Потемкин взял трубку. Телефон зазвенел у полковника Цупова.
— Товарищ полковник, мне повезло, что застал Вас. Потемкин тревожит.
— Что хотел, говори, Потемкин, да быстро, тут не до тебя!
— Явку с повинной примете?
— Что?
— Явка с повинной нужна? По Краснокаменке? Свежая, только созрела.
Пауза, каплей громадной, повисла в воздухе.
— У тебя?
— У меня. Приезжайте, пока не остыла.
— Держись, я приеду, Потемкин!
Дав отбой, Цупов снова взял трубку:
— Дайте «Тантал»! Командир роты? Птицын? Полковник Цупов. Знаешь такого? Так вот, слушай меня, подполковник! Потемкин с оружием? Да? Вот что, мы скоро приедем, а ты, под любым предлогом разоружи Потемкина. Под предлогом, ты понял! Есть голова — ты думай. Ни в коем случае не заходи напрямую — стреляет проворно! И проследите, чтоб он — никуда. Надо, чтоб он нас дождался. Но больше — ничего. Без самодеятельности. Выезжаю сам. Ясно? Действуй, командир!
— Гаркуша! — позвал полковник, — Владимир Иванович, едем. Отступника время пришло навестить.
«Да хоть бы еще, — кладя трубку, взмолился, подумал ротный, — хоть бы еще позвонил кто-нибудь!». Лучше бы позвонили, дали задание, что-то другое, чтобы он понял, что этот приказ — ошибка…
«О, это счастье, — подумал он, — что я не включил динамик!». И покосился на зама.
— Что там? — спросил тот.
— Ничего. Я к Потемкину прогуляюсь.
— Привет передай.
— Передам, — сказал ротный, и достал пистолет. Крутанул до предела колесико громкости радио, и под столом привел пистолет в готовность.
— Ты чего? — изумился зам.
— Да, так, не в ту сторону крутанул, — подполковник убавил громкость. «Спать ложился, — подумал он, — Земля, как обычно, нормальной была. А сейчас — опереться не на что!».
Понять что-либо по обстановке, возможности не было. И «Рисковать, — решил он, — я могу только сам!».
Архангел услышал ротного и прозвонил в телефон:
— Подполковник, ты еще не поднялся? Я тебе подскажу, что придумать с Потемкиным. Слушай…
Потемкин был — весь внимание. Жизнь длинна, как дорога такой же длины, а исповедь — краткий отрезок — тире! Синебрюх сейчас скинет последнюю тяжесть Потемкину в руки, устанет и окунется в тоску. А потом замолчит, или будет врать, потому что тоска выливается в мысли о самом насущном — спасении. А сейчас не врет — избавляется. Момент истины — ценный момент для коллег из розыска, — вот что держал у себя в руках Потемкин. А тут постучали в дверь.
— Да!
Вошел ротный. Осмотрелся, не угадал ничего особого и, тоном незваного гостя, проговорил:
— Потемкин, сдай пистолет. Приехал режиссер Фокин с «Мосфильма», он снимал «Петровку, 38», побудешь у него гидом. Лучше тебя тут никто не справится.
— Что? — удивился Потемкин, — Опять!
Он «въехал» не сразу, о чем сказал ротный. А ротный, вообще не въезжая, добавил:
— Ну, тебя что, учить? Будет спрашивать — ты отвечай, покажи, чего гость захочет, да не молчи — это главное. Он ведь зачем приехал, что нужно? Общение, слово живое, Потемкин, давай! Ты к нему не для охраны, поэтому пистолет не нужен. Сдай! Это приказ.
Не будь Потемкин привычен эмоции прятать — отвисла бы челюсть: «Какая муха его укусила?» — подумал он и собрался пойти, выполнять приказ.
— Вот что, — убрав написанное, сказал он Синебрюху, — отсюда ты — никуда! Даже если захочется в туалет, подожди — я тебя провожу.
«Кончилась воля!» — вздохнул Синебрюх.
«Ну да! — про себя усмехнулся ротный. — Только ты, капитан, — в туалет под моим контролем, а он — под твоим. Гуськом будем двигаться по нужде!».
— Здесь подождете? — спросил Потемкин.
— Да, подожду, — согласился ротный.
Потемкин вернулся, спрятал в сейф кобуру.
— Ох, и накурено!
Ротный поднялся, широко раскрыл дверь и вернулся на место.
— Не закрывай, — сказал он, — Подождем, — и посмотрел на Потемкина. Тот косился на дверь, пряча явное неудовольствие, хмурился.
— Ты, знаешь ли, — кашлянув, сказал ротный, — я из этого фильма момент один помню. Не помнишь? К девушке главный герой приехал, наш, — опер. К ночи поближе. По делу, конечно же, уголовному. Суть там была непростая, а он в эту девушку верил, хотел внести ясность. Против нее все было. Так вот, вечером, в ее доме — я помню… А жила она самостоятельно. Ага, вот — кофе она поставила. А потом предложила бутылку «Плиски». Ты помнишь, в Союзе коньяк был болгарский — «Плиска»? Горлышко длинное, а бутылка сама, — как капля. Так вот она ему говорит…
Ротный увлекся, а Синебрюх и Потемкин, — почувствовал он, — недовольно слушают.
— …ага! Говорит, что спиртным, вообще-то не увлекается, и не предлагала бы, может быть, да эта бутылка стоит давно. Брак, со стола именинницы. То есть, ее не смогли открыть, — неполадки с пробкой. Она ее убрала, а теперь, может быть, гость сумеет открыть? Порылась в столе и достала кухонный, такой, знаешь, крепенький, нож. Салфетку большую, чтобы бутылку в руке зажать, понадежней. В общем, весь инструмент. А он взял в руки, посмотрел, взял салфетку, на нож не глянул. Усмехнулся по доброму — хлоп! И ребром ладони снес горлышко. Нормально открылась, разлили, распили.
Помолчав, подполковник спросил:
— А ты так, Потемкин, можешь?
— Распить?
— Нет, открыть.
— Не знаю.
— Но камень, ты голой рукой ломаешь.
— Нет. Кирпич разбиваю, а камень — нет.
— Что, большая разница?
— Не знаю, наверное.
Неохотно, отрывисто, говорил Потемкин. А ротный нес всякую чушь и считал минуты, когда же машина начальника УР, доедет от УВД до «Тантала».
— А как ты считаешь? — спросил подполковник и оживился, как человек, который в бесцельном трепе, вдруг обнаружил мысль, — Вот фильмы такие, про милицию, уголовный розыск, преступников — они не вредят? Я имею в виду подробности их… Не учат дурному? Школа будущему преступнику — не бывает такое? Посмотри их внимательно — можно всему научиться. Как думаешь, а?
А это Потемкин услышал:
— Во-первых, — сказал он, — надо их разделять: о милиции, розыске, и о преступниках — не одно и тоже. А во-вторых, если вы посмотрели, подробно, как преступление можно придумать и сделать, то можете видеть и то, как его разгадать. А начнете искать в нем науку, — поймете, что лучший способ избежать раскрытия — не совершать преступления!
«Вот это, — вздохнул Синебрюх, — надо было писать в каждом фильме, как на сигаретных пачках… И я бы задумался, вдруг. А теперь? Что теперь? Поздно!». Ротный почувствовал, что истощился и больше сказать ему нечего.
Открытая дверь не таила всякому, кто был рядом, кто проходил мимо, что в кабинете — трое: мирно сидят, беседуют, и ничего не делают. Но не таила она и того, что тех, кого ждет подполковник Птицын, в здании нет до сих пор.
Это склоняло к панике, потому, что опять нужно было бы думать, чем же еще зацепить Потемкина.
— Ничего, — сказал подполковник, — сейчас позвонят, и поедешь. С человеком таким познакомишься, а? Режиссер! Хорошо это, честь для нас…
— Мне, — сказал, не совсем дружелюбно, Потемкин, — не надо знакомиться. Я с ним знаком.
— Ну, так вот! — оживился Птицын, — А я думал, что ж так? Почему тебя? Вот в чем дело. Потемкин! Чего же не рад, если он твой знакомый?
— Рад, просто, времени нет.
И, слава богу, послышался шум посторонних людей. Заглянул Медведенко:
— Юрий Юрьевич, к Вам полковник Цупов!
«Ага!» — подполковник увидел, как, наконец, улыбнулся Потемкин. Почти, так сказать, «потирая руки»… С чего?
А потом он увидел: Потемкин спокойно и с удовольствием закурил, и пристально, из-за стола, присмотрелся и Птицыну. «Что за игры? — мелькнуло в мозгу, — Не похоже, что влип Потемкин». А тот смотрел с легким, злорадным прищуром! «Да, что же, меня — не его окружают? Он что, разыграл? Он меня подтянул в ловушку? А ему, своему, Цупов, ясное дело, верит! Бред! Да вы что, опера? Как в тридцатых, НКВД?... Называется — влип! Ох ты боже, о, боже! Потом разберутся, конечно. Да только Потемкин — как мог? Погоди у меня!».
Цупов, войдя, подал руку ротному и Потемкину. Хмуро спросил:
— Шутить научился, Потемкин?
— Да нет, не шучу…
— А кто это?
— Водитель.
— С чего мы начнем?
— Вот, — протянул Потемкин.
— Так, — взял бумаги Цупов. — А это? — Потемкин подал ему маленький лист-четвертинку.
— Телефон Виталика, который сейчас в больнице. Это домашний, а фамилии, адреса, я не знаю.
— Как ты не знаешь? А кто должен знать?
— Да, — опешил Потемкин, — не знаю…
— Ты явку мне обещал или что? Так и дай же, будь добр, по-человечески! Или учить тебя?
И сам же, хмуро, полковник заметил:
— Незачем, да, после этаких дел!
Потемкин хотел возразить.
— Так что, я? — перебил полковник, — Должен копать теперь, за тобой? Может делать начальнику нечего? Не считаешь так? Нет?
— Не считаю.
— Садись и сиди!
Цупов надел очки и, за столом напротив, стал читать явку с повинной. В дверном проеме, Потемкин увидел Гаркушу.
— Володя, — воскликнул он, поднимаясь.
— Сиди! — пресек Цупов.
— Я не нужен, товарищ полковник? — нашел момент, попросился Птицын.
— Да, спасибо, как раз хотел попросить. Нам бы с Потемкиным наедине…
-Я у себя, если что, на месте.
Пробежав по бумаге глазами, полковник переменился лицом и сложил очки.
«Тьфу, ты-ё!» — про себя сказал он, и тряхнул головой.
— Извини, если что-то не так, Потемкин…
— Да ради бога!
— Ну, Ивана Петровича мы с Гаркушей к себе проводим, не против?
— Конечно.
— Владимир Иванович, проводи!
— А, — Синебрюх растерялся, — когда началось? Обещали…
— 4 ноября. Та же сам написал. Счастливо!
Дверь закрылась, и Цупов остался наедине с Потемкиным. Подождав, не хотел ли сказать что-нибудь Потемкин, полковник увидел, что слово за ним и, подумав, сказал:
— Не понял тебя я вчера, Потемкин… А ты промолчал.
— Были только догадки. Виталика, например — до сих пор мне и фамилия неизвестна… Только вчера, поздно вечером, стало понятно, что он в этом действе — актер.
— А если б не так, — Цупов тряхнул в руке «сочинение», — ты представляешь? Тот, второй, от побоев скончался в больнице. Всё, концы в воду! Спасибо, Потемкин.
— Не за что.
— А к Лахновскому, что — разоблачать, в одиночку, ходил?
— Да нет, — руку пожать, попить виски. Заочно мы с ним почти год знакомы. Ходили, как два шатуна-медведя, на параллелях, да не сближались.
— Я в этом не понимаю.
— Шатуны поедают друг друга: нечего больше, — зима. А когда остается двое — по ползимы параллельно ходят: и не отступают и не сближаются. Момент для сближения очень серьезный.
— Понятно. Лахновский, смотрю я, тебя не съел. А что с ним?
— У шефа спросите: я рапорт и справку подал.
— Я спрошу. Тебе как здесь?
— Нормально.
— Обратно к нам не хотел бы, в розыск?
— Не так это просто, как в кухню из спальни и наоборот.
— Ну, да… — вздохнул Цупов, — не просто. А телефон помощника, что — у Лахновского взял?
— Из памяти. С Виталиком мы на охоту готовились, в прошлом году.
— На медведя?
Потемкин помедлил, как что-то вспомнил. Но просто ответил:
— Да нет, на зайца. Не получилось…
— Жалеешь?
— Вы знаете, долго жалел.
— Но, ты дело большое нам сделал. Конечно, того, что скончался, со временем бы установили. Но — на мертвых бы все и замкнулось. Аэропорт — целиком не тебе.
— Я понимаю, спасибо, — устало ответил Потемкин.
— Скажи-ка, а фоторобот зачем у меня стащил?
— Ну, это же их портреты. Хотел, как-нибудь, по ситуации, «засветить их». Не успел, да на то не моя вина.....
Цупов беседовал с командиром роты.
— Ты ему так и сказал: режиссер, «Мосфильм»?
— Ну, как Вы мне сказали.
— Он не рассердился?
— По-моему, психанул.
— Да было однажды, попал он из-за режиссера. Этого, именно. Только сегодня, другого реального повода я не придумал — некогда. Так вот, другая задача: отбой! Пистолет верни. Напрягись, что-нибудь придумай.
— Ох-ё! — жалобно сжал виски ротный, — Опять!
— Давай, подполковник, надо! Вот, кстати, Потемкин тебе передал документы сегодня?
— М-мм… — простонал-прорычал, ротный, — Вот!
— Давай! — Цупов снова надел очки.
— Что скажете? — поинтересовался ротный.
— А ты как, — доволен взводным?
— Ой, да все хорошо, только в мозгах у меня от него сквозняк… Все молча, все молча, спокойно, думает — ну а потом как…
— Но он же не народный депутат!
— То есть?
— Те много говорят, а делать — знаешь сам. Хотя, — добавил Цупов, — их помощники — такое творить способны!
— Понял. Но Потемкин: например, как это вот понять?
— Вот это? Рапорт по Лахновскому? А что тут понимать? — и Цупов, приподнявшись, выбросил бумаги в мусорник, — Вот так!
— А приколоть мне их, товарищ э… полковник?... — ротный растерялся.
— Ну, надо приколоть — приколешь. А написал Потемкин верно!
Потемкина вызвал ротный:
— Показалось мне, что не хочешь ты экскурсоводом, а?
— Не хочу.
— Ну, так иди, да получай пистолет. Отставить экскурсию. У нас ведь работы — во!
Потемкин вздохнул, покачал головой и пошел в «подземелье».
«Не ворчи...» — хотел сказать ротный. Но Потемкин и не ворчал.
— Неплохо, скажу тебе, ты намекнул, где пистолет носить надо. Ромашкин, как видишь, понял. И подтвердил. Сказал за тебя свое слово, — классно сказал! Будь пистолет у Ромашкина справа, как и у всех, и всегда — забрали бы, с автоматом вместе. А так — не нашли...
«Да, — опешил Потемкин, — сказал за меня! То, что я не сказал вечером, прозвучало ночью».
Он вышел и ротный не видел, какое смятение он подарил Потемкину похвалой. Мир не знал, о чем говорили Потемкин и Слава вчера. Как не знал и о том, что вообще говорили. Но Славика видел последним, и говорил с ним — Потемкин. Чувство вины, черной тенью, холодной пощечиной мертвой ладони, хлестнуло Потемкина:
В оружейном подвале, под сводами, столь массивными, прочными, что свет, любой яркости, придавал ощущение сумерек и глухоты, размышлял Потемкин. Пуля, в том разговоре, стала последней точкой.
…«Ты предаешь их! Слав, — это так?»
— Мне плевать!
— Среди них есть и друзья, или те, кто тебя таким мог бы считать…
— Плевать!
— Круто, Слав! Но, так плевать — это разве не повод, чтоб плохо кончить?»
Мог ли точку поставить Потемкин? Иначе: чтоб все были живы? Он предлагал:
…«Значит, поговорили?
— Поговорили».
Предлагал. Но точка, которую он предлагал, слетела плевком на асфальт. В ответ прилетела пуля!
«Выстрелив в прошлое из пистолета, — вспомнил Потемкин, — получишь в ответ выстрел из пушки!». «Или достаточно плюнуть, — продолжил в печальной иронии он, — и не обязательно в прошлое, для того, чтобы получить пистолетную пулю...».
Потемкин сжал губы — речь шла не о посторонних, — о тех, кого знал, с кем вполне мог бы дружить. Но водители сделали то же и так же: плевали, сквозь зубы, — на Лока и тех, кто считал их друзьями.
«Нет, — понял он, — точки в своей судьбе, каждый ставит своей рукой. И ничего с этим сделать нельзя…».
***
«Да, — повторил про себя Потемкин, — точки в судьбе своей каждый должен ставить своей рукой. Не иначе! Куда я ушел? — не забыл он о том, что ротный назвал его беглецом. В сюжете, который сложила граница, развязка настала здесь. Не понял я, — пришел он к простому выводу, — что от себя убежать невозможно. А слышал об этом, так же, как слышали все…».
Правильность вывода, все-таки, не разбавляла горечи. «Каждому, — вспомнил Потемкин участников действа, — я мог подать руку. Граница не там пролегла, где она очевидна, — в сознании каждого пролегла. Передел продиктован временем, а перед ним все равны, и каждый проявит свой истинный образ. Будь время другое — иначе сложились бы судьбы. «Истинный свет луны!» — подытожил он, — А передел не бывает вечным. Не строят, всю жизнь, фундамента, — строить, потом, начинают стены. «Нашему времени выпало первое…» — понял Потемкин.
Захлопнув решетки, он спрятал ключи и по гулким ступеням, — из каменных сводов, — направился вверх. Там жизнь текла, стократно богаче и ярче любых раздумий. Там ветер в лицо, и там солнце…
***
«Я обратился к Потемкину, — думал Лок, — как пострадавший, за помощью, а он заставил меня раздеться: от верхней одежды, до самой сути… Так принято, что ли, у русских сыщиков? Или действительно, правда за ним — все находится в нас?»
Если прав был Потемкин, одно поражало: «Неужели так много находится в нас?!»…