Славик, с жезлом на отвесе, ноги разминал. Вдоль, по обочине: туда — сюда. Разглядывал, не торопясь, участников движения, и думал. Слова из фильма вспоминал: давным-давно смотрел в кинотеатре, с девушкой: «Не имей сто рублей — это мало; не имей сто друзей — слишком много. Имей тысячу рублей, и одного друга!» Истину ведь говорил, матерюга крутой — преступник и взяткодатель, изобличенный и севший после. А Славик и этот, — который народным не назовешь, — вариант переделал. «Пятьсот, только баксами, ну а друзей — лучше с баксами!»
Виталик, только попрощался с ним. Поехал в «дурку», с «Суперами», на склады. Но, как и обещал, — оставил Славику «на «Мальборо». И свежие штрихи к картине жизни…
Жизнь шла. По трассе шел автобус, в сторону границы. Славик знал, зачем, куда этот спешит. Такие примелькались, как друзья, которым нечего сказать, и ничего с них не возьмешь. И поднял жезл:
— Добрый день! Инспектор ДПС, старший лейтенант…
— Угу, — в хорошем, добром настроении, читал он документы, — Вы, значит, в Москву?
— Ну, да, — косил глазами на путевку, пряча удивление, водитель.
— На вывоз, запрещенного, есть, что-нибудь?
— Наркотики, оружие?
— Не только. Товары, что подпадают под лицензию.
— Смеетесь? — хлопнул себя по карманам, и, глядя в салон, рассмеялся водитель, — Зачем? Мы же на ввоз. Мы рынок наполняем, а не наоборот!
— В Лужники?
— Нет, у них свое. Вьетнамский оптовый торговый центр.
— Хороший?
— Да весь рынок наш — оттуда.
— Я видел. А что за товар?
— Поначалу — одежду возили. Теперь, уже — все. Электроника тоже…
— А нам бы договориться? Телевизор мне нужен, маленький …
— Ну, а чего бы — договоримся... — помялся водитель, — Но только, поймите, — за деньги. Со скидкой, конечно, но... Мы ведь не нарушаем и ничего вам платить не должны. Мы ввозим.
— Ну, потом! — согласился инспектор, отдал документы, — Подумаю…
«А если бы Виталик…» — прикинул он на своем месте друга. Легко, не думая, Славик говорил с ним показушно. На самом деле, — думал. Виталик побуждал к мозгам серьезно относиться. «Устроены мы, — стал по-другому Славик размышлять, — не так... Неумно! Отсюда, — ничего. Оттуда, — все вези, что сможешь закупить! С той стороны и пост, — обычный пост ГАИ. Лицензия им — на фиг! Нет там запретов, никаких, на вывоз. С таких оборотов? Глупо!».
«Икарусы» — под завязку набитые, — «Чемоданы», — как их называли в народе, катали без устали, как человек, трудящийся во благо близких. Вся страна, и живущие в ней иностранцы, крутились как белки, искали работы и денег. И оборота деньгам.
Но «Чемоданы» — они челноки, у них — ввоз. И денег они на границе не платят.
«Неразумно!» — раздумывал Славик. Смутно. Вопрос был мутным... Пока не понять…
Но мысли ложились штрихами, пока непонятными, свежими, в дополнение к новой картине жизни… «Ведь он же, Виталик, — глядя вслед уходящему вдаль «Икарусу», думал Славик, — тоже мне ничего не должен. А платит! А почему? Он умный, и зря не платил бы…»
«Шальной урожай собирает Виталик. И в хитрую дырку выносит. И платит тому, кто стоит возле этой дырки. А вот «Чемоданы» — какой урожай собирают они! Ну, а я, где стою?» — думал Славик.
Обидеть хотел, или так, посмеялся Виталик, однако, «Психолог», — он брякнул не зря. Возбудил…
***
«И больше нет ничего — все находится в нас!» — песня Виктора Цоя, которой Иван Сергеевич, целиком никогда не слышал, звучала в душе лейтмотивом. Дети и молодежь от нее, и от Цоя вообще, балдели, и слышать его приходилось часто.
«Перемен. Мы ждем перемен!» — как было не слышать бывшего кочегара? Окончательно и безнадежно, у всех на глазах, продолжал разрушаться старый, худой, может быть, но привычный, мир. Ничего не осталось в хозяйстве. Техника не на ходу, площади без посевов. И опустевшие, как в войну, изваяния — боксы, ангары, служебные помещения. Все, что осталось Сергеевичу, — руководителю этих руин. И картина полная.
Держава бросала Сергеича и миллионы других, на «подножный корм». Беднел, опускался, терял себя тот, кто Державе верил. А верить привыкли.
По этой причине и сон назывался «Хер-сон!» Работники ОПХ перешли на подножный корм, растащили технику, шифер, резину, металл и стекла, — все, что можно было бы сделать бартером в элементарных и мелочных сделках — на жизнь. Но и зарплату просить уже не приходили: зачем ноги бить понапрасну?
«Хер-сон!» потому еще становился плохим и насущным делом, что директору нужно было кормить семью. Тут он был на пределе, не знал, как и все, — что делать? Но, теперь: «Все находится в нас!» — тут разве, Цой не прав?
Крушение общества и экономики, от которых веяло страхом; которые переживал он серьезно: за ОПХ, за себя и людей, за семью — того страха не стоили. Сергеич сошелся с Виталиком, и забывал, что не мог прокормить семью недавно. Уже мог поменять машину. И думал о том, чтобы сахар, полученный в счет аренды, под видом зарплаты давать народу. Не деньги, но им, отвезти через поле, — куда и Виталик, продать — будут деньги…
«Все находится в нас!» Не верил бы в это, уставший как все, в меру честный, Сергеич, — пройдоха Виталик принес свою правду. И убедил! «Да за него нам молиться надо!» — думал, имеющий совесть, Сергеич
Беднеет и опускается тот, кто Державе верит. Сергеич ей больше не верит. Виталик пришел и отменил эту веру. Дай бог...
***
В казенном заведении, где суетились служивые люди, шурша документами и разновалютной денежной массой, Лахновского не забывали. Он, почему-то забыл. Менее гордым в таких обстоятельствах, будет, как правило, первый, — который не забывает. Так в жизни выходит...
— Але. Это Альфред Петрович? А Вы узнаете?
— Конечно. Что Вам, дорогой?
— Да, может, Вам чем-то помочь?
— А Вам?
— Нет, спасибо. Мы рядом, случайно... Попутно... Увидимся, может?
— Случайно... Попутно... — Альфред улыбнулся, — Да я разве против?.
— Ну, я через пять минут...
— Ох, что-то Вы забываете нас, Альф…
— Волнуетесь? Это приятно, мой друг, приятно!
— Ну, а мы-то, — всегда Вам готовы помочь.
— А я — то, бог мой, сомневаюсь разве? — Альфред покачал головой. И спросил, — Это все?
— Ну-у… — гость помялся, — если я Вам не нужен, тогда, пока, все.
И он бы ушел. Но Альфред, вспомнив что-то, потеребил воздух пальцами:
— А? — дружелюбно спросил он, — Скажите-ка, друг мой, Вы ставки за свой документ не меняли?
— Вообще-то, меняли. Да только для Вас, — гость легонько прищурил взгляд, — ставки останутся те же.
— Спасибо, — ответил Альфред.
Гость, конечно, был в курсе, что сорок тонн потерял Лахновский, при том, что была лицензия. Но к гостю, к ведомству, к документу ведомства, претензий быть не могло. Так случилось: несчастный случай...
— Все трудности временны..... — посочувствовал гость.
— Временны, — согласился Альфред. И мягко добавил, — С богом!
— Ломаке привет? — уходя, спросил гость.
— Привет...
Гость не понял, вернется ли в строй постоянных клиентов Лахновский? Он стоит того глаз лишний раз помозолить, прийти на поклон — таков он, чиновничий бизнес. Ведь он же подводный, всплыть ему — чиновничей смерти подобно А справедливости — знал это гость, — не бывает в вопросах с такими, как этот Лахновский. Слова «Благодарность» и «Скупость» — не совместимы ни в жизни, ни даже в фольклоре. В жизни богатые очень скупы. Богатые неблагодарны...
«Не льстивый чиновник, — смотрел ему в след Лахновский, — церковная мышка, бедняк! С карманом нельстивых не дружат взятки».
Знал бы Виталик, какая стабильная дружба нарушена им! Но о таких, как Виталик, Альфред рассуждал не много, и даже без слов. Он знал цену людям.
.
***
Податливый, жаркий бочок кумы, предвкушал на сегодня, на вечер Евсеич — банщик. Степан Иваныч и Альфред Петрович, парились сегодня. Птицы не из большинства, — что птицами бывают до тех пор, пока не сильно пьяны. А после — те же, и не лучше тех, кто пьет в подсобке, дома, на чужих поминках. Свинюки, проще говоря, которые, что не съедят, — не мелочатся — прут с собой, назад. Разве что оставят безобразие, которое Евсеич и ко рту не поднесет. Питье — к нему не пристает зараза, он, конечно посливает для себя…
А эти — говорят не так, как те, кто показушно делает себя. Они — как те, кто делает погоду. И без матов. Но главное: не съели — с богом, аккуратно, тихо, оставляют на столе. «Кума, — их проводив, по телефону звякнет банщик, — слышишь, приходи. Прибраться мне поможешь…» Она поймет. Придет. И на двоих, великолепно выйдет у него с кумой.