— «Тантал», я седьмой! — сообщила рация, — Мы на подходе, минут через сорок будем.
— Добре, седьмой. Я вас понял.
— «Тантал», сообщите, Потемкин на месте? Водитель волнуется — просит, чтобы Потемкин встретил.
— Потемкин? Ну, хорошо, передам…
— Обязательно! Просит…
— Что за новости? — удивился ротный.
И обернулся к Потемкину.
Потемкин пожал плечами:
— Но сейчас же приедут — узнаем.
Потемневший лицом, уставший, не сразу поднялся водитель. Непослушные руки нашли, сигареты и спички. Он прикурил и увидел Потемкина. «Пора!» — сказал он себе и поднялся навстречу. Нерешительно, да потому, что первым подал Потемкин — пожал он руку.
— Юрий Юрьевич, — попросил Потемкин, — я доложу Вам. А пока, мы с Иваном Петровичем, поговорим без свидетелей. Хорошо?
Птицын махнул рукой:
— Полчаса, Потемкин!
Он просто не знал, что сказать.
— Спасибо. А это Вам, — протянул он папку.
— Что это, Потемкин?
— Обзорная справка, рапорт и обоснованный вывод.
— А-а, Лахновский? Я ознакомлюсь.
— М-мм, — несмело напомнил водитель, — Не помню как Вас…
— Георгий Артемович. Здесь мы с Вами уже, — постучал по баранке Потемкин, — помните, говорили? Так что теперь — на моей территории.
И показал: «Выходите!».
Закрыв, притянув поплотнее, дверь кабинета, Потемкин кивнул: «Садитесь!». «Жду!» — понял его Синебрюх.
— Явку хочу Вам дать, с повинной.
— Я не требую явки, Иван Петрович.
— Я сам, добровольно.
— А надо ли? Наши не знают, свои не сдадут. Гулял бы, — Потемкин теперь говорил на «ты», — А то и «на лыжи стать»* можно.
— Нет, Вы-то знаете! Нет… — тряхнул головой Синебрюх.
— Но я не работаю в следствии.
— Да, но я с Вами, нормально … А опера — те порвут! Я не выдержу.
— Смеялся ты надо мной недавно...
— Это в автобусе, там, когда Вы баранку дергали? Было. А Славик потом мне всю плешь проел Вами.
— То есть?
— Спрашивал, что да и как…
— Ну, и что ты сказал?
— Что, мол, баранку подергал, затылок почухал. Ну все, в общем, скажем — как оно есть. Как было…
— Понятно.
— И у «Синего» спрашивал. Он то же самое, в принципе, в общем, сказал. Но, я видел, что Славик нам не поверил. А-а после, сегодня, все понял…
— Кто? Он, или ты?
— Я. И я понял, что Вы уже все про нас знаете. «Красный» — он ничего не понял. А я понял. На Вас Славик ругался страшно, когда Вы на таможню приехали. «Красный» сказал — «Ерунда! Ну и что, что приехал? Да, тьфу на него!». А вчера, как узнали, что Вы выходной, так от этого. Славик вообще озверел! Сказал: я Потемкина спать уложу — догоню вас! Сказал: «По-любому его уложу!». Вот, догнал, и его убили. И я решил сдаться.
— А чего там, по месту не сдался?
— Не хватило духу. Приехали «Скорые». Нашего сразу, и этих — туда…
— Наш — это кто? Славик? Или второй?
— Что Вы! Сержанта имею в виду, Ромашкина…
— «Наш»! — возмутился Потемкин, — Да кто б говорил!
— Ну да, извините. Неправ… — глубоко и горько вздохнул Синебрюх. — Ну, так вот, — осторожно напомнил он дальше, — милиция — а их приехало много, — они же не знали. Меня, как других, наравне, жалели. Писать, говорят, Вы сможете?... В общем, ну как там… бандит я, здрасте! — сказал бы, а! Тогда о Вас и подумал.
— Разумно!
— А Вы же хитрили… Под дурачка нам с «Красным». Ой, смотрю я, баранку «почухал», затылок «почухал» — дурак дураком! Извините. А ведь тогда началось все это, да? Скажите, тогда?
— Нет, тогда кое-что я понял: вы подсказали. А началось не тогда?
— Значит, три дня назад, на таможне?
— Нет. Скажу тебе точно, но не сейчас.
— В общем, сдаюсь я Вам! А уж Вы — отдадите, как надо, дальше.
— После обработки…
Не понял его Синебрюх.
— Фельдшеры «Скорой» первыми обрабатывают пострадавшего, а потом отдают докторам. Две вещи пойми, — как два восклицательных знака, застыли два пальца Потемкина: — Явка с повинной не освобождает от уголовной ответственности. Вину смягчает. И следствие будет «За». И сказать свое слово суду, не забудет. Но ты должен сказать мне не меньше, чем я уже знаю. Ты понял? Не меньше!
— Понятно... Второе?
— Второе — деньги. Неприятный момент. Будет больно, но — выдать придется! Изымут. Не домашние деньги — а те, что «намылись» от Вашего «бизнеса». К этому ты готов?
— Да, не думал, — печально сказал Синебрюх, — но, начальник, готов!
«Начальник?» — Потемкин хотел бы заметить: жаргон не по нраву, да «Синий» «завелся»:
— Вы просто не видели, как!... Не знаете, как на глазах убивают! Руками? Я — видел!
«Вручную» убили! Ошибся немного — подумал Потемкин, — Я Славика предупреждал!».
— Я все это видел! — кричал Синебрюх, — И что я мог сделать? А теперь уже все! Для меня уже все! Меня нет… Мне — конец!
— Да уж тебе-то… Живой, вон.
— Мне! И «Красному», тоже — конец! Да: нас — за такие деньги!!! А Славика мама? Друзья… А вьетнамцы? Да им показаться — на месте сгорю!
— От стыда?
Синебрюх торопливо кивнул.
— Да, какие «лыжи»? Найдут! И порвут — я уже это видел! Порвали на части! Руками, ногами. Вот, — пятерней показал он, — на этих глазах! А нас вообще — мы же им — как нож в спину…
— И «Красного», — перевел он дух, — заберите! Пока не знает. На даче он, в Савинцах. Но приедет — и прямо в зубы. Если Вам опоздать — изорвут… Заберите!
— Кого нам еще спасать?
— Это все.
— А водитель КАМАЗА, не ваш?
— Нет. Случайный, Лок заказывал, в парке.
— Смертник!
— С чего вы взяли?
— С чего? — в упор посмотрел Потемкин, — А как у Ромашкина самочувствие, а? Ничего, как обычно?
— Но его не убили. И не собирались…
— По голове, трошки, дали… Кого обмануть ты хочешь? Себя? КАМАЗ потерял вас из виду. И он бы вернулся. А там был не только сержант из наших, — водитель из посторонних. Вам был нужен свидетель?
Синебрюх проглотил слюну.
— А у Славика что — авторучка в руках? А Гаенкова, сержанта, который был там, в КАМАЗе, он чем бы встречал? Сигаретой «Мальборо»?
Синебрюх молчал. На джинсах его была кровь Ромашкина, и не видеть ее, опустив голову, было нельзя.
— А для Славика ты — подельник. Но это не все, ты — свидетель! И если подельника можно забыть или бросить, то уж свидетеля… Ты меня понял?
Синебрюх перестал говорить. Видно, понял: а прав ведь Потемкин. Притянул лист бумаги и взял авторучку.
Потемкин продиктовал:
— Начальнику УВД… от гражданина… года рождения… уроженца… образование… место работы… проживающего… ранее не судим… Заголовок: «Явка с повинной».
Синебрюх писал торопливо, но почерком ровным, он все понимал. Уточнил:
— Обязательно: «даны добровольно, без оказания мер физического, психологического и иного воздействия»?
— Обязательно!
— Я сегодня писал объяснение. Там же, на месте. А этого там не писал…
— Мне ты будешь, — спросил Потемкин, — писать то же самое?
— Нет, Вам, — нет!
— Договорились.
— Сочинения в школе писал? Здесь то же самое, самостоятельно, в произвольной форме. Уточним и дополним вместе.
Потемкин, как терпеливый учитель, курил. Синебрюх табака не хотел, но и писать, получалось не очень. «Не прилежный школьник...» — таможенник верно сказал.
— Неправильно! — подойдя, прочитал Потемкин.
— Ну, скажите, как надо?
— Ладно, я тебе вслух набросаю. Послушай, и если правильно, — так и пиши, в таком духе. А ошибусь — исправишь. «4 ноября такого-то года… мы: с тем-то; автобус… госномер такой-то, выполняли, по просьбе вьетнамских предпринимателей, рейс на Москву. На трассе — указывай место и время, автобус был остановлен инспектором ДПС ГАИ; о котором знаю… или не знаю — ты правду пиши. В автобусе, кроме меня и водителя, находились — указывай, кто находился.
— Я не помню, четвертого, или нет...
— Примерно, как помнишь, пиши. Диктовать я не должен.
— Да лучше бы …
— Не отвлекайся.
Синебрюх стал писать.
— А про инспектора, — снова «завис» Синебрюх, — что я знаю?
— Это я тебе должен сказать?
— Телевизор ему покупал. Славику… Славик он. А потом, вот как Вы сказали, 4 ноября, они нас остановили. С его напарником. Как всегда, почитали бумаги. А потом он их спрятал, и говорит: покажите валюту. Они нас никогда не трогали, мы же на ввоз. Нас никто не трогал. А теперь говорит: валюту! Мы с «Красным», в отказ. Они стали сами искать. И нашли. Тысяч под пятьдесят там было. Мы сами не знали, что возим столько. Работой довольны, возили — зачем нам чужое считать? Ну, — говорят: это Славик, — что будем делать? А что было делать? Чужие, не наши деньги. Славик тогда говорит: «Вот что сделаем. Вот депутат с нами — он проверяет нас». Тот рядом сидел, в другой машине. «Ну, что? — говорит, — Будешь с ним говорить? Или нам тебя сразу оформить?» Что делать? Мы согласились. Славик берет наши деньги и документы — к тому, в машину. И нас туда же.
А тот говорит нам, ну что мол, орлы? Попались? Мы с «Красным» ему всю правду. Мол деньги не наши, и так мол, и так… А он документы наши листает. Спрашивает, а не обижают ли, мол, ГАИшники? Нет, — говорим, — нас не обижают. Жалеет он, вроде, нас... Посмеялся: а мне говорит, труднее всех. И ГАИшников, говорит, не обидеть надо, и вас, и вьетнамцев ваших — они, мол, кормильцы ведь ваши? Не надо их обижать? Да, мы что? Мы, конечно, за!
Он послушал и говорит: «Быть по-вашему, все! — отдает документы. Потом деньги пересчитал. Отделил, и часть нам отдает: «Вот это, — сказал, — берите…» — «А как остальное?» — «Берите, — сказал, — и — вперед, на таможню! Там остановят вас и обшмонают…»
— Все в порядке, — принес Медведенко новость, — Ромашкин в сознании. Переломов нет. Сотрясение правда… Но, так, тошнота, сказал врач, пройдет. Розыск его опросил. Герой! Апельсинов и фруктов — палату, аж под завязку набили!
— Ну, добре, — вздохнул подполковник Птицын, и стал читать бумаги.
— А где Потемкин? Вышел?
— Да, вышел, вышел…
— Так где он?
— Заперся.
— То есть?
— В комнате заперся, с этим, водителем нашим.
— Зачем?
— Чтоб я знал! Да, тот сам просил
— Ну, что ж службу не отменили… — вздохнул Медведенко, и открыл книгу нарядов.
— Черт! — услышал он вдруг. Не сказал — прошипел возмущенно ротный.
— Что? — вскинул голову зам.
— Ты послушай, а что он пишет, а? Послушай! Ну, блин, ё-мое, Потемкин!
Хлопком кулака в ладошку, ротный выплеснул что-то из накипевшего, и зачитал:
— «Благоприятные финансовые и материально-технические условия, предложенные заказчиком, со временем приведут к многочисленным нарушениям дисциплины среди сотрудников. Столкнет их с риском несанкционированного применения оружия и спецсредств. Деятельность отдельных структур АЛИСа, в силу своей специфики, под видом возврата долгов, может вовлечь сотрудников «Тантала» к участию в вымогательстве, другим незаконным действиям»
— Боже! — тряхнул головой Медведенко, — Кошмар! Начфин все бумаги уже написал, подписал, подсчитал… В общем, все! Звони, Юрий Юрич, давай-ка, звони этой шельме!
— Потемкин! — загремел, дождавшись ответа из трубки прямой связи, ротный, — Место тебе человек заказал, у Христа за пазухой! Ты не находишь? Находишь! Так что же ты мне написал? С головой ничего не случилось? Рассол принесу. Не надо? А как же тебя понимать, Потемкин? Он же звонить мне сегодня будет! Да он, к концу дня приехать должен! А что я скажу? Ты думал? Ты отвечаешь за то, что писал?
— А ты слушай… — включил Юрий Юрич динамик для Медведенко.
— Отвечаю. — Спокойно, официально: еще бы, — звонил не начальник, а сам Змей-Горыныч, — ответил Потемкин, — Я думал! Лахновский, если и позвонит Вам сегодня, то вряд ли приедет.
— Ты что, в пятый угол загнал его, а? Ты что с человеком сделал?
— Будьте спокойны, я ничего с ним не сделал! Но он не приедет. Уверен, — помедлил, секунду, Потемкин, — на девяносто восемь процентов.
— Я не шучу! Ты слышишь, а если ты пролетишь?
— Тогда, — с тем же спокойствием говорил Потемкин, — сдадите меня в интенданты.
— Та-ак… — взял себя в руки, и улыбнулся почти, подполковник Птицын, — Когда будет сто процентов?
— Минут через двадцать — ответил динамик.
— Что, этот шофер наколдует?
— Ну, да…
Ротный выключил связь.
— Юрий Юрич! — качал головой Медведенко, — А я говорил, в первый день говорил: хлебнем мы чудес! Опера — там нормальных нет…
— Давай о другом! Два процента не так уже много, а он не болтлив.
— Так вот, — продолжал Синебрюх, — «Обшмонают вас там, — говорит, — а вы скажете: знать, мол, не знаем, но если нарушили — вы оформляйте. Понятно? — спросил, — Вы же не виноваты, не бойтесь. А после — сюда. И к ним, ну, мол, к Славику, подойдете. Ясно?» Ну что — с потрохами сидели мы с «Красным» в чужих руках!
А там так и было. Нас досмотрели, нашли валюту. Так и так — задержали. Оформили, как полагается. Мы возвращались, встретились снова и Славик на нас, на троих, отдал по доляшке из тех же, вьетнамских денег. А все остальное, сколько — не знаю — себе. Вьетнамцам мы показали бумагу с таможни, сказали: попались.
— А депутат?
— Когда мы приехали — не было.
— Так и пиши.
— А на прошлой неделе, — поднял Синебрюх и куснул авторучку, — мы так же решили. Лок согласился, что лучше в Москву. Мы убедили, — сказали, что есть на границе концы.
— Правду сказали, — заметил Потемкин, — есть концы…
— Он поверил, у них теперь денег мало, а очень надо… Славик нас, как положено, остановил. Мы отдали деньги. А Локу, — он: волновался, просил: как чего — звоните! Мы позвонили. А что? Что он мог? Туда сунуться — нет, однозначно! Все, — сказал бы — хана! И не сунулся. Пережил… Не впервой. А он Вам позвонил. А потом позвонил: выезжаем с Потемкиным. Ужас! Мы к Славику: Славик, что делать? Нас уже обыскали, в таможне. Славик туда. «Козлы!» — наорал на меня и «Красного». Да кто знал! В общем, все пришлось сделать в обратку.
— Хорошо, — согласился Потемкин, — Верно. Но это — пока не пиши…
— Почему?
— Нарушаешь порядок. А возле аэропорта?
— А там?... А что там…
Обрыв, где-то в подвздошье, ощутил Синебрюх. Не хотела, не поднималась рука, писать об этом. Страх пригнавший к этой беседе, уже отступил: Потемкин его успокоил. «А не много ли будет?» Из-под бровей, Синебрюх посмотрел на Потемкина: чем ему крыть? Да ведь, кажется, нечем… В живых — только «Красный», но что он, дурак? Торговаться! — решил Синебрюх. Пусть же Потемкин, хоть раз, утрется.
Близкую ненависть ощутил Синебрюх. А Потемкин — с чистенькой, светлой душой, расхаживал, или курил за соседним столом. Спокойно и с удовольствием, просто…
«Слоняра! — подумал о нем Синебрюх, — Ты уши развесил. Ты очень легко свое получаешь! Даром. На блюдечке, — от меня, — с голубой каемкой! А я? Да плевать! А я приговор: самому себе и своей рукой, под диктовку, пишу! И тебе наплевать, тебе этого мало?»
Он готов был… хотел…
— Я знаю, — сказал Потемкин.
Синебрюх поднял остывающий взгляд.
— Ты сейчас ненавидишь всех. Потому что всем лучше, им хорошо, и мне — тоже, а ты — в одиночку тонешь. Причем — в дерьме. Но ты забываешь, что всех обманул и объехал, сначала, — ты! И хорошо ты поехал: вспомни 4 ноября! Никого не позвал! На автобусе, на который тебе же, друзья собирали деньги. Ты лучше меня, сам об этом сказал: «Нож в спину»! Не так ли? Ты просто не знал, что приедешь в болото. Но вот приехал! А прыгать в трясине, лягушки способны, ты — нет. Со мной можешь спокойно поговорить. А не хочешь, я отвернусь, да пойду. Как хочешь...
— Ой, нет…
— Что?
Так и было все, как говорил Потемкин. Да он ведь не видел, что мысль Синебрюха, кусочком хлама, кружилась, плыла, угодив в струю, да наткнулась на камень. «Дурак-дураком! — вспоминал Синебрюх: Потемкин таким был в автобусе, — «А жалко их, а? — «бомбанули»…». Лиса, пес смердящий, — вынюхивал! Мордой круто подлез, — прямо в пятки: «ГАИшников, стало быть, знаете, наперечет? Ну-ну, ни гвоздя Вам, ни жезла!...». Они с «Красным», потом анекдот вспоминали…
Синебрюх кипел. Но сварить, от чего-то, хотелось Потемкина, а не себя! «Мало тебе, пес смердящий? «От пуза» давай! Дай, будь добр, аэропорт? Ты, скотина, подумал, что мне это — пару лет лишних, в зоне? Мало? На блюдечке, видишь, понравилось: Ваня, давай, подавай!».
Понимал он, что в этом, паршивеньком, да сильно уж «денежном» эпизоде, вполне можно выйти сухим.
— Я-то забуду, — услышал он вдруг, — и тебя, и вообще этот день. А вот ты… — покачал головой, и был прав, Потемкин, — Ты — нет! Но только не потому, что сегодня «попал!». Потому, что сегодня тебе повезло больше всех! Ты же думал пожить еще, правда? Подольше. А крест на тебе был поставлен! Славик тебя обогнал случайно. Дорогой туда — я имею в виду! — Потемкин рукой показал на небо. — Ты мысль ловишь?
Не уловил Синебрюх.
— Сегодня со Славиком, кто был, — напарник?
— Нет, Виталик. Напарника не было. Кинули.
— Как?
— Мутное дело. Славик три дня психовал. Мы же деньги в руках держали. А Вы…
— Я полчаса, без учета дороги, вам дал, чтобы вы подержали, всплакнули над ними, и на таможню слетать успели. Что, мало?
— Как раз угадали! В общем, может быть, у него сейчас денег мало, или очень нужны, но решили они вдвоем, сами, с Виталиком. Тот потом бы узнал, — напарник — ну так и что? Шум поднял? Муть это все, — не поднял, проглотил бы и сел, голым задом! Да Вы не поймете.
— Пойму. Теперь ты разберись. Сорок вы там, в первый раз, «наварили»; семьдесят — возле аэропорта, — не спорь, — я знаю! Больше сотки, в общем, своими мозгами, Виталик со Славиком, «наварили». И о вас не забыли. А дальше? А дальше все — исчерпался бизнес! Заходик бы сделать, дай бог, хорошо, — и хватит! Пока слишком плохо не кончилось. Риск — ты теперь это понял! А я перекрыл вам границу. Вы проиграли! Вчера был последний аккорд! Больше бы вы не играли. Уразумел?
Синебрюх не решился спорить.
— А ты вдумайся: Славик меня хотел спать уложить «по-любому!».
— Да, — подтвердил Смнебрюх.
— А что это значит? Не думал? Не догадался? Нет?
«Синий» не понимал.
— На кладбище ленточки не приходилось читать: «Спи, дорогой, спокойно»?
— Вы что? — побледнел Синебрюх.
— Доходит? А ты вот, Иван Петрович… Подельник бывший, свидетель опасный, — ты был им нужен?
— Ни фига себе!
— А «Красный»?
— Боже…
— Не слышу?
— Я сказал: боже…
— Я про аэропорт не слышу!
— Виталик там был, в салоне. Он деньги собрал, документы. И с ним его друг, из деревни, я понял: наверное, кум. Никогда его больше не видел. А останавливал Славик. Вьетнамцы, — мы так подумали, — все равно его не разглядят.
— А Виталик что, в гриме был?
— Ой, зачем? Он не боялся. Вообще не боялся! Потом, если кто-то и показал на него — не поверил никто бы.
— Чего так?
— Да он же у этого — знаете Вы — депутат, у Лахновского?
— Думаешь, что говоришь?
— Да что думать, я знаю, что он депутат у него.
— Депутат у Лахновского?
— Да!
— Это кто же тогда Лахновский — Верховная Рада?
— Ну, да…
— Ну, хорошо, не парься, ты напиши только правильно. Депутат — Лахновский; Виталик — помощник народного депутата.
— Ну, Вам виднее.
— А вчера Краснокутского кинули тоже?
— Нет. Он сам не поехал. Не захотел. Уперся. Предчувствие, говорит: не поеду!
— Так. Что о Виталике знаешь: фамилию, адрес?
— Совсем ничего. Фамилии даже не знаю. Все они как-то: Виталик, Славик; в автобусе был, вот и вспомнил — Юрчик. Не взрослые люди — детсад.
— «Рено» у Виталика?
— Да, «Рено», черный.
— Вот теперь все, что мне рассказал — пиши.