростью в две мили в час в огромную спальню, где хозяйка дома некогда располагалась для сна или какой-либо другой деятельности, какая на тот момент была у нее в голове, на кровати с инкрустированными золотом херувимами в стиле Луи XV, знаменитой тем, что была десять футов в длину.
Там, кроме всего прочего, имелись и большой бальный зал, и обставленный в соответствии с этикетом банкетный зал, и даже солярий на крыше.
Из исследований мисс Дейли получалось, что упрочил дом один из торговцев свининой, мультимиллионер, чья жена плебейского происхождения, но с манией величия считала, что надлежащее обрамление ее прелестей, а также музыкальных салонов и soiree [Званый вечер (фр.)], которые она намеревалась задавать, даст ей возможность разрушить священные заповеди, установленные местными «четырьмя сотнями» [Здесь: высшая аристократия Нью-Йорка].
Она была молода, красива и грациозна. И она могла бы преуспеть. К несчастью, ее муж, старше ее вдвое и потерявший голову от любви к ней, хотел украшать ее все более дорогими побрякушками, поэтому оставил дело, которое хорошо знал, ради рискованных операций на фондовой бирже.
Некоторое время ему благоволила удача. Ему даже удалось нанять частный поезд, чтобы отвезти компанию друзей в Нью-Йорк для посещения первой в Соединенных Штатах автомобильной выставки, которая проходила в Мэдисон-сквер-гарден в 1900 году от Рождества Христова. Там, под впечатлением от шумных, приводящих в ужас лошадей машин, которые умелые шоферы гнали вокруг бочек и вверх по наклонным плоскостям на невероятной скорости аж в восемь миль в час, он купил один «фаэтон», один «стэнхоп», один «брогам» и одну «викторию», чтобы умножить свое растущее хозяйство на том месте, что теперь стало называться Золотым берегом [Золотой берег — престижный район Чикаго].
Потом одним майским днем, через неполных два года, бывший торговец свининой разорился в попытке увеличить свое состояние, взяв под контроль железнодорожную компанию «Норзен пасифик». Потеряв все свои деньги, он за утешением вернулся домой и без предупреждения поднялся в будуар жены, презрев привычный порядок. Там он обнаружил ее не только осведомленной о неприятных известиях, но и утешаемой на инкрустированном золотом ложе в одеянии, состоящем из одного бриллиантового ожерелья, столь же обнаженным и очень смазливым молодым шофером, которого он вывез вместе с автомобилями, чтобы управлять «Паровиком Стэнли» ["Паровик Стэнли" — паровой автомобиль, сконструированный братьями Стэнли в 1897 г.] своей пребывающей (в большинстве случаев) в одиночестве супруги.
Не всякий мужчина в состоянии перенести такой faux pas [Ложный шаг (фр.).] в придачу к потере состояния. Поэтому он на мгновение позабыл о вежливости и вошел в историю, убив жену и любовника одной метко пущенной пулей из кольта, который всегда носил при себе, после чего вернулся в свой обшитый панелями красного дерева кабинет и пустил вторую пулю себе в лоб.
Сотни других мужчин убивали сотни других жен, пойманных на месте преступления. Но в историю вошел именно он, потому что в Чикаго впервые разъяренный муж убил шофера. Поэтому, когда жующий табачную жвачку коронер, председательствующий в дознании, вынес вердикт «убийство жены и шофера при смягчающих вину обстоятельствах, а также самоубийство в невменяемом состоянии», он был вынужден осведомиться у одного из репортеров о правописании некоторых неизвестных ему слов.
С того времени строение из песчаника вело самое разнообразное существование. Даже в дни баронов-грабителей не каждый был настолько состоятелен, чтобы содержать и оплачивать обслуживающий персонал такого здания в качестве персонального жилища, и постепенно стареющая усадьба прошла через многочисленные руки.
Она была домом торговцу пшеницей и выскочке миллионеру, сделавшему себе состояние на торговле недвижимостью.
Одно время в нем размещалось шикарное казино, школа-интернат для утонченных молодых леди, дом для не столь утонченных юных дам и в годы «сухого закона» — бар, где продавались контрабандные спиртные напитки.
Однако, с появлением представления о том, что вне зависимости от того, сколь хорошо она оплачивается, работа по дому — это что-то унизительное, а также с возрастающей тенденцией к совместному обучению девочек и мальчиков, с возникновением яростной конкуренции между профессиональными жрицами наслаждений и любительницами, появлением незаконных или полузаконных азартных игр и с возвращением в конечном итоге к угловой таверне наступало время, когда здание больше уже не могло оставаться пригодным для жилья или же с выгодой функционировать в любом прежнем качестве.
Годами во время «великой депрессии» оно стояло брошенным и позабытым всеми, за исключением сборщика налогов. Потом, вскоре после начала Второй мировой войны, некий предприимчивый торговец недвижимостью, предвидя возможную будущую цену земли, превратил здание в платящий налоги организм простым рациональным потрошением интерьера, заменив устаревшие подъемники витиеватой трехэтажной винтовой лестницей и реконструировав покои из песчаника в двенадцать, в то время очень современных, квартир с одной или двумя спальнями.
Плата за квартиры была высокой, но из-за близости как к «Петле» ["Петля" — деловой, торговый и культурный центр Чикаго], так и к озеру спрос на квартиры держался годами.
Но теперь, к несчастью для теперешних жильцов и к счастью для наследников того предпринимателя, который реконструировал здание и сумел сохранить свое право на него, цена земли в этом районе поднялась так высоко, что жильцов пришлось попросить освободить помещение. И в результате после первого июля бывший частный дом предназначался для сноса, чтобы та относительно небольшая площадка, которую он занимал, смогла бы стать частью двадцатичетырехэтажного ультрамодного кооперативного квартирного комплекса стоимостью в несколько миллионов долларов.
Пешеходов на улице было не слишком много. Но, по мнению Мери Дейли, вполне достаточно для воскресенья. Этот район Чикаго совсем не изменился. Единственное отличие, которое она заметила со времени своего детства, — это явное уменьшение изгоев, отсыпающихся с похмелья в тупиках и перед обшарпанными дверями закрытых контор, случайных ломбардов и дешевых ночных клубов.
Конечно, в те дни она всегда боялась, что одним из этих пьяниц может оказаться ее отец.
Метеоролог оказался прав. Он сообщил, что уик-энд Дня поминовения будет жарким. Даже ранним утром термометр поднялся почти до 90 градусов по Фаренгейту — но самая сильная жара этого дня еще предстоит.
Мери воспользовалась уголком черной кружевной мантильи, закрывающей волосы, чтобы промокнуть пот, выступивший на щеках. Лучше бы она поехала к собору Святого Имени в автомобиле, чем идти туда пешком. А еще лучше было бы пойти вместе с Энн и Корой в дюны.
Черноволосая учительница средней школы шла по полупустынной улице. Стук ее высоких каблучков казался неестественно громким в тишине субботы. Когда она оглядывалась на свое прошлое, ее раннее детство (по крайней мере, то из него, что она позволяла себе вспоминать) было непосредственно связано с Джеймсом Т. Фарреллом. Сквернословящим Фарреллом, питающим странное пристрастие к двусложным ругательствам. Этот район Чикаго, район, в котором она родилась, с его смесью сводников и шлюх, пьяниц, дешевых ночных клубов, еще более дешевых аляповатых отелей и грязных, скудно обставленных меблированных комнат, был тем неприятным типажом романиста, с которым он знакомил элиту богатых загородных клубов.
Мери вспомнила, как однажды она одевалась к мессе, а ее мать предупреждала: "Если случайно встретишь своего родителя по пути домой, не вступай ни в какие разговоры с этим сукиным сыном. Мы прекрасно живем на пособие по безработице.
А когда ты наконец закончишь учиться и начнешь преподавать,. мы переедем в прекрасную квартиру и не возьмем с собой никаких старых пьяных бездельников, клянчащих несколько долларов на бутылку и позорящих нас перед нашими новыми соседями".
На следующем перекрестке горел красный свет светофора.
Пока Мери пропускала поток несуществующего транспорта, какой-то пешеход средних лет, идущий по переулку, остановился, в восхищении глядя на ее соблазнительную фигурку, обтянутую скромным белым платьем, которое ей очень шло.
— Привет! — забросил он пробный шар.
— Чтоб ты сдох! — отпарировала ему в ответ девушка и вернулась к попытке воспроизвести логическую цепь рассуждений своей матери.
Будучи еще школьницей, Мери считала довольно нелепым то, что мать заняла позицию судьи по отношению к отцу. И это притом, что сама редко ходила к мессе, никогда не исповедовалась, пила на равных или даже больше отца и была выше того, чтобы как-то увеличить пособие по безработице, на которое они жили, хотя не считала унижением принимать плату за услуги, оказываемые случайным встреченным в барах приятелям, которым позволяла сопровождать ее в квартиру, которую они делили с тараканами.
К счастью, если только это можно назвать счастьем, отец Мери умер, как только ей исполнилось четырнадцать лет, а мать ушла из жизни два года спустя. Мери молилась, перебирая четки, за них обоих, но не могла плакать по ним, хотя и считала в душе это грехом.
— Возможно, Джим и прав. Вероятно, в эмоциональном плане, как и в физическом, ей все-таки чего-то недостает.
Преподаватель психологии обвинял ее в холодности, говоря, что не верит в то, что она способна полюбить.
«Все, на что ты способна в жизни, — это твоя адская работа и эти никчемные ученые звания, ради которых ты надрываешься».
И все потому, что она отказалась составить ему компанию в курортное местечко на Игл-Ривер, где он надеялся получить удовольствие от приятного уик-энда, поразвлекшись с ней в постели до свадьбы.
Мери шла по жаре. Однако сама она не считала себя холодной. По крайней мере, надеялась, что это не так. Уголок ее рта дернулся вниз в кривой улыбке. Она уверена, что способна полюбить. Ведь любит же она Бога! Любит Христа. Любила сестру милосердия, которая взяла ее после смерти матери к себе и сделала все, чтобы она получила образование.
И когда ей попадется хороший человек, она сможет полюбить его так, как он захочет, чтобы она его любила. Ее бывший жених никогда не узнает, насколько близко он подошел к своей цели. Если бы вместо того, чтобы ссориться с ней, он стал бы ее целовать или положил бы руку на полдюйма выше, все могло бы случиться. Она до сих пор не понимает, почему этого не произошло.
Но факт остается фактом. Ей уже двадцать шесть лет. В сентябре исполнится двадцать семь, она порвала с единственным мужчиной, с которым была помолвлена. Может оказаться, что она останется старой девой. Многие учительницы не выходят замуж.
Когда Мери подошла к перекрестку, ведущему к улице, где она жила, и свернула налево, то была вознаграждена относительно прохладным ветерком, дующим с озера.
Обычно она посещала церковь Святой Агнессы. Но этим утром, поскольку и Энн и Коры не было в городе, а она добралась до той части своей диссертации, где описывались социальные язвы эры, которая закончилась еще до ее рождения. Мери прошла еще несколько кварталов к собору Святого Имени.
Литературные источники оказались правы. На гранитном фасаде собора действительно остались отметины. И у Мери не было сомнений в том, что они оставлены пулеметными очередями, которые положили конец карьере графа Вайцеховского, известного в гангстерских кругах своего времени под именем Хайме Вайс. Получится интересная глава. И Хайме, и человек, место которого он занял, бывший церковный певчий по имени Дион О'Банион, в определенном отношении были легендарными личностями.
Судя по исследованиям, которые Мери проводила для своей докторской диссертации, О'Банион был шальным, веселым убийцей, любящим цветы, всегда носившим три пистолета в специальных карманах, подшитых к ничем не примечательным костюмам, который обвинялся в убийстве или в том, что отдавал приказы убить по крайней мере двадцать пять человек. Мальчиком он пел в церковном хоре собора Святого Имени. Став мужчиной, он получал доход по миллиону долларов в год от незаконной торговли спиртным во времена «сухого закона» плюс значительную прибыль от цветочного магазина на Норт-Стейт-стрит, который он открыл для прикрытия своей незаконной деятельности. И таким образом, он зарабатывал по миллиону долларов в год до тех пор, пока не поссорился из-за раздела добычи с сицилийской мафией, руководимой объединенными усилиями Джонни Торрио и Аль Капоне.
Вскоре после этого О'Банион, находясь в полном одиночестве в своем цветочном магазине, не считая уборщика-негра, услышал звонок у парадной двери. Нежно, почти любовно обрезая стебли в букете белых хризантем, он появился из подсобки, чтобы встретить троих незнакомцев, которые, как у него были все основания полагать, зашли за одним из его шедевров искусства флористики, чем он тогда славился.
Это и было его фатальной ошибкой.
Позднее Вайс заявит, что это убийство было спланировано Торрио и Капоне, но полиции так и не удастся отыскать достаточных улик для ареста. Одно было известно наверняка: когда те трое ушли из цветочного магазина, О'Банион был мертв.
О его похоронах в Чикаго ходили легенды. За его гробом шло десять тысяч человек. Двадцать пять автомобилей и грузовых машин потребовалось для того, чтобы вести букеты и венки. И хотя церковь не дала разрешения похоронить убитого на святой земле, через пять месяцев его тело было вынуто из могилы и перезахоронено по причинам, которые повлекли за собой следующее заявление одного честного полицейского чиновника: «О'Банион был вором и убийцей. Но посмотрите на него сейчас. Он похоронен в восьмидесяти футах от епископа».
В переулке было чуть прохладнее, но не слишком. Ветерок то дул, то стихал. Мери воспользовалась концом своей мантильи, как веером.
Будучи вторым, после О'Баниона, в команде, Вайс принял его дело, включая и цветочный магазин на Норт-Стейт-стрит.
Но у него не было того шарма, что у убитого. Единственное, что удалось Мери узнать о нем хорошего, — это то, что Малыш Хайме, как звали его родные, был очень сильно привязан к матери и к тому же был глубоко религиозен. В этом отношении его уход из жизни оказался соответствующим. Не прошло и двух лет после убийства О'Баниона, как автоматная очередь разметала смертные останки Малыша Хайме по ступеням и нижней части фасада собора Святого Имени, принеся ему смерть в двадцать восемь лет и не ознаменовав ничем примечательным его криминальную карьеру, если не считать состояния в один миллион триста тысяч долларов.
Сердце Мери обливалось за него кровью. Во всей этой истории должна быть какая-то мораль. Возможно, она состоит в том, что если уж грешить, то грешить по-крупному. И если уж ей, как она надеялась, когда-нибудь повезет и она сумеет зарабатывать десять тысяч в год, то ей даже при максимальной зарплате понадобится сто тридцать лет, чтобы скопить ту сумму, которую Малыш Хайме получил на таких пустяках, как нелегальная торговля пивом.
Мери стало жарко. Ее одежда начала прилипать к телу. Ей хотелось поскорее раздеться и встать под холодный душ, поэтому она очень обрадовалась, увидев старое здание из песчаника.
Но радость ее омрачало одно обстоятельство. Кора собиралась в Европу. Энн выйдет замуж, как только закончится учебный год. А ей предстоит искать другую квартиру с не слишком высокой арендной платой, чтобы платить за нее самой.
Учительница толкнула одну половинку застекленной двери и вошла, радуясь возможности спрятаться от солнца, благодарная за относительную прохладу и тишину восьмидесятилетнего восьмиугольного вестибюля, высотой в три этажа, который по-прежнему сохранил свой первозданный вид, так как ни один из владельцев так и не сумел его модернизировать. Ей до сих пор казалось невероятным, что во все времена существования здания его владельцы были достаточно состоятельными, чтобы содержать подобное сооружение в качестве частного жилища.
Однако, судя по примерам из ее исследования, Малыш Хайме и Дион О'Банион были новичками в искусстве делать деньги.
Любые другие ранние первопроходцы, превратившие Чикаго в один из самых больших и великих городов мира, делали в десять раз больше денег, и относительно честно, чем крали все громилы, вместе взятые.
В силу привычки Мери глянула на ряд почтовых ящиков, прежде чем начать подниматься по вычурной металлической винтовой лестнице. По крайней мере, хоть в одном отношении берлога из песчаника была истинно частным жилищем. В течение трех лет, пока она жила в этом доме, ее соседи, за исключением двух человек, оставались для нее лишь именами на почтовых ящиках. Мейсон, Роджерс, Адамовский, Андерсон, Джоунс, Стаффорд, Гарсия, Ла Тур. Имена и лица, мужские и женские, с которыми она обменивалась приветствиями, в зависимости от времени суток, когда они случайно проходили мимо нее по лестнице или встречались на парковке.
А теми двумя исключениями были Терри Джоунс и старый мистер Ла Тур. Никому бы не удалось избежать знакомства с Терри, особенно при условии общей стены. По самой скромной оценке, Мери, Энн или Коре приходилось дважды в неделю барабанить в эту стену либо заходить к блондинке-подростку с просьбой выключить проигрыватель или веселиться с гостями не так шумно. В этом Мери винила скорее отца Терри, нежели ее самое.
Евангелист, читающий проповеди по радио, а в настоящее время проповедующий на одной из радиостанций на южной границе по причине некоторых незначительных разногласий с Федеральной комиссией по связи, возможно, и был совершенно искренен в своих попытках проповедовать Евангелие так, как он сам его понимает. Но любой отец, оставляющий лишившуюся матери сенсационно красивую шестнадцатилетнюю школьницу одну в квартире на Ближнем Норт-Сайде по несколько месяцев кряду лишь со счетами в самых лучших универмагах «Петли», с неограниченными карманными деньгами и белым «фордом» последней модели с открывающимся верхом для утоления ее безнадзорного одиночества, ищет неприятностей на свою голову.
Мистер Ла Тур был другим исключением. Мери любила разговорчивого старика — ярмарочного зазывалу. Даже очень любила. Когда его невестка, с которой он проживал, отлучалась по делам в город, они с Корой и Энн всегда приглашали его разделить с ними воскресный поздний завтрак или ужин. Мери улыбалась, ища в сумочке ключи и вспоминая о том, как они в первый раз провели вечер и старик растолковывал им свою персональную философию.
«Видите ли, я смотрю на жизнь так, — говорил он им, — все не могут свистеть в паровозный свисток, или спускать воду из паровозного котла, или бродить, играя на шарманке. Некоторым приходится кривляться, зазывать и показывать фокусы, чтобы шоу не развалилось. Поэтому, прошу пардона за мой французский, какого черта? Пока мы все бродячие артисты, то чего орать, когда обнаруживаешь жестянку, привязанную к хвосту, вместо красных роз? Зачем вопить? Почему бы не зайти за угол и не наполнить свой желудок прохладным пивком, пока мы проливаем пот на большом параде?»
Мери нашла ключ и отперла дверь. Эта речь была несколько зашифрована. Но после того как они взяли из библиотеки словарь сленга и открыли раздел, посвященный ярмаркам и карнавалам, то вычислили, что старик говорил следующее:
"Все мы не можем выходить на манеж в белом или играть на каллиопе [Каллиоп — американский клавишный музыкальный инструмент]. Некоторым приходится делать менее привлекательную работу. Поэтому, когда мы понимаем, что жизнь — это вовсе не то, что мы от нее ожидали, то вместо того, чтобы бороться, почему бы не извлечь пользу из того, что имеешь?"
Мери хотела было войти в квартиру и уже стояла в дверном проеме, когда дверь рядом открылась и появилась ее соседка-подросток. Терри несла пляжную сумку, на ней был изящный и дорогой, но слишком откровенный пастельно-зеленый костюмчик, оставляющий ее привлекательный живот голым и подчеркивающий каждый ее анатомический изгиб.
Учительница хотела было сделать замечание по поводу наряда девушки, но сдержалась. Она достаточно взрослая, чтобы знать, насколько сильно следует обнажаться на публике. Кроме того, все пляжи вдоль озера наверняка будут усеяны подобными костюмами и даже еще более откровенными бикини.
— Доброе утро, Терри, — поприветствовала Мери свою юную соседку. — У тебя такой вид, словно ты собралась на пляж.
— Точно, — ответила девушка. — Я подумываю сперва отправиться на Оук-стрит, а потом на Кларендон. И если и там и там будет слишком много народу, я отыщу спокойное местечко и слегка позагораю.
— Сегодня утром непросто найти спокойное местечко.
— Возможно.
Девушка заперла дверь и направилась вниз в вестибюль. Что-то в ее лице вынудило Мери вытянуть руку и остановить ее:
— В чем дело, Терри? Что-то не так? Я могу тебе чем-то помочь?
Блондинка взвешивала ответ:
— Нет. Все в порядке. Но спасибо за то, что спросили, мисс Дейли.
Мери проследила, как она спускается по винтовой лестнице. Если некоторые девушки и бывают слишком хороши не в свою пользу, то это целиком и полностью относится к ее молоденькой соседке. Ее большие карие глаза, медового цвета волосы, грудь, округлая маленькая попка — все прелесть. Но в таком наряде, который на удивление любому представителю мужского пола только что не демонстрировал цвет лобковых волос, она была ходячим приглашением к изнасилованию. Эта малышка с таким же успехом могла надеть на себя неоновую рекламу, гласящую: «Вот она я, мальчики! Подходите и берите!»
Мери криво усмехнулась. В конце концов, считается, что она ничего не смыслит в подобных делах. Она холодная. Она не способна любить.
Она закрыла за собой дверь, положила короткие белые перчатки и молитвенник на кофейный столик в гостиной, потом отшпилила и сняла кружевную мантилью. Обычно, даже наедине с собой, она была пунктуальна в том, что касается ее самой и ее вещей. Но в это утро она чувствовала себя измочаленной. И на то была причина. Нужно было спятить, чтобы пойти пешком к мессе в такой жаркий день. Да еще к собору Святого Имени!
Не утруждая себя пройти оставшиеся несколько шагов в спальню, Мери стянула пропитанную потом верхнюю одежду и нижнее белье прямо на месте. Затем, оставив одежду там, куда она упала, она скинула туфли, прошла совершенно обнаженная в ванную и включила кран с холодной водой на душевой стойке.
Вода, застоявшаяся в трубах, оказалась теплой. Поджидая, пока она станет холоднее, Мери напялила на голову шапочку и принялась изучать свое тело в большом зеркале на двери.
Она и не думала, что в глазах предполагаемого любовника ее тело будет столь же привлекательным и желанным, как тело ее соседки-подростка. Однако кожа у нее неплохая. И щиколотки тоже ничего себе, ноги красивой формы и неплохая, под стать им, попка. Область лобка четко очерчена кудрявыми волосками. Околосоковые кружки достаточного размера, и соски тоже.
И пока мышцы, поддерживающие груди, не начали обмякать и обвисать, одна молодая женщина очень даже похожа на другую.
Все основные органы у них одинаковы, как и желания. И вне зависимости от того, что говорил ее бывший жених, Мери была уверена, что сможет любить и быть любимой. И действительно, как только ей встретится тот единственный, он, возможно, будет приятно удивлен.
Мери хотела от жизни гораздо большего, чем ученые степени.
Они да ее работа в совете по вопросам образования лишь представляли определенную уверенность в будущем и определенное социальное положение, каких она была лишена в детстве.
Нет уж, спасибо. Она может оставаться в двадцать семь лет девственницей, но не намерена провести всю жизнь незамужней школьной учительницей. Господи, пожалуйста, когда ей встретится тот единственный, настоящий мужчина, который захочет вести игру по установленным правилам, она с большой радостью предоставит ему свое чистое белое тело для всего того, что предопределено природой.
С тех пор как Мери порвала с Джимом, она все-таки надеялась, что, возможно, уже встретила такого человека. Это было в тот вечер, когда старый мистер Ла Тур, случайно столкнувшись с ней на лестнице, представил ее высокому, широкоплечему мужчине очевидно нордического происхождения.
— Мери, — сказал старик. — Хочу познакомить тебя с детективом, лейтенантом Элайджей Хэнсоном. Элайджа, познакомься с моей любимой соседкой, мисс Дейли, одной из самых хорошеньких школьных учительниц.
Вот и все. Мери прочла в одном из многочисленных исследований относительно сексуального поведения женщин, что они никогда не возбуждаются при эротических воспоминаниях или внешних стимулах. Но это не относилось к случаю с лейтенантом Хэнсоном. Верно, никаких эротических воспоминаний у нее и в помине не было. Этот мужчина всего-навсего пожал ей руку.
Но даже сейчас, два месяца спустя, она вспоминает его широкие плечи, узкую талию, помнит прикосновение большой ладони, в которой утонула ее рука, а звук его голоса, когда он, улыбаясь, произнес: "Приятно с вами познакомиться, мисс Дейли.
Друзья Фрэнчи — мои друзья", все еще способен обратить ее колени в желе при одном воспоминании об этой встрече…
Несмотря на то что она была короткой, похоже, она произвела на него такое же впечатление, как и на нее. Между ними моментально возникла невидимая связь. В надежде, что лейтенант чувствует то же самое, что и она, Мери две недели после их знакомства торопилась домой из школы, как десятиклассница в период своего первого сильного увлечения, а потом сидела до темноты одна, надеясь, что телефон зазвонит и лейтенант Элайджа Хэнсон назначит ей свидание.
Мери отошла от зеркала и встала под душ. Но нет. Ей не везло. В его глазах она была всего лишь одна из женщин. Они были лишь мужчина и женщина, случайно столкнувшиеся на лестнице.
Мери неожиданно разозлилась на Хэнсона. По крайней мере, этот большой, красивый, светловолосый сукин сын мог бы опустить десятицентовик в телефон-автомат. Не исключено, что они оба удивились бы, какую прибыль принесло им такое вложение капитала.
У брошенных могил лишь тишина скорбит
А эти мертвецы укрыты нами
Под тяжестью земли, венков, гранитных плит
Обильно политые нашими слезами.
Им друг — прощай, им недруг — сгинь,
А Судный день — он черен, светел?
Средь роз там ледяная синь,
Средь лилий — серый пепел
Подвижный человек среднего роста, с глубоко залегшими морщинами на иссушенном ветрами карнавалов и цирков лицом сидел перед открытым окном в дорого обставленной квартире вдовы своего сына, крутя один из теперь почти полностью поседевших набриолиненных усов и наблюдая неодобрительным взглядом за потоком транспорта на внешнем шоссе на расстоянии двух кварталов.
Ему все это казалось не правильным.
Вместо того, чтобы стать частью непрерывного потока автомобилей, несущихся из города и отравляющих прекрасное утро последнего майского дня дымом своих вонючих выхлопных труб, чтобы стать статистической цифрой в годовом муниципальном отчете по социальной политике, водителям и их семьям следовало бы занять места вдоль Мичиган-бульвара, откуда можно было бы наблюдать ежегодный парад на День поминовения.
Если время повернуть вспять на пятьдесят лет, то так оно и было бы. Было время, когда всякий и каждый в Чикаго — ну почти все — отмечал Парадный день [Парадный день — День поминовения], как они его тогда называли, почти с таким же энтузиазмом, как отмечают Четвертое июля [Четвертое июля — День независимости]. Фрэнчи Ла Тур считал, что во времена его детства этот праздник всегда был одним из самых знаменательных дней в году. Это — одно из самых дорогих его сердцу и приятных воспоминаний.
Во-первых, он со своим семейством непременно смотрел парад, потом участвовал в торжествах, в украшении могил и в пикнике на Элмвудском кладбище в присутствии всех членов семейства Ла Туров, включая дальних родственников. Он всегда обожал пикники. Но случай, который ему запомнился лучше всего, произошел в год, когда его дед был выбран командиром местного отделения «Великой армии Республики» ["Великая армия Республики" — Общество ветеранов Гражданской войны — северян, образованное в 1866 г.]. Именно в тот год старик, одетый в двубортный темно-синий мундир, в черной фетровой шляпе с опущенными полями и золотым позументом, с большим серебряным мечом, свисающим с белого ремня из выделанной кожи, выезжал на белом коне во главе парада, подбадриваемый хриплыми выкриками зрителей, снимавших шляпы при проносе государственного флага.
Теперь, если ты снимаешь шляпу, когда мимо проносят флаг, тебя сочтут филистером или глупцом. Плевать на таких людей!
Он был рад, что он старик. Ему даже хотелось быть старше на год. Если бы ему было шестьдесят пять вместо шестидесяти четырех, он смог бы обратиться в отдел социального страхования за максимальной пенсией и не стал бы переезжать с Мей на новую квартиру.
Старик был яростно предан своей пребывающей в данный момент вне города невестке. И Мей в свою очередь платила ему добром. Невероятно, но это так. Он не мог сунуть руки в карманы свежевыглаженных брюк без того, чтобы не найти там десятку или двадцатку, которую Мей положила туда, просто на всякий случай. Потому что он, может быть, захочет выпить пива или поставить пару баксов на скачках.
Ла Туру это было несколько неприятно. Однако факт остается фактом, и каждый раз, как он открывал рот, он боялся, что может употребить слово или выражение, которые будут ее шокировать. Но что гораздо важнее, до тех пор, пока Мей не настояла на его переезде к ней, по крайней мере до того времени, как он сможет вернуться к своей работе, он никогда не брал у барышень ни одного доллара, не говоря уже о том, чтобы жить на содержании у дамы.
Но существовала и обратная сторона медали. Подполковник Джим Ла Тур был мировым парнем и чертовски горячим пилотом.
Фрэнчи был счастлив, что он — его отец. Пожалуй, это единственное стоящее из того, что он сделал за всю свою жизнь. Он допил кофе и посмотрел на фото сына в рамочке. Но Джим мертв.
Оттуда, где он теперь, он ничем не может помочь женщине, а вставленная в серебряную рамочку фотография пилота реактивного самолета, сбитого над Хайфоном, не слишком-то хорошая компания для привлекательной и желанной молодой особы.
Джиму это не понравилось бы. Его сын хотел бы, чтобы Мей вновь вышла замуж или, по крайней мере, нашла себе приятеля.
Возможно, если он переедет в отель, она так и поступит. Жаль, что он никак не найдет благовидного предлога обговорить этот предмет с Мей. Жаль, что он не знает женщины, которая смогла бы поговорить с ней. Любая танцовщица, вертящая задом в любом шоу, где он работал, могла бы объяснить ей, что все мужчины одинаковы, по крайней мере в определенном отношении, и что, хотя проведенные ночи с другим мужчиной не вернут ей Джима назад и не излечат ее горе, они отучат ее принимать фенобарбитал и плакать, прежде чем заснуть, четыре ночи из семи.
К несчастью, его невестка никогда не переезжала с места на место с карнавальными шествиями. Она шла прямым путем от ведущей барышни в гирлянде из маргариток из колледжа Вассара к высокооплачиваемой машинистке в одном из ведущих чикагских рекламных бюро.
Неся с собой чашку, Ла Тур прошел в кухню и открыл дверцу холодильника. Как всегда, Мей, уезжая в город по делам, оставила обильный запас еды. Там были фруктовые соки, яйца, ветчина, сосиски и даже коробка с тестом для оладий — только лей на сковороду — и готово!
— Ешь, пока меня не будет, отец, — настаивала она перед отъездом в аэропорт. — Пообещай, что будешь хорошо питаться.
Ла Тур прикрыл дверцу холодильника, отыскал пинтовую бутылку виски, которую припрятал за плитой, и налил себе первую порцию в этот день.
Ладно. Он обещает. Он будет питаться как следует. Как только оденется, то отправится в какую-нибудь тошниловку на Норт-Кларк-стрит. Таким образом, у него будет с кем почесать язык, пусть хоть с китайцем за кассой. Кроме того, если человек почти всю свою сознательную жизнь питался в ресторанчиках маленьких городков или в палатках, где продавали пирожки во время ярмарки, ему начинает не хватать грязи.
Ла Тур принес себе еще одну порцию, как задумал в этот день. Потом, когда он поест, то отправится в город и отыщет себе хорошее местечко, с которого можно будет посмотреть парад. Вероятно, он будет ничем не лучше того, что он видел мальчишкой, но, по крайней мере, у него будет чем заняться.
Судя по объявлению, что он прочитал в утренней газете, парад начнется ровно в два часа дня, и торжественное шествие проследует вниз по Мичиган-авеню с Саут-Вотер-стрит до улицы Ван Бюрена. В газете говорилось, что оно будет состоять по меньшей мере из тридцати тысяч участников, включая представителей различных родов войск, групп ветеранов и других патриотических ассоциаций. Спонсором парада является «Великая армия Республики» — его будет возглавлять президент Общества ветеранов, он же примет парад с трибуны, возведенной перед Чикагским художественным институтом отцами и матерями солдат, убитых в войнах.
«Надо было им сказать, — размышлял Ла Тур. — Я мог бы сидеть там вместе с руководящей верхушкой».
Он осмыслил эту идею, но потом отбросил ее. Кому охота водить дружбу с генералами? Что касается его, то во всей этой толпе был только один стоящий человек. Но негодяй с Миссури его пристрелил.
Он поставил бутылку в потайное место. Потом, как каждое утро, с надеждой прочистил горло и, ударив воображаемой тростью посреди воображаемой платформы зазывалы, возвестил;
— Так-так! Подходите сюда! Окружайте платформу! Теперь я вам скажу, что собираюсь делать…
За ночь ничего не изменилось. Чуда не произошло. Его голос, как и цель, ради которой он им пользовался всю свою жизнь, пропал. Остался лишь хриплый шепот, а торговцы пилюлями, все как один, говорили, что ему повезло, что остался хоть шепот.
Эксперимент, однако, был терапевтическим. Когда старик закрывал глаза и предавался воспоминаниям, то было так легко по знакомым звукам, образам и запахам переключать сознание на прошедшее.
Ла Тур мог бы поклясться, что слышит ленивое поскрипывание вращающихся «Колес фортуны», астматические вздохи органа карусели, металлический лязг силомера, бычий рев коровы, сшитой из парусины, возбужденные голоса детишек; он чувствовал запах свежего поп-корна, гамбургеров, шипящих на решетке, дешевых духов и аромат напудренных тел девушек-хористок из первого ряда, которые водили хороводы позади него.
Он сделал еще одну попытку:
— Подходите ближе, друзья! Еще ближе! Точно так, сэр! Подходите, отсюда вам будет все видно! Нет, не держите его, леди. Это шоу с девочками, а не бой быков! Ваш муж будет в полной безопасности. Мы нанимаем только очень порядочных молодых барышень из Рэдклиффского колледжа, колледжа Софии Смит и Брин-Морского колледжа. Всех, за исключением той сногсшибательной блондинки в конце. Той, что подтягивает съехавшую подвязку. Она из Беркли, и за ней нужен глаз да глаз. Вот так-то, господа! Подходите и посмотрите на нее! А теперь я собираюсь…
Ла Тур сдался и во второй раз. Ему уже никогда больше не придется работать. По крайней мере, заниматься тем единственным делом, которое он знает.
Он прошел в маленькую ванную комнату рядом со своей спальней, еще раз причесал волосы и удостоверился, что оба кончика набриолиненных усов совершенно одинаковой длины. Выбор гардероба в этот день был не слишком большой проблемой.
Из-за увеличивающейся жары он остановился на шелковом чесучовом костюме, который купил в Гонконге, когда был в турне с Королевским американским шоу. Потом, приладив на голову соломенную шляпу с кричаще-яркой лентой, он взял тонкую тросточку и позволил себе отбыть из квартиры.
Тишина в вестибюле была почти похоронной и столь же дружелюбной. За те два года, что он прожил в этом доме, кроме кивка по утрам и вечерам и разговоров о погоде, он встречался и по-настоящему разговаривал лишь с четырьмя соседями — тремя школьными учительницами из 301-й квартиры и блондинкой-подростком, дочерью библейского вруна с радио, которая живет рядом с ними. Знает Бог, он старался быть учтивым. Но ему никогда в жизни еще не доводилось встречаться с толпой более необщительных или менее разговорчивых зануд. Он даже не знал, чем большинство из них зарабатывает себе на жизнь.
Он полагал, что толстяк мистер Роджерс работает литературным агентом. Он знал, что супружеская пара в квартире рядом с квартирой Мей — профессиональные музыканты и певцы-кантри, но лишь из обрывков разговоров, которые он слышал, когда у них были открыты окна, — ведь они репетировали по крайней мере по четыре часа ежедневно.
Кто-то, вероятнее всего Мери Дейли, сказала ему, что мистер и миссис Гилрой работают в магазине одежды, а чета Гарсия прежде были состоятельными кубинцами, которым пришлось потерять почти все свои деньги. Другая учительница, Энн, как ему помнилось, проинформировала его, что мистер Адамовский, представитель мужской половины супружеской четы из квартиры, расположенной под квартирой Терри Джоунс, был юристом и что он и его хорошенькая жена-брюнетка активно участвовали в либеральном движении и движении за гражданские права.
Еще одной жиличкой, о которой он кое-что знал, была миссис Ламар Мейсон. Однако все, что ему было о ней известно, — это то, что она живет в самых дорогих апартаментах, редко разговаривает с другими жильцами и, когда выходит на улицу, что делает крайне редко, то вместо того, чтобы воспользоваться одним из двух «кадиллаков» последней модели, собирающих пыль на парковке, звонит в фирму, специализирующуюся на предоставлении лимузинов с шофером.
Ла Тур спускался по винтовой лестнице, держась одной рукой за железные перила. И все-таки странно. Он мог бы поклясться, что видел миссис Мейсон раньше и что их знакомство было вовсе не случайным. Она была, с поправкой на возраст, на десяток лет моложе его, но до сих пор сохранила отличную фигуру, и даже вуалетка, которую она обычно надевала, когда выходила на улицу, не могла скрыть того, что она до сих пор хорошенькая штучка, а уж в дни своей молодости несомненно была красоткой.
Стареющему телу тепло утреннего солнца было приятно.
Когда-то было время, что он жаловался на жару. Но чем старше становится человек, тем реже он жалуется на то, что ему слишком тепло, вероятно потому, что соки, источающие внутреннее тепло, иссякают или становятся медлительными. Он несколько минут стоял, наслаждаясь тем, что просто еще жив, а потом направился было на запад, весело помахивая тростью, но тут же замер на месте на подъездной дорожке, чтобы не попасть под автомобиль девочки-блондинки из 303-й, выезжающей с парковки рядом с домом.
Терри надавила на тормоза и извинилась:
— Ой, простите, мистер Ла Тур! Мне, наверное, нужно было вам посигналить.
— Иногда это помогает, — ответил Ла Тур.
Положив ладони на теплый металл дверцы автомобиля с открывающимся верхом, он разглядывал наряд девочки-подростка. Время от времени в каком-либо из городов, где он участвовал в представлении, какой-нибудь проповедник или синеносая представительница одной из женских организаций, обычно ищущая определенной известности, пытались закрыть шоу с барышнями. Они заявляли, что слишком открытые костюмы, в которые одеты девушки, участвующие в непристойном и сладострастном представлении, наносят ущерб общественной морали. Но если бы хоть одна девушка из шоу, на которое он зазывал зрителей, надела бы на себя столь же скудный наряд, какой Терри Джоунс носила при всем честном народе, полицейские засадили бы их всех за решетку, а ключ послали бы авиапочтой на деревню дедушке.
Почувствовав невысказанное неодобрение старика, Терри сказала:
— Я еду на пляж.
— Ага, — сказал Ла Тур, — развлекайтесь.
Девушка стала отъезжать. А потом с искренностью юности спросила:
— Можно задать вам личный вопрос, мистер Ла Тур?
— Почему бы нет?
— Вы ведь когда-то работали на ярмарках, верно?
— Верно.
— И чем же вы занимались?
— Разговорным жанром.
— А что это?
Ла Тур принялся объяснять:
— Ну, нас иногда называют зазывалами или трепачами. Мы те самые парни, которые стоят на платформе в середине и пытаются привлечь толпу и заставить ее покупать билеты на шоу с барышнями, или на «десять к одному», или на силомер, или на любой другой аттракцион, который мы привозили в то время.
— О, — сказала блондинка, — так вот почему ваш голос такой хриплый! Потому что вы слишком много говорили.
Ла Тур рассмеялся:
— Нет. Этот пропитой тенор я заработал два года назад в Квинси. Видишь ли, большинство шоу, на которых я работал, было не разбери-поймешь. И тут какой-то чертяка разозлился, потому что просадил несколько бумажек в фальшивую лотерею, и бросился на меня с шестом для палатки, а я в это время был занят тем, что улаживал дело с другим засранцем, и не успел отклониться. А тот, естественно, первым делом завез мне по говорильнику. Вот таким образом я и получил полный билет на зимнюю квартиру.
— Понятно, — сказала Терри, хотя было ясно, что она ровным счетом ничего не поняла. — Ну, приятно было поболтать с вами. Вас не нужно куда-нибудь подвезти?
— Нет, спасибо, — сказал Ла Тур. — Возможно, я доберусь туда, куда иду, чуть позже, но тем не менее я предпочитаю умереть от старости.
Он проследил, как девушка включила коробку передач, потом повернула направо и помчалась к внешнему шоссе. Да, она — крутая маленькая штучка, которую он когда-либо провожал свистом. И хотя это и не его дело, но, по его мнению, ее папаша поступил бы гораздо разумнее, если бы дал Господу Богу отдохнуть от себя, а побольше внимания уделял бы своей дочери. В таком одеянии стоит чихнуть, как из лифчика вывалятся розовые сосочки ее сисечек, да и припудривать ей приходится не только щеки, а еще и половинки, высовывающиеся из-под шортиков, да и лачить не только волосы на голове.
Ла Тур перешел подъездную дорожку и неспешно потопал по утренней жаре. Не то чтобы он имел что-то против секса. Было время, когда он считал день потерянным, если ему не удавалось трахнуть хоть одну девицу. До того, как он встретил мать Джима, и после ее смерти он перещупал всех барышень от Бангора до Сан-Бернардино и от Дулута до Ларедо. А за время своих многочисленных заграничных поездок он даже сделал значительный вклад в установление международных связей. Но перво-наперво бывалые головы всегда учили зеленых зазывал: «Если ты умный, то не проглотишь наживку и не попадешь за решетку. Точно. Итак, она хороша, как цветок в росе, и хочет тебя. Но запрыгивать на малолеток противозаконно. И если после того, как ты прогкнешь ее, она или ее родители позовут копа, то даже месяц, недостающий до ее совершеннолетия, может обернуться для тебя годами тюрьмы».
О деньгах они не говорили.
Ла Тур попытался вспомнить, но безуспешно, когда он в последний раз читал или слышал о каком-нибудь молодом или, если уж на то пошло, старом простофиле, которого отправили бы отбывать срок за сексуальные отношения с девушкой, не достигшей совершеннолетия.
Похоже, все это — часть современной навязчивой идеи о том, что себя следует выставлять на публике. Конечно, его поколение было морализировано ничуть не больше теперешнего. Но, по крайней мере, когда он был молодым человеком, секс был спортом с двумя участниками, а не массовым зрелищем. Даже в двудолларовом притоне, прежде чем барышня, которую ты выбрал, стянет через голову платьишко и постарается сделать все наилучшим образом, чтобы получить денежки, у нее обычно хватало внутренней гордости или скромности, чтобы закрыть дверь, прежде чем дать тебе вспрыгнуть в седло.
А теперь якобы добродетельные, якобы живущие в счастливом браке женщины, похоже, совершенно не заботятся о том, что они выставляют напоказ и кто всем этим восхищается. Они носят юбчонки такие коротенькие, что видно все, кроме земли обетованной, а уж по магазинам ходят в таких нарядах, в каких их бабушки были в свою первую брачную ночь.
Во всем этом нет никакого смысла. Во всяком случае, не больше, чем новомодная причуда проституток и так называемых хозяек коктейль-баров крутить голым задом за стойкой бара или макать свои соски в твое пиво, чтобы повысить процент своих чаевых с каждой купленной выпивки. К тому времени, как он стал достаточно взрослым, чтобы войти в бар и выложить бумажку на стойку, считалось, что с мужчиной, который не знает, как выглядят женские груди, либо не пытается этого узнать, явно что-то не так. Кроме того, если только мужская природа за последние несколько лет радикально не переменилась, то если мужчина находится рядом с полуобнаженной девушкой, любой интерес, который он проявляет к выпивке, чисто случайный.
Терри сказала, что собирается поехать на пляж. Судя по информации из утренних газет, исключая людской поток, стремящийся убраться из города, было подсчитано, что рекордная толпа в количестве приблизительно двух миллионов человек будет осаждать городские пляжи в праздничный уик-энд. По закону статистики, половина из них будет представлять мужскую часть населения. В свою очередь, три четверти мужчин составят молодые люди, ищущие себе подружку. А когда молодой человек ищет себе подружку, то в его маленьком разгоряченном мозгу сидит лишь одна мысль.
Ла Тур шел, помахивая тростью. Итак, поскольку он не в состоянии что-либо изменить, да и не намерен этого делать, он не сомневался, что в таком наряде мисс Терри Джоунс будет довольно трудно сохранить свой библейский знак невинности, при условии, что он у нее сохранился до сих пор. Ей здорово повезет, если она переживет этот день благополучно и с ней не случится ничего более худшего, чем очередное столкновение на шоссе, пополняющее ежегодный статистический отчет о дорожно-транспортных происшествиях.
15 девушек; цены от 20 до 100 долларов; бильярдная и снукер; широкий выбор (из нераспечатанных бутылок) виски, вин и пива. Один из самых известных и самых шикарных домов для удовольствий в Соединенных Штатах со времен знаменитого «Эверли-клуба». Ни одно подобное заведение в Чикаго не идет с ним ни в какое сравнение. При входе в ярко освещенный восьмиугольный вестибюль с потолком высотой в три этажа гостя встречают и препровождают в заслуженно прославленную главную гостиную. Ее подлинная обстановка времен Луи XV дает гостю первый намек на качество развлечений, которые он тут найдет. На первом этаже проницательный гость насладится дружеской беседой и хорошей музыкой. На втором и третьем этажах ему останется лишь получать удовольствие от услуг молодой леди по своему выбору. «Дом удовольствий» Лу Чандлер в Чикаго предоставляет девушек такой красоты и таких достоинств, что ни один джентльмен до сей поры ни разу не покинул его неудовлетворенным. Личные свидания с мисс Чандлер — только по предварительной записи…
Лу Мейсон дружила с цифрами, но различия во времени в других странах не давали ей покоя. Ей всегда было непонятно, почему, когда в Чикаго полдень, в Лос-Анджелесе всего только десять часов утра, а в Париже и Риме — еще только семь. А теперь к еще большему ее недоумению добавился еще этот глупый переход на летнее время.
Пристроившись в уютном гнездышке, свитом из отдельных страниц воскресной газеты, разбросанных по дивану в стиле Луи XV, обитому золотой парчой, она провела розовой ладонью унизанной кольцами руки по своим тщательно завитым волосам и перечитала телеграмму. Отправленная из Рима предыдущим вечером, она гласила:
«Madre mia… Пожалуйста, ничего не предпринимай в отношении поиска новой квартиры, пока не получишь от нас известий. У нас с Нинеттой есть для тебя предложение. Позвоню тебе в воскресенье, 30 мая. С любовью, Пьетро».
Как мило со стороны Пьетро прислать телеграмму в ответ на ее письмо, в котором она сообщала, что здание, в котором она в настоящее время проживает, готовится под снос и что ей придется переезжать. Если эта телеграмма не обманет ее ожиданий, то лучше и быть не может. Будет здорово пожить с Пьетро и его женой несколько месяцев. Ей всегда хотелось посмотреть Рим. И если уж на то пошло, ей всегда хотелось увидеть Пьетро. Жаль, что он не сообщал, в какое время он будет ей звонить.
Услыхав шаги в вестибюле, а затем звук открываемой двери, она приподняла и чуть раздвинула тяжелые занавески. Она не сомневалась в том, кого увидит. Если драгоценная невестка уезжает из города, а три старые девы-учительницы не залучат его поесть в своей компании, Фрэнчи Ла Тур всегда отправляется в грязную забегаловку на Норт-Кларк-стрит, как охотничий пес, преследующий енота. Она решила, что вся беда Фрэнчи состоит в том, что он никогда не видел ничего лучшего. Он так долго хлебал похлебку со свиньями, что в приличном месте чувствует себя не в своей тарелке.
Лу раздвинула занавески на четверть дюйма шире. Годы, однако, милостиво обошлись с Фрэнчи. Он до сих пор чертовски привлекательный старый черт. До сих пор носит яркие костюмы с видом добродушного задиры. Теперь они оба стали старше на сорок лет, но единственная перемена в его внешности — совершенно седые волосы да хриплый шепот, сменивший золотой голос, который приводил четырнадцатилетнюю дочь угольщика в экстаз.
«Вот так. Подходите ближе. Окружайте платформу. А теперь я вам скажу, что собираюсь сделать…»
Лу хихикнула. Конечно, Фрэнчи не знал, что ей было всего четырнадцать. В ту самую первую ночь, перед тем как назначить ей свидание, он осведомился:
— Сколько тебе лет, красотка?
— Восемнадцать. Девятнадцатый, — ответила она ему.
И потому, что она выглядела старше своих лет и имела хорошо развитые формы, а возможно, потому, что она с двенадцати лет упражнялась с мальчиками, Фрэнчи ей поверил.
И впрямь, как Лу лелеяла в своих воспоминаниях после стольких лет, та последовавшая неделя была одной из самых, если не самой прекрасной, недель в ее жизни. Это был такой живой контраст с ее однообразным, скучным существованием. В те дни в Чертовом Хэррине, как он тогда назывался, если только шахтеры не били штрейкбрехеров, которые пришли на их места, или же шахтовладельцы не нанимали головорезов, чтобы избить шахтеров, которые осмеливались требовать прожиточного минимума, единственным развлечением, которого они могли ждать, было прибытие какого-нибудь странствующего евангелиста, бродячего цирка или карнавальной ярмарки.
Насколько помнит Лу, ей больше всего нравились проповеди. Она любила слушать об Иисусе, Боге Отце и о Марии. Здорово, было знать, что кто-то тебя любит, что кому-то не все равно, что с тобой происходит.
Но эти палаточные проповеди ради спасения души оборачивались обязательной неприятностью. Местные юнцы настолько возбуждались от готовности отдать свои сердца Иисусу и от пения церковных гимнов, что по пути домой с собрания, не важно, с каким мальчиком ты была, он едва мог дотерпеть, пока сможет завалить тебя на заднее сиденье автомобиля и начать свое дело,.
И никаких «я только чуть-чуть». В те дни в угольном районе, когда ни у кого не было денег, девочка позволяла мальчику, с которым была, делать все, что угодно. И если он задрал ей юбку и спустил трусики, то если она хочет, чтобы он снова взял ее куда-нибудь с собой, то уж лучше ей делать то, что от нее требуется.
Лу продолжала наблюдать за стариком, стоящим на тротуаре.
Но с Фрэнчи все было совсем по-другому. Он устраивал ей бесплатный проход на каждое шоу и бесплатное участие в ярмарочной лотерее. Потом, после того как мероприятие заканчивалось, он брал напрокат автомобиль и вез ее в придорожный кабак, где играл оркестр. И он покупал ей стейк толщиной в два дюйма и полдюжины напитков, и они часами танцевали, прежде чем пойти в его номер в одном из местных отелей и заняться любовью.
Все ночи той недели, что они провели вместе, были в равной степени восхитительны, но она всегда будет помнить особенно одну ночь. После того как Фрэнчи закончил последний сеанс, он, зная, что ей будет приятно, если он покажет, как это делается, завел половину «Колес фортуны» и игровых автоматов.
И поскольку ему были известны все уловки, а его товарищи по профессии отнеслись к этому снисходительно, то он выиграл два индейских одеяла, четыре куклы, красную детскую коляску с желтыми колесами, два больших копченых окорока, настоящую ирландскую льняную скатерть и достаточно разнообразный набор бакалейных товаров, которого хватило бы на месяц, чтобы прокормить целую семью. И он настоял на том, чтобы она все это взяла себе.
Потом, несколько часов спустя, когда они оба чувствовали приятную усталость и удовлетворение от многочисленных занятий любовью, которым она уже и счет потеряла, когда встающее солнце только начало золотить безобразные тылы шахт, лягушек в болотах и смолкших цикад, он отвел ее домой в то умытое росой утро, таща за собой ее добычу, сваленную в маленькую коляску, болтая и придуриваясь, рассказывая ей о тех местах, где он побывал.
И после того как они поцеловались на прощанье у калитки и Фрэнчи в последний раз приласкал ее, она на цыпочках пробралась в лачугу, которую ее семейство делило с соседями, надеясь, что никто ее не услышит, и предвкушая радость матери от льняной скатерти и от набора бакалейных товаров, и размышляя о том, как будут веселиться ее братья, играя с красной коляской.
Но ее отец не спал и стоял в нижнем белье перед деревянной бадьей в кухне, нацеживая себе стакан воды. А когда она положила окорока и поставила одну из корзин с едой на стол, поинтересовался:
— Откуда это все взялось?
— Выиграла на ярмарке, — ответила она. — Точнее, один мужчина выиграл и отдал мне.
— Тот, что сейчас стоял у калитки? Тот, что только что гладил тебя по заднице, пока вы целовались на прощанье?
— Да, — дерзко призналась она.
Но вместо того, чтобы наотмашь ударить ее или просто обозвать непечатным словом, как он обычно делал, если только подозревал, что она была с мальчиком, ее отец лишь ограничился тем, что бросил ковшик назад в бадью с водой. А потом этот большой мужчина сел за кухонный стол, закрыл лицо " руками и заплакал.
А теперь Фрэнчи даже не узнает ее.
Лу хотелось бы поговорить с Фрэнчи. Она ему многим обязана. Если бы не он, она, скорее всего, все еще жила бы в Хэррине, стала бы женой или вдовой какого-нибудь шахтера. Или. уже давным-давно умерла бы от тяжелого труда, частых родов или от того и другого. Они с Фрэнчи отлично бы провели время в воспоминаниях. Но напомнить и открыться ему без того, чтобы не выплыло кое-что, чему лучше бы оставаться на дне, нельзя.
Однако есть еще одно, чего она никогда не забудет, — сцена в конце недели, когда она умоляла Фрэнчи взять ее с собой.
— Я не хочу, Лу, — говорил ей Фрэнчи. — Мы с тобой прекрасно поладили. Но бродячая жизнь с балаганом не для такой малышки, как ты. Нет. Тебе лучше остаться. Когда-нибудь ты встретишь парня, который сможет дать тебе дом и все остальное, что такая девушка, как ты, должна иметь.
Естественно, она сочла это отговоркой. Но после того, как его поезд тронулся, а она сунула руку в свою сумочку за носовым платком, то обнаружила, что Фрэнчи положил семь десяток и одну пятидолларовую бумажку в отделение с зеркальцем. Три четвертых его недельной зарплаты. Не для того, чтобы заплатить за удовольствие. Он с ней уже расплатился. Просто потому, что он такой человек. Потому что из тех скудных сведений, что она ему рассказала, он знал, что она сильно нуждается в деньгах.
Лу услышала, как дверь снова открылась, и во второй раз раздвинула занавески. Теперь это был мистер Роджерс. Судя по объявлению в целую страницу, которое она прочла в журнале для писателей, мистер Роджерс работал литературным агентом и консультантом. За определенную сумму он читал короткий. рассказ или целую книгу и либо пытался продать ее, либо советовал, как изменить произведение так, чтобы его купили. Или же, если он сочтет, что присланное вами действительно хорошо, но его можно сделать еще лучше, за дополнительную плату он поработает с писателем и предоставит ему или ей честь воспользоваться его профессиональным опытом.
Если Лу когда-нибудь вздумает написать книгу о своей жизни, то она непременно начнет с той недели, которую провела с Фрэнчи, и закончит первую главу вопросом, сможет ли кто-нибудь догадаться, почему прежняя Лу Чандлер, теперь ужасно добропорядочная миссис Ламар Мейсон, сняла квартиру именно в этом доме.
Потом она начнет вторую главу рассказом о том, как она вошла в дело. Она до сих пор не знает, почему поступила именно так с деньгами, которые ей оставил Фрэнчи. Единственным логическим объяснением этого может быть то, что это был наилучший выход из ее положения, и, поскольку она уже познала вкус жизни, она просто не могла вернуться к бедности, неопределенности и угольной пыли, в которой ее родители прожили всю свою жизнь. Итак, даже не вернувшись домой за тем минимумом одежды, который у нее был, через пять минут после того, как уехал Фрэнчи, она потратила часть денег, которые он ей дал, на билет в один конец на ближайший поезд в Чикаго.
Лу продолжала разглядывать приземистого литературного агента. Если она когда-нибудь позволит мистеру Роджерсу помочь ей с ее книгой, во второй главе она вывернет его наизнанку, заставит его и ее читателей упасть в обморок от пары забавных историй, основанных на воспоминаниях о приключениях четырнадцатилетней голодранки — дочери угольщика в Бернэме. Или на Стокаде. Или в старой харчевне «Кленовый лист». Или в доме терпимости с тридцатью девушками за два доллара.
Лу почувствовала, что сигарета, которую она курила, начинает жечь ей пальцы, и загасила ее в пепельнице из серебра 925-й пробы с ониксом на антикварном кофейном столике в стиле Луи XV перед диваном, обитом золотой парчой. О, это будет отличная глава! Она произведет шум. А затем для придания местного колорита, чтобы дать почувствовать время, в которое происходили события в книге, она сумеет привести сколько угодно примеров того, чему она была свидетельницей.
Например, о том, как убрали Самуэля Дж. (Нейлса) Мортона.
«Стоит, — размышляла Лу, возобновив разглядывание мистера Роджерса, — рассказать о том периоде истории Чикаго».
Тогда в криминальной среде было не слишком много расистских или религиозных предрассудков. Любой, у кого достаточно денег, мог вступить в игру. И несмотря на то что Нейлс был евреем, с ним обращались как с равным. Пока он не связался с шайкой О'Баниона, он был лейтенантом в Первой мировой войне, настоящим героем во плоти, доказательством чего был его французский крест за храбрость.
К несчастью, Нейлс ко всему прочему был плохим наездником. И вместо того чтобы дать себя наиприличнейшим образом пристрелить банде Геннаса или Торрио — Капоне, Нейлс имел настолько плохой вкус, что одним ранним утром, выехав на верховую прогулку в Линкольн-парк, позволил взятой напрокат лошади выбросить себя из седла и залягать до смерти.
Она никогда не забудет его похороны. Самые пышные из всех, на которых ей приходилось присутствовать. Нейлс был похоронен со всеми военными почестями, с соблюдением религиозных обрядов, с гирляндами из цветов и почетным караулом. Все было очень трогательно, и парням надо было бы на этом успокоиться. Но нет. Вознесшись высоко, им нужно было залезть еще выше.
И через несколько дней после похорон мистер О'Банион с Малышом Хайме и несколькими менее значительными членами шайки с Норт-Сайда назначили себя судом присяжных и нашли ту самую лошадь, что убила Нейлса. Обвинили ее в убийстве и не только приговорили к смертной казни через расстрел, но и назначили команду для приведения приговора в исполнение.
Все это произошло так давно, что Лу не могла вспомнить все их имена, но ей на ум пришли Багз Моран и красавчик Дэн Маккарти и Макси Эйзен и Луи Олтери-Двужильный вместе с Греко и Рейли.
Она сама не присутствовала на этом судебном разбирательстве. Она узнала о нем от одного парня, который мог позволить себе роскошь потратить на нее сотню долларов. Но следующим же ранним утром после суда она, будучи не последним лицом в окружении шишек из шайки с Норт-Сайда, что к тому времени дало ей собственный дом, и еще три девушки были назначены официальными сопровождающим для расстрельной команды, чтобы проследить, как будет выполнен приговор.
На траве еще не высохла трава, когда двое парней, которые были посланы за лошадью, вывели приговоренное животное на то самое место, где было найдено бездыханное тело Нейлса.
Потом каждый гангстер по очереди торжественно выходил вперед и делал один выстрел в голову лошади.
Когда все было кончено, у всех остался неприятный осадок и подавленное настроение. Поэтому когда один из парней предложил пропустить по паре стаканчиков скотча и закусить гамбургерами, а потом засесть в пару авто и проехаться до гангстерской малины на Игл-Ривер, то всем это показалось замечательной идеей.
Но даже после того, как они доехали до места, пикник смахивал больше на похороны. Мужчины сидели кружком с унылыми лицами, едва перебрасываясь словами, и чистили свои пушки, пока она и остальные трое девушек слушали пластинки и танцевали друг с другом под «Бедную бабочку», и «Дарданеллы», и под «Японского песчаного человека». Это был один из тех редких случаев в ее жизни, когда она действительно напилась. И все-таки это был один из самых длинных, самых жарких и самых скучных дней в ее жизни. Почти такой же нескончаемый и скучный, как воскресный день в городе Хэррине, штат Иллинойс.
Когда же перед наступлением темноты пружина граммофона лопнула и от нечего делать, в надежде, что это чуть оживит атмосферу, она и остальные девушки разделись до своей рабочей одежды и отправились купаться в реке, это значительно оживило атмосферу, потому что когда к ним присоединились столь же обнаженные и столь же пьяные члены расстрельной команды, то тут прямо на траве под деревьями ей и остальным барышням пришлось на открытом воздухе утешать их. И когда парни подходили к ней один за другим по очереди, ее еще никогда не трахали так усердно и с таким энтузиазмом. Или просто ей не доводилось еще утешать группу мужчин, так нуждавшихся в утешении.
В конце концов, они ведь в первый раз в жизни убили лошадь.
И сказал Господь Моисею, говоря:
Скажи Аарону и сынам его: так благословляйте сынов Израилевых, говоря им:
Да благословит тебя Господь и сохранит тебя!
Да призрит на тебя Господь святым лицом Своим и помилует тебя!
Да обратит Господь лице Свое на тебя и даст тебе мир!
Когда родился Лео Роджерс, ему не светила никакая звезда.
Ангелы не парили над Чикаго, дуя в золотые трубы. Ни один мудрый человек в городском совете не отметил его появления.
Ни один сосед не принес его родителям подарков и не предложил оплатить больничный счет. Единственным полуофициальным свидетельством его появления на свет был стандартный бланк свидетельства о рождении, заполненный медсестрой и подписанный дежурным врачом. Как любил подчеркнуть один из его сослуживцев на литературной почве, Лео не был Христом всемогущим. Он лишь считал себя таковым.
Последний из четырех сыновей, рожденных у средней семейной трудолюбивой пары с низким доходом, Лео был мальчиком, от которого никто не ожидал ничего особенного, и в течение ряда лет он оправдывал ожидания своих родителей. Он играл в обычные игры, болел обычными болезнями, что, правда, было осложнено его склонностью к полноте.
Первые большие перемены, предвосхищавшие дальнейшие события, произошли, когда он в первый раз нарушил заповедь в баре, поцеловал в первый раз девочку, закончил младшую среднюю школу и мистер Рамплмейер, который владел кулинарией на углу, заплатил ему пять долларов за помощь в ежегодной инвентаризации.
Решив, что ему нравятся и девушки и деньги (именно в такой последовательности), несмотря на приближающуюся депрессию, Лео получил разрешение на работу, а потом и саму сезонную работу в качестве разносчика покупок в универсаме на «Петле». Рабочий день был продолжительным, работа тяжелая, но деньги, которые он зарабатывал и копил, позволили Лео поступить в старшую среднюю школу, появиться там в своем первом костюме и запастись двумя парами длинных брюк. И у него еще осталось достаточно денег, чтобы оплачивать собственную машину и обеды, а время от времени покупать банановый сплит или мороженое с засахаренными фруктами для некоторых из наиболее уступчивых своих соучеников по школе, использующих губную помаду.
Теоретически и в старшей средней школе он не преуспел больше, чем в младшей, но ему все же удалось набрать проходные баллы, несмотря на осложнения с футбольной и бейсбольной командами, несмотря на работу во внеурочное время в качестве посыльного в заведении, специализирующемся на товарах почтой, а также несмотря на работу полный рабочий день в период летних каникул на складе того самого универсама, где он получил свою первую работу.
Однако после окончания школы вместо того, чтобы последовать семейной традиции, движимый уверенностью, что имеются более легкие способы заработать достаточно денег для покупки хорошей одежды и добиться более интимных отношений с противоположным полом, чем работать ради этого не покладая рук, он поступил в Северо-Западный университет на факультет журналистики с твердым намерением стать репортером или устроиться в офис одной из компаний радионовостей.
Следующие два года он усердно учился и заработал высокие баллы, оплачивая свое образование работой ночного портье.
К счастью, все повернулось так, что в 1950 году его предполагаемая карьера журналиста была прервана действиями корейской полиции, после чего он вызвался добровольцем, написал, как ему самому показалось, наиболее обличительные пассажи для военной хроники и провел ничем не примечательные три года в армии.
Но все сложилось так, что его не послали в бой. Он не заслужил никаких медалей. Он действительно видел сотни юношей своего возраста, искалеченных и убитых при защите нескольких тысяч акров земли, на которой ни один уважающий себя землевладелец не стал бы строить и нужника.
Будучи рассудительным молодым человеком с уровнем интеллекта выше среднего, он понял, что, несмотря на то что его короткая военная карьера не улучшила ни его социального, ни финансового положения, она вселила в него ненасытное стремление узнать назначение и смысл жизни. И именно поэтому, получив увольнение, вместо того чтобы вернуться в университет и в скромный дом своих родителей в западном районе Чикаго, он воспользовался деньгами, выданными ему при увольнении, чтобы оплатить маленькую меблированную комнатку в Ближнем Норт-Сайде, и, поддавшись его богемной атмосфере, предпринял попытку излить свои чувства на бумаге.
За те два года, в течение которых он пытался писать, ему удалось продать два коротких рассказа и большой роман на военную тему, в который он вложил много труда, но который едва ли приблизил его к перспективе разбогатеть. Всех полученных денег было менее чем достаточно для оплаты квартиры и еды, не говоря уже о возможности наслаждаться женским обществом, что ему так сильно нравилось.
За эти два года он понял, что у него есть одно ценное качество. Он умеет не только создавать свой собственный материал, который может принести доход, но и обладает счастливой способностью видеть недостатки в опытах других начинающих писателей. И что гораздо важнее, он знал, как их устранить.
Поэтому на свои почти последние деньги он поместил небольшое объявление в журнале, предназначенном для будущих и начинающих писателей, предлагая за скромную плату читать и делать замечания по любой рукописи, посланной ему. Или, если он сочтет материал приемлемым, попытаться продать его соответствующему издательству за комиссионное вознаграждение.
Он не слишком многого ожидал от своего объявления, но с самого начала его предприятие увенчалось успехом. Похоже, половина населения страны, как женского, так и мужского, либо была убеждена, что способна к писательской деятельности и ей есть что сказать миру, либо чувствовала, что история ее жизни наверняка внушит благоговение обширной читающей публике.
Следующие пять лет Лео чуть было не ослеп от чтения чужих рукописей, однако упрочил свою кредитоспособность. Но большой рывок в его финансовом положении и статусе литературного агента произошел, когда в результате изменений, добавлений и сокращений двух рукописей в свет вышли два очень противоречивых романа, и один из них стал бестселлером. Процент с обеих книг, плюс оплата услуг за сотрудничество, плюс дополнительные комиссионные от продажи прав для кинопостановки бестселлера составили ему небольшое состояние. По крайней мере, достаточное для того, чтобы открыть контору на «Петле», нанять двух выпускников колледжа для читки и переехать в холостяцкую квартиру недалеко от озера, реконструированную из будуара, ванной и гостиной некоей любвеобильной жены некоего скороспелого мультимиллионера, заработавшего свои миллионы на свинине.
Теперь, когда здание было назначено под снос и перед Лео снова замаячила перспектива переезда, в его литературной карьере стояло лишь два крошечных вопросительных знака.
Во-первых, Лео, будучи евреем, знал — вопреки тому факту, что десятки тысяч звезд Давида стоят между крестами павших на полях сражений каждой масштабной операции, в которой участвовали вооруженные силы его страны, — что некоторые люди до сих пор придерживаются мнения, будто все евреи трусы, и питал определенное любопытство в отношении того, как он лично поступил бы, если бы во время службы в армии его послали бы в бой. Это пустяк, но довольно неприятный.
Во-вторых, несмотря на то, что его профессиональные ноу-хау и предложения помогли двум клиентам написать признанные широкой публикой книги, он сам так и не написал ничего такого, что заслужило бы признание критики. В попытке исправить такое положение в любой свободный от издательской деятельности момент он непрерывно писал, пытаясь осуществить мечты своей юности. Его роман просто витал в воздухе. Все, что ему было нужно, -это поймать его и переложить на бумагу.
Толстый литературный агент вздохнул. Было и еще кое-что, но не столь незначительное. Хотя перо можно приравнять к штыку, он был уверен, что печатное слово не в состоянии заменить девушку, а в вожделенном возрасте тридцати пяти лет его личная любовная жизнь явно катилась под откос.
Он все еще любил женщин. Очень любил. Ему нравилось вделать с девушкой все, что она ему позволяла. Но кроме лелеемых воспоминаний о свиданиях в юности, купленных за банановый сплит или мороженое с засахаренными фруктами, короткой связи с английской майоршей на северо-западе, приятных шести месяцев, которые он провел со шлюхой в Сеуле, которая досталась ему по наследству от сменившегося солдатика, и его невдохновляющие контакты раз в две недели с десятью— и двадцатьюдолларовыми девушками, которых он подбирал в близлежащих барах, его любовная жизнь к настоящему времени вовсе не соответствовала тому, что можно увидеть на обложке «Плейбоя».
Роджерс решил, что его новое жилище должно отвечать двум требованиям: оно должно находиться достаточно близко к «Петле», чтобы он, когда у него возникало на то настроение, мог пешком пройтись до своей конторы; и он должен иметь возможность встречи с привлекательными молодыми женщинами своего возраста или моложе, равного с ним социального положения, с таким трудом заработанного, и склонных к заключению брака.
Он вытащил бумажник из левого набедренного кармана своих пятнистых прогулочных бермудов и извлек из него вырезанные из утренней газеты объявления о сдаче квартир. Некоторые из них показались ему довольно интересными. В одном подчеркивалось, что здание находится в пяти минутах от «Петли», в одном из самых дорогих местечек в городе, сочетающих удобства большого города, но расположенных вдалеке от шума и суеты. В другом говорилось, что, помимо прочих удобств, там имеется швейцар, зал для гостей, предоставляются услуги уборщиц, мойка окон, а на крыше располагается плавательный бассейн и специальное место для приема воздушных и солнечных ванн.
Его особенно не волновали услуги швейцара или зал для гостей, но бассейн на крыше и солярий — это как раз то, что он имел в виду. Нет лучшего места, чтобы познакомиться с девушкой, чем у бассейна или на пляже. В таких местах, если мужчина заинтересован, ему не придется ощупывать руками несущественное, чтобы понять, что же он в конце концов получит. И, кроме того, судя по квартирной плате, любая барышня, которая сможет позволить себе жить в подобном доме, должна преуспевать в том, что она делает.
Позабавившись изучением объявлений, Лео застегнул бумажник на кнопку и прошел мимо фасада дома к подъездной дорожке, ведущей к парковочной площадке. Наверняка, черт побери, эта миссис Мейсон следит за каждым движением своих соседей. Стоит только шагнуть в вестибюль, так она тут как тут за своими занавесками. Если принять во внимание все то время, что она провела, вглядываясь сквозь щель у окна, то она должна знать о жильцах больше, чем Налоговое управление США.
Идя по подъездной дорожке к своей машине, Лео Роджерс размышлял, как это случалось за последнее время не раз, о том, чем же покойный мистер Мейсон зарабатывал себе на жизнь. К тому же его забавляла мысль о том, как бы отреагировала достопочтенная миссис Мейсон, узнай она, по крайней мере со слов монтера, что шикарная квартира, в которой она живет, была реконструирована из большой гостиной и будуара владельцев, когда во время «сухого закона» в течение нескольких лет дом из песчаника был одним из самых дорогих и наиболее удачливых домов терпимости в Чикаго.
Роджерс решил, что, услышь об этом миссис Мейсон, она, вероятно, проглотила бы свой лорнет в оправе из чистого золота. Он отпер свой автомобиль, опустил окошко, прикурил и затянулся сигарой, поджидая, пока в салоне не станет немного прохладнее.
В одном он отдавал должное пожилой даме. Чем бы покойный мистер Мейсон ни занимался и сколько бы денег он ей ни оставил, несомненно, он сполна получил за потраченные денежки, Этой женщине наверняка перевалило за пятьдесят пять, но за исключением черноволосой учительницы из 301-й квартиры и блондинки-подростка, живущей с ней по соседству, ее фигура сохранилась лучше, чем у остальных женщин в доме. И хотя она почти всегда скрывает лицо за столь любимой вуалеткой, из того, что видно, можно понять, что оно по красоте не уступает фигуре. На нем нет ни одной морщинки — ни глубокой, ни мелкой. «Можно не сомневаться, — размышлял Роджерс, — все это потому, что прекрасная дама всегда жила хорошо, и со дня своего появления на свет ей не о чем было беспокоиться, так как она не сталкивалась с мерзостями реальной жизни».
Когда чета Гарсия въехала на парковку и их машина остановилась рядом с местом, на котором стоял его автомобиль, Лео пододвинулся к нему поближе.
— Buenos dias, senor [Добрый день, сеньор (исп.)], — вежливо поздоровался мужской представитель четы Гарсия. — Для этого времени года несколько жарковато, не так ли?
— Это уж точно, — согласился с ним Лео Роджерс. — Хотя в Чикаго всегда жара на День поминовения.
— Perdoneme? [Простите? (исп.)] — недоуменно спросил Гарсия, обходя свою машину, чтобы открыть жене дверцу.
— День поминовения, — повторил Роджерс.
Он хотел было объяснить поподробнее, но как объяснишь праздник в честь памяти погибших в войне, которая была сто лет тому назад, паре иммигрантов с Кубы, бежавших от своей собственной войны.
— Это наш национальный праздник, — добавил он довольно неловко.
— Si, — просияла миссис Гарсия. — Muy buenas, senor [Да Очень хорошо, сеньор (исп.)].
Роджерс ответил ей улыбкой, но почувствовал легкое замешательство, какое у него возникало всегда, когда он пытался проявить дружелюбие к чете Гарсия. Он проследил, как они шли по подъездной дорожке, потом понял, как загорелось у него лицо, когда мужчина и женщина развернулись в его направлении и рассмеялись в добродушном недоумении, прежде чем исчезнуть за углом дома. Он вдруг почувствовал себя, словно барышня, которая поняла, что подол ее новомодной юбки задрался до таких высот, где лишь ластовица трусиков прикрывает все ее сокровища от нескромных взглядов.
Неужели он так уж смешон в этих бермудах? Да не может быть! Он сомневался, когда еще их покупал. Но если он кажется таким уж смешным паре кубинских иммигрантов, то агент по найму квартир в фешенебельном доме, вероятно, живот надорвет со смеху.
Да черт с ней, с новой квартирой! У него еще целый месяц в запасе. Он с таким же успехом может провести этот день, как обычно проводил все свои свободные выходные — пообедать с семьей. Его мать всегда обижается, если он пропускает еженедельную встречу с родней.
Но если он собирается поехать домой, то ему просто необходимо переодеться. В противном случае при первом же взгляде на его укороченный наряд бойскаута три его старших брата, которые кладут кирпичи и водят грузовики, их неряшливые жены и его четырнадцать племянников и племянниц, а вероятно, и его отец весь день будут пускать грязные шпильки на идише о том, что почему, если уж он стал шишкой на ровном месте, он не может наскрести денег на длинные штаны. А мамаша воспользуется случаем, чтобы завести свои бесконечные расспросы о том, когда он наконец прекратит валять дурака с маленькими goyim [Гои (евр.)], у которых горячо в трусиках, и женится на какой-нибудь достойной еврейской девушке, обзаведется домом и подарит ей новых внуков.
Роджерс решил, что никуда не поедет. Займется тем, что ему по душе. Останется дома и будет писать. Он поднял стекла в автомобиле и запер его. Потом, дав чете Гарсия достаточно времени, чтобы войти в квартиру, вернулся той же дорогой, что и пришел, и стал карабкаться по винтовой лестнице. Высокий вестибюль теперь был заполнен приглушенным треньканьем двух гитар и двумя не столь уж приглушенными голосами, гнусавившими в унисон, — Стаффорды репетировали свои выступления.
Он с радостью переедет из этого здания в новый ультрамодный дом с автоматическим лифтом. В дом, где не будет певцов, распевающих народные песни, ни любопытных старых дам, ни словоохотливых старых ярмарочных зазывал, ни хитроумных иммигрантов, ни дешевых, ищущих известности адвокатов, болтающих о гражданских правах.
К этому черному списку Роджерс добавил девочку-подростка из 303-й квартиры. И никаких сопливых блондинистых shiksa [Девушка (евр.)], которые, когда не заводят свой проигрыватель с такой громкостью, что сотрясается все здание, все остальное время только и занимаются тем, что лазают по лестницам, вихляя своими крепкими попками перед носом у соседей-мужчин.
В определенный период своего существования в качестве.жилого дома это здание было оборудовано кондиционерами для каждой квартиры. Как только Роджерса уведомили о том, что ему следует освободить помещение, его кондиционер перестал работать. Он пооткрывал все окна, выходящие на озеро, и пожалел об этом, поскольку треньканье гитар и протяжные голоса Стаффордов, поющие собственную интерпретацию на музыку «Моя дорогая Клементина», болезненно-громко взывали из окон их квартиры на третьем этаже.
«Чем залезу к вам в постель».
Роджерс раздумывал над стихами, стягивая спортивные туфли на ребристой подошве, потом стащил носки и под цвет им спортивную рубашку, затем злосчастные бермуды и бросил все это поверх груды рукописей, сложенных стопой на стуле.
«Ей-богу, — думал он, шлепая босыми ногами в кухню за бутылкой пива, — не понятно, как я до сих пор все это выдерживал! Поживешь в одном доме с ненормальными, сам таким же станешь!»
Судя по данным ФБР, рост преступности в Соединенных Штатах вырос на 8%. И хотя не обо всех преступлениях заявляют в полицию, общее число, названное этим ведомством, составляет 2 048 370 преступлений, включая убийства, изнасилования, грабежи, нанесение тяжких телесных повреждений, воровство, вымогательство и угон автомобилей.
Преступность возросла повсеместно: от 5% в городах с населением от 100 000 до 250 000 человек, до 11% в городах с населением от 500 000 до 1 000 000 человек. За последние пять лет рост преступности увеличивается в четыре раза быстрее, чем прирост населения. Убийства и изнасилования явились самыми многочисленными видами преступлений за теплые летние месяцы. Огнестрельное оружие использовалось в более половины случаев, а режущее и колющее — в каждом четвертом случае.
Количество преступлений, совершенных малолетними гражданами, постоянно растет. Из всех арестованных за угон автомобилей и изнасилование 62% составляют молодые люди до 18 лет…
— Что ты об этом думаешь, лейтенант? — спросил Гиннис.
Лейтенант Хэнсон бросил взгляд через плечо своего хорошо сшитого костюма:
— О чем?
Большой детектив, сидящий на заднем сиденье патрульной машины, был с ним терпелив:
— О том, что мой малец сказал в прошлую пятницу, когда вернулся из школы.
— И что же он сказал?
— Он сказал, что один знаменитый поэт, знаешь, тот самый, который написал поэму об индейце по имени Гайавата…
— Лонгфелло?
— Точно, он самый. Ну, как я уже рассказывал другим парням, в прошлую пятницу, за ужином, мой малец сказал, что учитель английского заявил в классе, что мистер Лонгфелло писал о наших местах и что настоящее название озера Мичиган — «Светлые Воды Большого Моря», или, по-индейски, Гитчи-Гюми.
На Хэнсона это не произвело особенного впечатления.
— Вполне может быть. Ведь в той части Миннесоты, откуда я родом, местная торговая палата всегда называла эти места страной Гайаваты.
Бротц, водитель патрульной машины, которому оставалось меньше двух месяцев до выхода на пенсию, не упустил шанса поговорить о своих планах после отставки. Как только свет на перекрестке, до которого был еще целый квартал, сменился на красный, он снизил скорость большой черной машины до черепашьего шага.
— Ну, не знаю! С чего это кому-то захотелось называть озеро Гитчи-Гюми? Для моего уха это выражение звучит глупо.
Словно смех ребенка, когда его щекочешь. Или барышни, когда лезешь ей под юбку.
— Смотри, Герман, — предостерег его Мейерс. — Дедушке не пристали такие выражения. Опять тебя кое-кто будет называть грязным старикашкой.
Бротц осторожно посмотрел налево, потом направо, чтобы убедиться, что поблизости не было ни одного из воскресных водителей, готовых попытаться проскочить на желтый свет, и только потом проехал перекресток на зеленый.
— Ну, не знаю! Однажды ночью жена меня обозвала. Сказала, что я — грязный юноша. С чего бы ей ждать, что я изменюсь?
Оба детектива, сидящие на заднем сиденье патрульной машины, рассмеялись. Хэнсон едва заметно улыбнулся. Бротц — хороший человек. Ему было жаль расставаться с ним. Однако он надеялся, что тот, кто займет его место, не будет вставлять куда ни попадя «Ну, я не знаю!». Это пустяк, но, бывало, он выводил его из терпения. Сегодня, вероятно, был один из таких дней.
Может, из-за жары, а может, потому, что они в этот день работали уже вторую смену.
Хэнсон смотрел из раскрытого окна на озеро. Как и Бротц, он ничего не знал о Гитчи-Гюми, но, видя, как почти полуденное солнце отражалось в озере, а его зеленые воды играли с его лучами, счел, что «Светлые Воды Большого Моря» — очень подходящее название.
Гитчи-Гюми. Хэнсон пробовал это название на языке. Если повторить несколько раз, не так уж плохо оно и звучит.
Другое дело, действительно ли это изначальное название озера. Он подумал, что черноволосая школьная учительница, с которой его познакомил Фрэнчи Ла Тур, наверняка об этом знает.
В один из вечеров, когда и если дела немного утрясутся, нужно не забыть спросить ее номер телефона у Фрэнчи. Ему понравилась мисс Дейли. Очень даже понравилась. Она не только жизнерадостная и умная. Все, чем наделила ее природа, а она не поскупилась, было упаковано очень аккуратно. Он мог судить об этом только по тому, как она выглядела, когда они с ней встретились.
— Ты что примолк, Элайджа? — спросил Мейерс.
— Просто задумался, — ответил Хэнсон.
«Когда и если дела немного утрясутся».
Хэнсон снял новую соломенную шляпу и принялся ею обмахиваться. Не то чтобы он жаловался на то, что уработался.
Когда шведский фермерский мальчик из Солк-Прери, штат Миннесота, лишь со школьным образованием приезжает в такой город, как Чикаго, и становится к тридцати шести годам лейтенантом-детективом, причин для жалоб быть не может.
Работа ему нравилась. Ему нравился вид Чикаго. И их взаимная любовь продолжается до сих пор. Даже теперь, когда он прожил тут почти двадцать лет, вид простирающегося на мили озера и суперскоростных шоссе, парков и разнообразных рабочих районов, бесчисленных высотных зданий и еще более новых и даже более высоких построек, вырастающих каждый день, не оставляла его равнодушным.
Он воспользовался зажигалкой с приборной доски патрульной машины, чтобы прикурить сигарету. Что касается его, есть лишь три неприятных момента в том, чтобы служить в полиции лейтенантом, старающимся получить чин капитана.
Во-первых, иметь родственников, живущих не в Чикаго.
Особенно когда навещаешь их в Солк-Прери, они все время пристают с расспросами о том, сколько перестрелок с пулеметами между соперничающими бандами он видел, угрожает ли «Коза ностра» полицейским, сколько взяток помимо жалованья он может получить и где находится самый лучший двудолларовый публичный дом, где обслуживают быстро и почти за спасибо.
В старые времена такого просто быть не могло. Он слышал, что так оно и было.
Но за те пятнадцать лет, которые он провел в рядах центрального полицейского управления, единственная бандитская разборка, которую он видел, произошла между хулиганами соседних районов, вооруженными по большей части револьверами, ножами с выдвигающимися лезвиями и велосипедными цепями. Он не узнал бы крестного отца «Коза ностры», даже если бы встретился с ним на улице. И ни один из нескольких сотен алкашей мужского или женского пола, объявляющих себя родственниками или подружками некой преступной шишки, никогда не угрожал лишить его работы. Некоторые офицеры берут взятки, некоторые — нет. Лично ему никогда не предлагали столько, сколько он счел бы достойным для себя взять.
Ситуация с девушками тоже смехотворная. Как и в каждом большом городе, в Чикаго живут тысячи девушек, большинство из которых работает у баров или по телефонному вызову, которые обслуживают клиентов быстро, торопясь заработать себе на жизнь. Но ни одного публичного дома, как такового, он не знает. Насколько ему известно, вот уже несколько лет не существует никаких публичных домов. А с теперешними ценами любая девушка, стоящая, чтобы на нее обратили внимание, и готовая расставить ноги, лишь посмеется, если ей предложат два доллара. А будет очень долго смеяться.
Хэнсон с восхищением посмотрел на аккуратные лодыжки, а потом и на ягодицы двух красиво одетых женщин, появившихся из двери богатого дома. Еще один недостаток его работы, особенно теперь, когда он пытается получить квалификацию юриста, учась на вечернем отделении и не бросая своих регулярных служебных обязанностей, состоял в том, что у него совсем не оставалось времени лично для себя, особенно для того, чтобы найти приличную девушку, заинтересованную в семейной жизни, и получше узнать ее.
Третий, и самый большой, недостаток — тот, который больше остальных не давал Хэнсону покоя, состоял в стабильном росте преступности. По его мнению, большая доля вины за рост преступлений лежала на юридической системе; на растущей тенденции судей всех уровней защищать и нежить отдельных нарушителей закона в ущерб всему населению. Тогда зачем беспокоиться и содержать полицию? Зачем рисковать собственной задницей, а зачастую и жизнью, чтобы арестовать и посадить в тюрьму насильника или убийцу, если какой-то судья приложит все усилия, чтобы не довести дело до суда или сделать так, что суд ограничится вынесением условного приговора и осужденного отпустят под честное слово и дадут ему свободу для повторения преступления минимум через несколько месяцев или через несколько лет? Особенно это проявляется в отношении несовершеннолетних.
Первым Ла Тура заметил Мейерс:
— Эй! Смотрите-ка, кто там впереди!
— Разве сам не понял? — сказал Гиннис. — Да это же старый зазывала!
— Давайте его задержим для смеха, — предложил Бротц.
— Почему бы и нет? — согласился Хэнсон. — Если мы составим рапорт о том, что у нас все спокойно, нам вскорости придется патрулировать чужой район. Только потому, что некоторые ребята из разбойничьих шаек или бывшие наркоманы просто обязаны кататься туда-сюда по берегу, чтобы отметить День поминовения.
— Мы должны радоваться, что не служим в дорожной полиции, — пожал плечами Мейерс.
— Ну, я не знаю, — бросил на это Бротц.
Ла Тур подождал, пока красный свет светофора сменится на зеленый, потом бойко сошел с тротуара, но тут же вернулся назад, когда выехавший из-за угла длинный черный «кадиллак», отполированный до блеска, с гнездом для пулемета позади переднего сиденья, ощетинившийся пистолетами, револьверами и дробовиками, заблокировал ему проход.
— Вот и славно. Стой на месте, Ла Тур, — холодно сказал лейтенант Хэнсон. — Что ты делаешь на такой жаре? Тебе не полагается выползать из своего каменного убежища до наступления темноты.
Это была одна из самых любимых игр Ла Тура, одна из немногих, что ему осталась. Положив ладони на теплый металл капота патрульной машины, он бросил краем губ:
— Не шей мне дела, коп. У меня еще имеются личные интересы, понятно? Но если вы, ребята, думаете, что можете сбить меня с цели, то вы — ослы. Я никогда не остаюсь в долгу.
Потом, довольный от встречи с четырьмя мужчинами, он больше не сумел продолжать игру, и почти патетически благодарная ухмылка разрезала пополам его обветренное и морщинистое лицо.
— Привет, Герман. Привет, Элайджа. Здравствуй, Макс. Добрый день, Джонни. Вот здорово, что мы встретились, ребята! Вы возвращаетесь с обхода или наоборот?
— Возвращаемся, — сказал Гиннис и вздохнул. — Похоже, какой-то голозадой сисястой маленькой шлюшке в одном из любовных гнездышек рядом с Дрейк стало так жаль себя, что она опустошила заказанный по почте револьвер в своего женатого кормильца, потом ей стало жалко его, и она попыталась рассчитаться с собственной жизнью до того, как приедем мы или «скорая помощь». К несчастью, оба остались живы.
— Ну, я не знаю, — вставил Бротц. — Одна была довольно хорошенькая барышня до того, как сделала дырку у себя в животе.
Хэнсон сжал кулак и шутя попытался заехать ему в челюсть.
— Куда ты держишь путь, Фрэнки?
— За кофе и плюшками, — ответил старый ярмарочный зазывала. — Потом собираюсь посмотреть парад. Эй, я вам, ребята, не рассказывал, что мой дед один раз командовал парадом? На большом белом коне с серебряным мечом.
— Шутишь, — сказал Мейерс. — Точно, шутишь. Ни разу не слышал, чтобы у коня был серебряный меч.
Ла Тур продолжал счастливо ухмыляться. Денек точно удался. Встреча с ребятами — самое приятное событие за всю неделю. Ему нравились эти люди. Он с ними говорил на одном языке. Их почти двухлетнее знакомство началось сразу после того, как Мей настояла на его переезде к ней. Поскольку, как она утверждала, она нужна ему, а он — все, что осталось у нее от Джима.
Однажды он шел себе по своим делам по Золотому берегу в два часа ночи, когда ослепительный свет пришпилил его к стене здания и мужской голос произнес:
— Стой на месте, старина! Это полиция!
Он замер. Из патрульной машины выбрались четверо больших мужчин, чисто выбритых, пахнущих лосьоном после бритья и хорошим табаком. Трое держали пистолеты на изготовку, пока четвертый обыскивал его столь же ловко, сколь профессиональный вор-карманник определяет местонахождение бумажника у раззявы.
После того как они поняли, что он чист, и проверили его удостоверение личности, они разговорились, и он рассказал им, что гуляет в такое время ночи потому, что не может заснуть, а потом выложил все о Мей и Джиме, и они настояли на том, что отвезут его назад в старый многоквартирный дом из песчаника.
С тех пор, когда им приходилось встречаться, они частенько пили кофе вместе или, если это случалось холодной ночью, а их обход подходил к концу, иногда пили и нечто немного покрепче кофе. Он даже получил приглашение посетить их полицейский участок и дважды с разрешения командира выезжал с ними на дежурство, не на полное конечно.
Ла Тур любил их всех. Но из всех четверых Элайджа нравился ему больше всего, возможно, потому, что высокий светловолосый голубоглазый лейтенант чем-то напоминал ему Джима.
Однажды, за несколько месяцев до сегодняшнего дня, в надежде, что Хэнсон и Мей смогли бы сойтись, он даже пригласил его к себе домой выпить.
К несчастью, ничего не произошло. Между ними не вспыхнула искра. Они всего лишь были вежливы друг с другом. Слегка поболтали. Если честно, то на Элайджу гораздо большее впечатление произвела мисс Дейли, когда они случайно встретили ее на лестнице.
«Боже правый! Вот это мой тип девушек! — сказал ему по секрету Хэнсон. — Если только я когда-нибудь наложу на нее свою большую шведскую руку, то оставлю ее босоногой и беременной. И знаешь что? Мне кажется, ей это понравится!»
— Ну, как вы думаете, ребята? — Хэнсон провел опрос у сидящих в машине. — Каков ваш вердикт?
— Виновен, — строго сказал Бротц.
— Виновен, черт побери! — кивнул Гиннис.
— Я придерживаюсь такого же мнения, — согласился Мейерс.
Хэнсон протянул руку и открыл заднюю дверцу патрульной машины:
— Порядок. Слышал, что говорят ребята, старикан? И мой голос делает это решение единогласным. Тебя только что признали виновным в попытке наскочить на патрульную машину центрального полицейского управления с непредумышленной целью. Поэтому, если не хочешь, чтобы мы выложили тебе все пункты обвинения или не оставили стоять на жаре, лучше забирайся сюда и раскошеливайся на пять чашек кофе и на пять плюшек.
— Хорошо, — просиял Ла Тур, усаживаясь рядом с Гиннисом и Мейерсом. — Я никогда не сомневался, что вы, ребята, берете взятки. Нисколько в этом не сомневался! — Он блаженно прислонился к спинке сиденья. — И если и есть что-то, что мне нравится больше, чем обманывать деревенщину, так это давать взятки падким на наживу патрульным.
В 1965 г, было зарегистрировано рождение 4 054 000 детей, самое маленькое число за год, начиная с 1955 г.
Оно составило одну пятую среднегодового прироста населения и упало до 21,2 на каждую 1000 человек. Несмотря на увеличение (1,5%) количества женщин детородного возраста от 15 до 44 лет, число новорожденных составило лишь 105,5 на каждую 1000 женщин по сравнению с 121,2 в 1957 г.
Вражда между жителями Северного побережья, владеющими собственностью на озере, и купальщиками, а также группками подростков и хулиганов, ищущих чуть более пустынный кусочек песка, где можно было бы провести пляжную вечеринку, велась годами. Федеральный закон запрещал строительство заборов до линии воды или заходящих в нее. Но по причине сильных ветров, дующих с озера, огораживание пляжного участка было бы просто непрактичным. Однако большинство домовладельцев, которым повезло лицезреть озеро из окон, считали песок перед своим жилищем частной собственностью и возводили указатели, информирующие гуляющую публику, что проход по частному пляжу воспрещается.
Но от этих указателей пользы было немного. Каждое лето домовладельцам приходилось бессчетное количество раз напоминать всяким пришлым, что указатель означает именно то, что на нем написано. В большинстве случаев с явной неохотой отдыхающие в одиночку или группами покидали негостеприимное место. Однако случалось, и не раз, что перевозбужденные от выпитых банок пива, которые были непременным атрибутом пикника, одна или парочка групп отказывались разойтись, и тогда приходилось вызывать полицию.
Бывали даже случаи, когда воодушевленные более крепкими напитками, чем пиво, молодые упрямцы и их не менее упрямые и аморальные подружки устраивали домовладельцам веселую жизнь. В таких случаях наконец-то приезжавшая полиция была вынуждена сажать их под арест за нанесение телесных повреждений, публичную брань и демонстрацию на одеяле, расстеленном на пляже, биологического факта того, что, несмотря на то что юнцы слишком молоды для того, чтобы голосовать, они достаточно взрослые, чтобы добавить один или несколько голодных ртов к спискам лиц, требующих социальной поддержки.
Терри чувствовала себя немного виноватой, когда выезжала на Уилмет. Ей нравилась мисс Дейли. Она выделяла ее из трех школьных учительниц, которые жили вместе в соседней квартире. Возможно, ей не следовало бы говорить мисс Дейли, что она собирается поехать на Оук-стрит или Кларендон. До определенной степени это была ложь. Она вовсе и не собиралась ехать туда. Терри успокаивала свою совесть, вспоминая, что же она действительно сказала мисс Дейли.
«И если и там и там будет слишком много народу, я отыщу спокойное местечко и слегка позагораю».
На что мисс Дейли ответила:
«Сегодня утром непросто найти спокойное местечко».
Терри хихикнула. Это говорит о том, как мало осведомлена ее соседка о жизни, несмотря на всю свою ученость. Они с Полом нашли спокойное местечко в первый же день, стоило только поискать. Конечно, она ничего не говорила мисс Дейли о Поле. Боже правый, конечно нет! Она даже отцу ничего не сказала. Можно представить, как у них глаза вылезут на лоб от удивления, когда все они встретятся и она скажет: «Мисс Дейли, папа, позвольте вам представить Пола Забадоса, моего мужа».
Пол умный. Это Пол предложил поискать таблички «Продается» на лужайках перед домами прямо у озера. И уже у третьего дома не было ни сторожа, ни охранника. Припарковав автомобиль" Пола на подъездной дорожке, постучав в дверь и окликнув хозяев несколько раз для верности, они поняли, что дом нежилой. Им оставалось лишь пройти за дом по устланной мокрой листвой дорожке, спуститься по прогнившим деревянным ступеням — и вот у них теперь есть собственный частный пляж.
Уединеннее не бывает. С обеих сторон на расстоянии полквартала домов не было — одни только деревья и заросли кустарника. Небольшая поросшая деревьями скала вдавалась в озеро с одной стороны, а с другой находился заросший лесом кусок земли. Если только вы не были там раньше или видели берег только с озера, вы никогда не догадались бы, что там есть пляж.
Когда транспортный поток замедлил ход, а потом и совсем остановился из-за несчастного случая дальше по шоссе, Терри бросила взгляд на циферблат часов, которые отец прислал ей за примерное поведение, пока находился в отъезде. Она ни за что не хочет опоздать! Пол пока еще не знает, но для них обоих это будет великим днем. Не каждый день девушка говорит парню, что он будет отцом.
Терри испытывала восторг от мысли, что в ее теле зарождается новая жизнь. С тех пор, как она в этом убедилась, она пребывала в состоянии восторженного экстаза. Ничего столь прекрасного не случалось с ней прежде. В ожидании, пока транспорт возобновит движение, она вытащила из большой пляжной сумки книгу по медицине, которую прихватила с собой, чтобы показать Полу, и перечитала параграф, относящийся ко второму месяцу беременности:
«В течение первой половины второго месяца внешний вид эмбриона изменяется. Голова на туловище выпрямляется, хвост пропадает. Особенно быстро развиваются конечности. Во второй половине второго месяца эмбрион по размеру соответствует голубиному яйцу, а его длина составляет около 2,5 см, или 1 дюйм. Околоплодный пузырь наполнен жидкостью. Сейчас, как никогда, эмбрион похож на маленького заснувшего зверька. Но его лицо опровергает такое сравнение — это человеческое лицо, хотя части его очень непропорциональны».
Блондинка заметила, что автомобильный поток снова пришел в движение, а мужчина в фургоне с платформой позади ее машины давит на гудок.
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, — бросила она через плечо, укладывая книжку назад в пляжную сумку. — Я тороплюсь не меньше вас, мистер. Что я могу сделать, если какой-то болван не умеет водить машину или у него кончился бензин?
Она двинулась в потоке машин, самоуверенно улыбаясь. Ее отец поднимет адский шум, если узнает, что она на втором месяце. Старому Ковбою будет о чем проповедовать. От его горячих речей краска на кафедре пойдет пузырями. И если бы она забеременела от какого-нибудь прежнего ее мальчика, то у него были бы все права излить на нее свою ярость.
Но с Полом все по-другому. Они собираются пожениться.
Остается лишь назначить дату и место. Конечно, Пол надеется получить стипендию за успехи в футболе. Но в колледжи поступают множество женатых молодых людей с ребенком или даже с двумя. В некоторых колледжах есть даже специальные общежития для семейных пар. И если только ей удастся уговорить отца продолжать выдавать ей еженедельное содержание, по крайней мере пока ребенок не появится на свет, они прекрасно смогут прожить.
Оттого, что транспортный поток снова начал продвигаться довольно быстро, а между шоссе и озером не было никаких зданий, ветер начал играть с ее прической. И это после того, как она столько времени на нее потратила, стараясь хорошо выглядеть ради Пола! Терри подумала было, уж не съехать ли ей на обочину и не поднять верх машины, но решила, что это будет напрасной тратой времени. Пол ее так любит, что, когда она скажет ему радостную новость, первое, что он наверняка сделает, — это пробежится своими длинными пальцами по ее волосам и растреплет их.
Она проехала через Уилмет в Кенилворт, а потом в Виннетку в автомобильной реке, размышляя, как у нее все здорово складывается и как здорово все еще будет, вспоминая, с чего все это началось.
Терри стояла перед своим ящиком для школьных принадлежностей между кабинетом английского языка и читальным залом, а Пол остановился и улыбнулся ей с высоты своего роста.
— Привет, красотка, — сказал он. — Не думаю, что мы знакомы. Я только что перевелся с Хэнсон-парк, и меня зовут Пол Забадос. А тебя?
Вот так, взял быка за рога, не теряя напрасно времени.
— Я Терри, — ответила она ему. — Терри Джоунс.
Потом, увидев, что он член спортивной лиги и носит свитер с ее буквенным обозначением, она захотела произвести на него впечатление, поэтому добавила:
— Ты, наверно, слышал о моем отце. Он Ковбой Джоунс, евангелист.
— Не смеши! — широко улыбнулся Пол. — Ну, вот он я, стою тут и нуждаюсь в искуплении грехов.
Потом они оба смеялись, пока остальные ребята не подумали, что они спятили. После школы он принес ей пива и спросил, не подвезти ли ее домой. На него произвело впечатление, когда она сказала, что у нее есть собственная машина, и показала ему свой новенький «500 XL».
Терри отбросила с глаз развевающиеся на ветру волосы. После этого столько всего произошло, и так быстро, что, когда она пытается сортировать события в хронологическом порядке, они имеют тенденцию путаться. Они ходили в кино и катались на автомобиле. Они танцевали и пытались проникнуть в ночной клуб, но швейцар не пустил их, даже когда она соврала, что ей восемнадцать. Несколько раз после того, как Пол узнавал, что ее отца нет в городе, он предлагал провести день или вечер в ее квартире. Но она была против идеи проводить время наедине.
Не потому, что ей не хотелось этого. Просто она боялась, что мисс Дейли или досужая миссис Мейсон с первого этажа могут написать отцу письмо и сообщить, что она приводит домой мальчика, и тогда отец станет настаивать, чтобы она приехала и осталась с ним жить в Хуаресе.
Когда они хотели побыть одни, то останавливались в ее или его машине где-нибудь в лесополосе или у озера. Но до тех пор, пока они не нашли свои частный пляж два месяца тому назад, она не позволяла ему близости, поскольку хотела, чтобы он ее уважал.
Терри вспомнила, как получился ее ребеночек. Это произошло во время неожиданного и несезонного теплого денька, выпавшего в конце марта. Они выехали с намерением прокатиться вдоль озера, возможно аж до Кеноши, а потом назад, когда Полу,пришла в голову идея разведать не столь многолюдный пляж, которым они могли бы воспользоваться, когда станет по-настоящему тепло.
— Смотри, малышка, — сказал он. — Мы не понравились вон тем людям. Они думают, что если они богаты, то владеют, черт побери, всем пляжем и озером в придачу. И если попытаться воспользоваться их песочком, они либо прогонят тебя, либо позвонят копам. Но если нам удастся отыскать пляжик перед домом, предназначенным для продажи, то в доме-то никто не живет, значит, никто и не узнает!
Несмотря на то что стояла ранняя весна, в машине Пола с открытыми окошками было уютно. Но, подумав о ней, на случай, если у озера будет холодно, Пол предложил прихватить с собой одеяло; когда они спускались по полусгнившим деревянным ступеням на свой частный пляж в первый раз, он всегда возил его на заднем сиденье.
Сначала они просто сидели на одеяле, смотря на белопенные волны озера, держась за руки, и целовались, говоря друг другу о том, как замечательно иметь собственный пляж, особенно когда погода станет по-настоящему теплой. Потом, поскольку ветер с озера был холодным, они расстелили одеяло на песке, легли на одну его половину, а другой прикрылись.
И вот так, когда они лежали рядом друг с другом, целуясь и чувствуя то, что они чувствовали друг к другу, все остальное, как она полагала, стало просто неизбежным.
Но даже тогда Пол был джентльменом. Он не торопился, не давил на нее, не применял силу.
— Можно? Пожалуйста, Терри, — умолял он. — Я так сильно тебя люблю!
И поскольку она хотела его так же сильно, как и он ее, она сказала:
— Конечно, дорогой.
Терри до сих пор трепетала при воспоминании об этом.
И когда Пол взял ее, это было так прекрасно и удивительно.
Точно так, как она и ожидала, если девушка любит юношу, а тот любит ее. Вовсе не так, как это бывало с любым другим мальчиком, которому она позволяла вступить с ней в интимные отношения. Это было так естественно, так правильно. Они занимались любовью весь оставшийся день, раз за разом, и каждый раз был еще более прекрасным, чем предыдущий. Они так любили друг друга и так нуждались друг в друге, что поднялись, оправили свою одежду и пошли рука об руку к машине Пола, лишь когда наступила ночь и на небо высыпали звезды.
Этот день всегда будет для нее самым дорогим воспоминанием.
Терри облизала губы кончиком языка, сравнивая это с тем первым разом, когда она вступила в интимные отношения с мальчиком. Она не гордилась тем случаем, но полагала, что всему бывает первый раз. Это произошло четыре года назад, когда ей только что исполнилось двенадцать лет и у нее начались месячные. В Веуоке, штат Оклахома, пока ее отец все еще проповедовал в большой палатке, а она переезжала вместе с ним.
Терри припомнила, что тогда ее отец устроил хорошее представление. По крайней мере, люди, которым он проповедовал, похоже, всегда получали от этого удовольствие. Конечно, он всегда выдавал безошибочный товар. Он проповедовал об Иисусе и Спасении души с большой буквы. Потом, ко всему прочему, в зависимости от штата, в котором он проводил свое религиозное бдение, он всегда доказывал, что евреи, или негры, или католики никак не могут быть детьми Господа. Все в его проповедях было довольно интересно и вдохновляющее, и в некоторых случаях, хотя она не была совершенно уверена в том, что такое грех, она выходила вперед с остальными грешниками, чтобы получить благословение своего отца и очиститься кровью Агнца.
Держась за баранку одной рукой, Терри ощупью искала в пляжной сумке пачку сигарет. В тот вечер ее отец был особенно хорош, и проклятые католики и она настолько разгорячились, наблюдая за процессией палаточных мальчиков, одетых в морскую форму США и марширующих по центральному проходу, чтобы спасти монашку, лежащую в гробу на двух козлах для пилки дров перед подиумом, что ей пришлось выйти, чтобы освежиться. И как-то незаметно для себя она разговорилась с приятным местным мальчиком, возможно на год-два старше ее, точно таким же разгоряченным, как и она сама.
Потом следующее, что она помнит (но не помнит, как они там оказались), — это что они сидят на траве под кустом сумаха в нескольких сотнях футов от палатки, а мальчик целует ее, обнимает и говорит о том, какая она красивая. Потом он умоляет позволить ему доказать, как сильно он ее любит. И к тому времени, принимая во внимание все поцелуи, объятия и возбуждение, с которого все и началось, она подумала: «А почему бы и нет?»
Но после того как мальчик повалил ее на траву, задрал ей платье до груди и стянул с нее трусики, все оказалось вовсе не такой любовью, какую она себе представляла.
Особой боли не было. Но все то время, пока мальчик тяжело дышал ей в лицо и прерывающимся шепотом просил ее помочь ему, какой-то острый камень или ветка впивался ей в одну ягодицу, а она вдруг до смерти перепугалась, что кто-нибудь, имеющий отношение к проповедям, заглянет в кусты и увидит их. Что касается ее, то все это было довольно неприятно, а в конце — даже очень неприятно.
«Однако мальчишка, — подумала она сухо, — неплохо поразвлекся. Мальчишкам всегда хорошо».
И после того как он кончил, как раз в тот момент, когда люди в палатке запели последний гимн, он поцеловал ее в губы и погладил ее попку и сказал, что она — горячая маленькая шлюшка, что очень даже неплохо для дочки проповедника, но ей требуется еще много практиковаться.
Потом, оставив ее там, где она лежала (а камень или ветка все еще впивался в ее тело), выставив все свои прелести напоказ, он заправил свою маленькую обвисшую штучку в штаны и ушел, посвистывая, в палатку, чтобы заработать четверть доллара, которые ее отец всегда платил местным мальчишкам за то, что они собирали сборники церковных гимнов и грузили складные стулья в грузовик.
Позднее той же ночью, стыдясь за содеянное и беспокоясь, что мальчишка мог сделать ее беременной, она пыталась рассказать отцу о том, что с ней произошло. Но он был слишком занят подсчетом вечерней выручки и переговорами со своим рекламодателем о собрании членов секты на будущей неделе в Оклахома-Сити, чтобы выслушать ее.
И в Библии ей не удалось ничего найти, что облегчило бы ход ее мыслей. Она отыскала целые страницы о том, как Авраам родил Исаака, но ничего о том, забеременеет ли двенадцатилетняя девочка, которая позволила мальчику овладеть собой в кустах. Она две недели беспокоилась до тошноты, но в конце концов все обошлось.
«Все обходилось, — думала Терри, — еще четыре с половиной года».
Четыре с половиной года, прошедших с того случая, когда возражать было себе дороже, или ей нравился мальчик, или так случалось, что у нее было для этого настроение, или же потому, что все девчонки, за исключением зануд, считали тебя неполноценной или странной, если ты не занимаешься этим время от времени. Она позволяла полдюжине мальчишек вступать с ней в интимные отношения.
Терри крепко сжала губы. Но никогда полностью раздетой или больше одного раза. И она никогда не забывала принимать противозачаточные таблетки.
Смотря в прошлое, она считала, что ничего, ровным счетом ничего действительно не происходило с ней до тех пор, пока она по-настоящему не влюбилась в Пола, пока он не научил ее, какой прекрасной и священной может быть физическая близость между юношей и девушкой. И теперь, когда она носит его ребенка, доказательство их любви, крошечное, не больше голубиного яйца, она еще никогда не была так счастлива.
Пол будет так рад, когда она ему об этом расскажет!
Одно в отношениях с Полом беспокоило ее. Каждому мальчику нравится думать, что он был первым, и она слегка волновалась о том, что подумает Пол, когда обнаружит, что она не девственница.
Терри погладила пляжную сумку на заднем сиденье. Но, похоже, Пол ничего не заметил. По крайней мере, он ничего не сказал. И если этот предмет когда-нибудь выплывет наружу, у нее есть ответ. Он написан в медицинской книге с иллюстрациями для доказательства, что существует шесть типов девственной плевы. А у некоторых женщин ее вообще нет. И при осмотре квалифицированным врачом только очень большое вагинальное отверстие и карункулярные миртиформы (что бы это ни было) говорят об отсутствии девственной плевы или о возможности того, что девушка состояла в многочисленных интимных отношениях с мужчинами.
Терри слегка приободрилась. Она никогда еще не была близка с мужчиной. И не потому, что отцы ее подружек не предпринимали для этого попыток. Просто в ее жизни больше не будет никаких мальчиков. Никого, кроме Пола. С тех пор, как она встретила Пола, она не позволяла никому другому прикоснуться к себе. И никогда не позволит. Бог ей судья, она будет самой лучшей женой и матерью, какая только может быть у мальчика.
Несмотря на увеличившийся поток машин, Терри выбрала хорошее время. Было пять минут первого, когда она, погруженная в мысли о будущем, поняла, что до нужного ей поворота осталось меньше четверти мили и что она едет не в том ряду.
Она вырулила к правому ряду и попыталась, но тщетно, вклиниться между двумя быстро едущими автомобилями. Наконец, видя, что поворот приближается с угрожающей быстротой, она была вынуждена зажечь правый поворотник и с решительной внезапностью влезть между двумя машинами — новым «бьюиком» и «шевроле» старой модели, отчего юный водитель «шевроле» надавил на тормоза и вывернул машину к обочине, чтобы избежать наезда.
— Пропади пропадом все бабы за рулем! — заорал он.
Но она уже съехала на почти пустую боковую дорогу, где машин было совсем не много. Несколько минут спустя она свернула к открытым заржавевшим кованым воротам и поехала по подъездной дорожке из битого кирпича к старому нежилому дому на озере и затормозила у ступеней, ведущих к низкому обрывистому берегу.
Несколько выгоревших указателей, что дом выставлен на продажу, накренившихся над тем, что долгая зима оставила от заросшей сорняками лужайки перед домом, всегда навевали на нее легкую печаль. Когда-то тут жили люди, которые, вероятно, когда-то были счастливы, как будут счастливы они с Полом. Теперь все это было предоставлено сорнякам, указателям о продаже и груде камней.
Машины Пола не было на подъездной дорожке. Это означало, что если она поторопится, то у нее будет несколько минут, чтобы подновить макияж и причесать волосы до его приезда. Терри встала на колени на переднее сиденье и вытащила одеяло с заднего. Потом с одеялом и пляжной сумкой она спустилась по деревянным ступеням на пляж. Их пляж был столь же прекрасным и столь же уединенным, как всегда. Радостно мурлыкая себе под нос, Терри расстелила одеяло на сухом песке и аккуратно придавила края пляжной сумкой, толстой медицинской книжкой, дамской сумочкой и новым транзисторным радиоприемником, который она купила Полу в подарок, чтобы ознаменовать день его отцовства.
Устроившись на одеяле, она наложила на губы свежую губную помаду, причесала волосы и добавила немножко теней, чтобы увеличить свои и без того большие карие глаза. Потом, довольная тем, что сделала себя красивой по мере возможности, она оперлась на руки и вытянула ноги к солнцу. Она надеялась, что Полу понравится ее новый пляжный костюм. Наверняка понравится. Продавщица, которая продала его ей, сказала, что все натуральные блондинки прекрасно смотрятся в зеленом.
Прошло пять минут. Потом десять. Чтобы убить время в ожидании Пола, Терри включила радиоприемник и под довольно пронзительную запись «Некуда идти», кусая пальцы на руке, принялась от нечего делать перечитывать последнее письмо отца.
Ковбою не придется ее жалеть. Она прекрасно справляется.
Маленькая Терри может о себе позаботиться. По его настоянию она положила чек, который он послал, для оплаты новой квартиры за первый и последний месяцы, в банк. Но пока она не переговорит с Полом и пока они не составят план на будущее, она не знала, что делать с поисками квартиры. Или, если уж на то пошло, она не знает, что делать с мебелью в прежней. Возможно, она сможет воспользоваться частью обстановки, но ее гораздо больше, чем им с Полом может понадобиться в маленькой квартирке, которую они смогут себе позволить, если отец захочет продолжать посылать ей деньги до тех пор, пока не родится ребенок и пока они сами не встанут на ноги.
Проблемы. Проблемы. Проблемы. Терри в легком раздражении убрала письмо в сумочку. И вот теперь, когда Пол ей больше всего нужен, он, вместо того чтобы ждать ее, как обычно, опаздывает.
Они договорились по телефону встретиться ровно в двенадцать тридцать. Она уже здесь. А где же он? Когда Пол не подъехал к часу, Терри начала беспокоиться. С ним могло произойти все, что угодно. У него могла проколоться шина. Он мог попасть в дорожную катастрофу.
Она с облегчением услышала, как по подъездной дорожке едет машина. Но ее облегчение длилось недолго, поскольку на верхней ступеньке появились четверо мальчишек, и ни один из них не был Полом. И тогда один из них заорал то, что они с Полом никогда не слышали:
— Эй! Разве ты не знаешь? Это частный пляж, и он принадлежит нам!
Считается, что Джин Николет был первым белым человеком, который бороздил воды озера Мичиган. Посланный Самюэлем де Шамплейном в исследовательскую экспедицию, он проложил путь в березовом каноэ с залива Джорджиан-Бей через пролив Макино и таким образом открыл озеро Мичиган летом 1634 года…
Имеет около 321 мили в длину и около 70 миль в ширину, максимальная замеренная глубина 924 фута…
Опасные штормы осенью, зимой и ранней весной обычно приходят с запада. Зимой северная часть озера покрывается льдом и мешает навигации.
Навигация в проливе Макино открывается приблизительно 12 апреля и закрывается 15 декабря…
Терри облизала губы кончиком языка, рассматривая четверых парней. Это должно было когда-нибудь случиться! Но чтобы именно в тот самый день, когда она так хотела побыть с Полом наедине, четверо грубиянов отыскали их пляж!
Она нашла и надела прописанные ей солнечные очки, чтобы рассмотреть их получше. Но то, что она смогла их рассмотреть, никоим образом не улучшило их физиономии.
Все, как один, носили конские хвосты. Насколько она могла понять, все были босиком, в давно не стиранных помятых слаксах и столь же грязных футболках. Все, за исключением одного, который, по-видимому, был у них заводилой. Поверх его бронзового обнаженного торса был напялен дешевый яхтсменский блейзер голубого цвета, правый карман которого топырился от четверти виски. Кроме того, несмотря на то, что Терри сомневалась, что парень старше ее, он отрастил всклокоченную бороду, которую время от времени любовно поглаживал. Терри надеялась, что Пол скоро приедет. Четверо парней показались ей не в себе. Девушка никогда не может предсказать поступки странных ребят. Она встречала некоторых с очень несуразными понятиями о развлечениях. Особенно когда они под марафетом или накурились чаю.
Ей хотелось так уменьшиться в размерах, чтобы они ее не заметили. Но ничего не вышло. Нетвердой походкой мальчишки спустились по ступеням, запорошили песком одеяло, на котором она сидела, и уселись на корточки, рассматривая ее.
— Ну, знаете что? — сказал парень с бородой. — Вы целыми днями бьете баклуши. А потом совершенно неожиданно вам приваливает счастье. Я полагаю, такова жизнь, — философски заметил он.
— Да, такова жизнь, — эхом повторил мальчишка, сидящий на корточках рядом с ним.
Бородатый вытащил четверть виски из кармана, отпил и передал другому.
— Позвольте мне перейти к официальной части, мисс. Я Фрэнки Борода. А это Джо-Джо, Гарри и Солли. Скажите «здравствуйте» маленькой леди, мужики.
— Здрассть… — раздался дружный хор.
Все трое по очереди отпили из бутылки и вернули ее бородатому, который сунул виски опять себе в карман.
— Мы что-то не расслышали вашего имени, мисс.
Терри приставила транзистор к уху и, покусывая ногти, делала вид, что не желает ничего знать о существовании парней.
— Ну же, красотка!
Фрэнки Борода зачерпнул пригоршню песка и стал пересыпать его из ладони в ладонь:
— Вы поступаете невежливо. Я же сказал, мы не расслышали вашего имени.
Терри убрала транзистор от уха и сказала ехидно:
— Может быть, это потому, что я его и не собиралась называть. А теперь убирайтесь отсюда. И побыстрее! Пока не напросились на неприятности. Вы вторглись в частные владения!
Фрэнки продолжал пересыпать песок:
— Ну, извините. Мы не знали. Вы тут живете? Этот пляж принадлежит вам?
— Нет. Не совсем, — пошла на попятный Терри. — Но мы с моим приятелем нашли его первыми. И он будет тут с минуты на минуту.
— Да неужто?! — спросил Солли.
Джо-Джо глубокомысленно кивнул:
— Точно. Раз она сказала. Ты ведь слышал, а, Гарри?
У Гарри глаза разбегались в разные стороны, но ему с трудом удалось сфокусировать зрение.
— Слышал что?
Терри попыталась натянуть пониже коротенькие шортики от пляжного костюма, чтобы как можно меньше обнаженного тела привлекало взгляды, но преуспела в обратном — лишь обратила на себя внимание.
— Эй! Как вы думаете, в ее бочонке есть пиво? — спросил Фрэнки.
— А ты разве не веришь, что в ее бочонке есть пиво? — эхом отозвался Джо-Джо.
Тут они с остальными двумя парнями принялись раскачиваться взад-вперед от смеха и ударять ладонями по песку прямо перед собой, давая выход своему веселью.
Терри не видела ничего смешного в их словах. Если это была шутка, понятная только им, то смысл ее до нее не дошел. Не понравилось ей и то, как ребята смотрели на нее.
Если Пол не приедет, и скоро, у нее будут неприятности.
Когда мальчишки смотрят на тебя такими глазами, у них на уме может быть только одно. Нечего и пытаться образумить этих тварей. Судя по внешности и поведению и принимая во внимание то, что они пьяны, сразу видно, что они едва ли отдают себе отчет в том, что делают. Все четверо явно пребывают в состоянии невесомости, висят в пространстве, словно воздушные шарики.
И надо же, чтобы это произошло именно сегодня! Именно тогда, когда все было так прекрасно.
— Послушайте, — попыталась она снова. — Я серьезно, ребята. Почему бы вам не уйти? Попробуйте только что-нибудь себе позволить, и вам не поздоровится. Мой приятель будет тут с минуты на минуту. А он ростом шесть футов и весит двести фунтов. К тому же он член городской спортивной лиги.
— Быть того не может! — вежливо отозвался Фрэнки.
Терри боролась с растущей паникой, продолжая тянуть вниз шортики пляжного костюма. Быть с мальчиком добровольно — это одно. А быть изнасилованной четырьмя недоумками — совершенно другое. Такое случается по семь раз на неделе, даже если об этом и не сообщают газеты.
Она чувствовала, как по ее телу поползли мурашки, мысли начали путаться. Только в прошлую пятницу одна девочка рассказала ей, что, несмотря на то, что это не появилось в средствах массовой информации, поскольку школьный совет решил замять дело, всего лишь неделю назад в одной из средних школ в Саут-Сайде трое идиотов, которые весь день пили и безобразничали, каким-то образом умудрились попасть в здание так, что никто их не заметил, и спрятались там. Потом, после того как прозвенел последний звонок и все ушли домой, они затащили четырнадцатилетнюю девочку, которая никогда прежде не была с мальчиком, в кабинет директора, и, пока один приставил ей к горлу нож, другие стаскивали с нее одежду. Несмотря на все мольбы девочки и крики о помощи, которых никто не слышал, они повалили ее на директорский диван, жутко избили и многократно изнасиловали, заставляя силой совершать неестественные акты.
Когда на следующее утро школьный сторож нашел девочку, она была в совершенно невменяемом состоянии и у нее было такое сильное кровотечение, что девочка чуть было не умерла.
Терри не хотела, чтобы подобное произошло и с ней. Она не может этого допустить. Особенно теперь.
— Пожалуйста, уходите, мальчики, — попросила она.
— Уйдем когда захотим, — ответил Фрэнки. — Это ваша машина стоит на подъездной дорожке, мисс? Белый «500 XL» с красным верхом?
— Да, — недоуменно ответила Терри. — А что?
— Ты приехала по Сорок второму шоссе около часа назад? Неслась, словно спятила?
— Я опаздывала, — призналась Терри. — А что?
— Вопросы тут задаю я, — холодно сказал Фрэнки. — А теперь отвечай: это ты влезла между «бьюиком» и «шевроле», чтобы свернуть на боковую дорогу?
— Да.
— Так вот: мы — те ребята, которые сидели в «шевроле». И мы из-за тебя чуть было не перевернулись. С тех пор мы тебя разыскиваем. Видишь ли, мы считаем, что ты нам кое-что должна.
— Мне жаль, — извинилась Терри. — Я просто не подумала. — Она взяла сумочку. — Я оплачу весь ущерб, нанесенный вашей машине. Я просто очень торопилась попасть сюда.
— Видите, — объяснил Фрэнки Борода остальным, — у маленькой леди засвербило в трусиках, и ей просто не терпелось перепихнуться со своим дружком.
Остальные трое заржали.
Ей пришла в голову дикая мысль вскочить и убежать, но ноги у нее почему-то вдруг онемели. Кроме того, она сомневалась, что ей удастся убежать далеко. Что толку говорить им, что она беременна! Это лишь позабавит их.
— Ну, как вы думаете? — осведомился Фрэнки у своих товарищей. — Покажем ей, как надо развлекаться?
— Я «за», — сказал Солли. — Хватит сидеть на корточках и пялиться на нее. Кончайте трепаться и переходите к делу. Вопрос лишь в том, кто будет первым.
— Первым буду я, — заявил Фрэнки. — Я покупал виски и наркоту. И это моя машина чуть было не разбилась в лепешку.
— Ладно, — согласился Джо-Джо. — Давай первым. — Он посмотрел на верх лестницы. — А как быть с ее дружком? Что, если он появится, пока мы будем ее уделывать?
— Да пошел он! — сказал Фрэнки. — Плевать мне на то, что он здоровый. Нас четверо. Разве мы не справимся с одним? — Он оглянулся на Терри. — Ну, как насчет этого, блондинка? Ты будешь добровольно или как? А то нам придется тебя слегка поколотить.
Терри сидела, скрепив ноги, прикрывая руками колени, в душе обливаясь слезами от отчаяния, что она не может превратиться в мальчишку. Как бы они удивились! Одна мысль о том, что они с ней сделают, вызывала в ней боль. Невероятно, что такое утро, которое началось так прекрасно, может обернуться ночным кошмаром. И все же она не хотела, чтобы они ее били.
Это может повредить ребенку. Она может даже потерять его.
— Ну ладно, — выдавила она из себя наконец. — Если уж у меня нет другого выхода, — добавила она. — Но я не хочу, чтобы другие смотрели. Я… я слишком стесняюсь.
— В этом есть смысл, — согласился Фрэнки. — Так и быть! Мы дадим тебе такое снисхождение.
Он вытащил нож с автоматическим лезвием из кармана и вручил его Джо-Джо:
— Пойди и встань у ворот. И если ее дружок появится, скажешь, что охраняешь владельца и что он закрыл свой пляж для чужих.
— Для чужих, — хрипло повторил Гарри.
Джо-Джо еще минуту сидел, восхищенно глядя на девушку на одеяле. Потом, открыв нож, поднялся:
— Как скажешь, Фрэнки. — и побрел по песку к ступенькам. — Ты только не слишком долго. Я пойду с Солли. Я торчу только от одного ее вида. О Господи, как я торчу!
Солли с усилием поднялся на ноги:
— А как насчет меня и Гарри?
— Ага, как насчет нас? — спросил Гарри.
— И до вас очередь дойдет, — заверил его Фрэнки. — Он взял ревущий транзистор и бросил одному из ребят. — А пока что послушайте музыку, прогуляйтесь или займитесь еще чем-нибудь. Я не жадный. Всем хватит.
С застывшими на глазах слезами Терри наблюдала за двумя парнями. Один по имени Солли, прижимая к уху транзистор, который она купила в подарок Полу, нетвердой походкой отправился в сторону озера.
Когда они остались одни, Фрэнки расстегнул брючный ремень и уселся рядом с ней на одеяло.
— А теперь посмотрим твой товар, малышка.
Плача, но не сопротивляясь, Терри пассивно позволила ему расстегнуть и снять лифчик, поиграть с ее грудями. Оцепенев от отвращения, она позволила перецеловать их, а потом и поцеловать себя. Она инстинктивно напряглась, но не сопротивлялась, когда бородатый парень опрокинул ее на спину на одеяло и, убрав руки с ее грудей, принялся расстегивать и стаскивать штанишки ее пляжного костюма. Потом оттянул узкую ластовицу трусиков в сторону.
— Мило. Очень мило, — восхищенно сказал он и погладил, а потом принялся исследовать плоский, жесткий, ячменного цвета треугольник.
«Что суждено, то суждено, — говорила себе Терри. — Ты ведь не невинная барышня. Лучше для тебя все вытерпеть и как можно скорее забыть обо всем».
Пытаясь игнорировать то, что с ней происходит, Терри продолжала беззвучно плакать, но не сопротивлялась, когда, наконец удовлетворенный осмотром, парень с силой раздвинул ее дрожащие бедра и накрыл ее обнаженное тело своим. Но, сильно вспотев и слишком торопясь обладать ею, он даже не стянул хлопковые трусики, которые вместе с босоножками составляли теперь всю ее одежду, и поэтому довольно неловко вошел в нее. Мальчишка дышал кислым запахом ей в лицо, щекотал ее нос бородой в попытке поцеловать ее, а когда она почувствовала его настойчивую плоть, двигающуюся внутри нее, подавляемое чувство ненависти заставило ее сопротивляться.
Она, должно быть, сошла с ума! Она не должна позволять этого! И плевать, что эти негодяи сделают с ней! Они могут избить ее до полусмерти. Могут разорвать ее в клочки. Она им не дастся. Ни за что. Особенно теперь, когда ребенок Пола живет в ее теле. Ведь когда этот гад закончит насиловать ее, ей придется пройти через то же самое с остальными тремя грязными животными.
Солнце палило их сплетенные тела. Потный молодой человек, двигавшийся в ней с нарастающей настойчивостью, старался заставить ее отвечать ему. Терри отчаянно шарила в поисках какого-нибудь оружия, и пальцы вдруг благодарно сомкнулись на горлышке бутылки с виски, высовывающемся из кармана синего блейзера, который Фрэнки Борода даже не потрудился снять.
«Хочешь взять меня силой? Как бы не так! Хочешь заставить меня изменить Полу?»
Терри на мгновение замерла, стараясь получше схватиться за горлышко бутылки. Потом в ярости от заключительных сокращений своего тела, которое сделало ее невольной соучастницей происходящего, Терри сделала три вещи в быстрой последовательности. Она резко извернулась, чтобы высвободиться. Согнула колено и ударила им своего обидчика в сокровенное изо всей силы. Размахнулась бутылкой и со всей силы ударила бородатого, вырубив его на какое-то мгновение. Их обоих накрыл душ из разбитого стекла и виски.
Потом, не потрудившись подобрать одежду или что-нибудь из принадлежавших ей вещей, Терри вскочила и побежала по сухому песку к ступенькам, оставив своего мучителя корчиться в агонии на одеяле. Тот, схватившись руками за голову, вопил:
— Остановите ее! Кто-нибудь! Ребята! Эта сучка ударила меня коленкой, а потом трахнула по башке моей же бутылкой!
На верхней ступеньке Терри оглянулась через плечо и решила, что у нее хватит времени добежать и завести машину до того, как Гарри и Солли, со всех ног бегущие с озера, успеют поймать ее. Она подбежала к автомобилю и рывком открыла дверцу. К счастью, она оставила ключ в замке зажигания.
Терри завела мотор, потом, вспомнив о Джо-Джо, оглянулась и увидела, что тот бежит по подъездной дорожке от ворот. Она намеренно увеличила обороты, чтобы удостовериться, что при маневре мотор не заглохнет. Потом сделала резкий поворот передними колесами, который вынес ее на лужайку, чтобы она смогла протиснуться мимо старого «шевроле», который четверо парней припарковали рядом с ее машиной.
К огорчению Терри, снег и слякоть поздней зимы размягчили лужайку до такой степени, что одно из задних колес стало пробуксовывать, и Джо-Джо успел подбежать и схватиться за дверцу машины со стороны водителя.
Лицо его раскраснелось от жары, от быстрого бега он тяжело дышал.
— Куда это ты собралась в чем мать родила? — требовательно спросил он. — И что произошло на пляже? Что ты сделала с Фрэнки?
Терри показала ему зазубренный осколок, который она все еще сжимала в руке.
— Ну, просто мне не нравится, когда меня пытаются трахать без моего на то согласия, — сказала она, приложив все усилия, чтобы это прозвучало как можно наивнее. — Поэтому я подождала, пока Фрэнки дойдет до кондиции и его добро станет твердым, а потом отрезала его вот этим. Так что если ты попытаешься остановить меня или воспользоваться своим ножичком, я и с тобой проделаю то же самое.
— Не проделаешь! — выдохнул парень.
— Давай попробуем, — сладко сказала Терри.
Одной силой своего страха и решимости она заставляла работать двигатель до тех пор, пока колесо не нашло точку опоры и машина тут же не оказалась на подъездной дорожке из битого кирпича. В следующее мгновение Терри уже выехала из ржавых железных ворот и понеслась на юг к боковой дороге, которая выведет ее на чикагское шоссе.
Не успела она отъехать и мили от пляжа, как наступила реакция. Руки у нее стали дрожать так сильно, что она едва удерживала машину. Терри посмотрела в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что парни не преследуют ее, потом съехала с шоссе и остановилась, но двигатель не выключила. Тогда долго сдерживаемые рыдания вырвались наружу, сотрясая все тело.
Немного успокоившись, она отыскала один из шарфов, которые держала в бардачке, чтобы прикрывать ими волосы от ветра, и соорудила из него нечто вроде бюстгальтера. О верхней части тела она позаботилась, но вот с более важной нижней частью ничего поделать было нельзя!
Терри истерически хихикнула сквозь слезы, когда поправляла узкую полоску трусиков. Любопытная миссис Мейсон просто лопнет от злости, когда увидит, как она идет мимо ее окна в почти прозрачных хлопковых трусиках и в лифчике, сделанном из шарфа. И мисс Дейли тоже. А уж они-то обе наверняка ее увидят! Миссис Мейсон всегда выглядывает из окна, а мимо двери учительницы не пройдешь без того, чтобы она не вылезла в коридор удостовериться, что с Терри все в порядке.
Глядя мокрыми глазами в зеркало заднего вида, Терри еще пару минут отчаянно рыдала. Не то чтобы она не ценила заботу учительницы. Очень даже ценила. Как она сказала ей сегодня утром, приятно знать, что кто-то о тебе заботится.
Потом, горя желанием поскорее уехать и тем предотвратить возможность того, что парни поедут в своей машине за ней и выследят, где она живет, Терри вытерла глаза другим шарфом, свернула его, положила себе на колени и рванула на всей скорости, какую только позволял спидометр. Осталось только, чтобы ее остановил за превышение скорости дорожный патруль, а потом предъявил обвинение за появление в общественном месте в вызывающем виде, после чего судья, специализирующийся на делах подростков, связался бы с ее отцом.
Лелея мысль как можно быстрее попасть домой, Терри вдруг поняла, что домой-то как раз она ехать не может. Не может войти в свою квартиру. По воскресеньям привратник, у которого имеются запасные ключи от всех квартир, не работает. А единственный ее ключ остался в сумочке на пляже.
И если кто-то думает, что она вернется, чтобы забрать ее, то он явно выжил из ума. Ей и так досталось от Фрэнки Бороды и его компании!
Терри решила, что лучше всего ей поехать прямо к одной из подружек и давить на сигнал до тех пор, пока девочка не выйдет, а потом взять у нее лифчик и платье. Внезапно ее посетила и вовсе не плохая мысль. А что, если попросить у матери девочки позволения переночевать, а то и остаться на какое-то время.
По крайней мере до тех пор, пока она не сменит замки на входной двери и двери черного хода.
Хаму Фрэнки вовсе не нужно следить за ней, чтобы узнать, где она живет и что живет она одна. Теперь они уже все знают.
Вместе с ключами от квартиры, удостоверением личности и водительскими правами в сумочке находилось последнее письмо от отца, в котором он писал, как сильно он беспокоится оттого, что рядом с ней никого нет.
Терри захлестнули невеселые мысли. Похоже, что Фрэнки Борода попробует устроить ей хорошую жизнь за все то, что она сделала ему. Этот мерзкий осел считает себя Господом всемогущим в этом своем ценном блейзере с помойки! Он даже не снял его, когда насиловал ее. Ну, она надеялась, что он получил по заслугам. Она слышала, что парень может даже умереть, если его прервать в самый ответственный физиологический момент. Если это правда, то она надеялась, что он уже умер. Знает Бог, он уже тяжело дышал и приближался к высшей точке, когда она это сделала!
Терри выехала на дорогу, ведущую к шоссе, и смешалась с транспортным потоком, движущимся в южном направлении.
Мысли ее вернулись к Полу. Стоит или не стоит рассказывать ему о том, что произошло? Если уж на то пошло, где Пол-то был все это время? Он опоздал в первый раз. До сегодняшнего дня он всегда ждал ее.
Смутное, но растущее подозрение омрачило ее мысли. Теперь, когда она все хорошенько припомнила, Пол не горел желанием ехать сегодня на пляж, особенно после того, как она сказала ему по телефону, что ей нужно сказать ему что-то очень важное, что-то, что имеет отношение к их будущему. А она-то надеялась, что он будет так же счастлив, как и она! А Пол придумывал тысячу отговорок.
Сегодня праздник. На дорогах будут пробки. Он действительно должен пойти на кладбище со своими родственниками. Когда он наконец согласился встретиться с ней и сказал: «Ладно. Договорились. Я буду», голос его звучал странно и напряженно.
Так где же он?
Почувствовав, что кто-то на нее смотрит, Терри подняла глаза и увидела, что ветер сдул сложенный шарф с ее колен и довольный, но слегка недоуменный шофер, высунувшийся из высокой кабины полутрейлера, груженного продуктами, едущего рядом с ее открытой машиной, пристально рассматривает ее, стараясь увидеть как можно больше.
После того, что с ней произошло, в том настроении, в котором она пребывала, у нее возник соблазн убрать узкую полоску трусиков и дать ему рассмотреть все как следует. Тогда, может быть, старый негодник с грязными мыслишками съедет с обочины и утонет в томатном пюре, в которое превратится его грузовик.
Единственное, что ее беспокоило, так это то, что он может убить кого-то в процессе резвого проезда через ряды автомобилей, и уж тогда весь транспорт застрянет в пробке на несколько часов. В интересах безопасной езды, чтобы уменьшить статистику несчастных случаев, произошедших в День поминовения, Терри одарила шофера двусмысленным взглядом, а потом прикрыла колени шарфом и принялась искать поворот, на котором она могла бы простоять достаточно времени, чтобы справиться с механизмом, поднимающим у автомобиля верх.
«Нужно было бы быть поосторожней, — рассуждала Терри, — иметь запасное платье или слаксы в багажнике вместе с запасной шиной, просто на случай, если снова придется где-нибудь потерять шорты».
Да ведь она их и не теряла! Она прекрасно знает, где они сейчас находятся. Они на том самом пляже, который они с Полом называли своим. Вместе с двадцатидолларовой медицинской книжкой, где говорится о развитии эмбриона, с совершенно новым, только что сошедшим с конвейера транзисторным приемником, ловящим низкие и высокие частоты, с ее очками от солнца, сигаретами, пятнадцатидолларовым одеялом, десятидолларовой пляжной сумкой и дамской сумочкой, в которой находится семьдесят шесть долларов, домашний адрес и ключ от квартиры.
Терри жалела, что у нее нет сигареты. Жаль, что у нее нет монетки, чтобы позвонить Полу из телефона-автомата. Хотелось бы знать, куда ей податься! Когда она выехала сегодня утром, все было кристально ясно. Теперь все как в тумане. Она не знала, что делать, куда ехать, где остановиться. Она даже не знала, хочет ли Пол ребенка.
Единственное, что она знала наверняка, — это то, что она беременна.
— И я знаю, что вы и ваш муж будете очень счастливы, миссис Забадос, — сказал ей врач, к которому она ходила. — У вас нет никаких признаков осложнений, и роды должны пройти совершенно нормально.