- Тянул по Указу 47-го года. За хищение соцсобственности. Но - всего три года... - Он цокнул языком.
Малышка будто почувствовал, что о нем говорят, пригнувшись, нырнул в толпу и появился, огромный и рыхлый, перед Костей со стаканом водки в руке.
- Костя, выпьем за то, чтобы мы чаще гуляли и меньше сидели!
Малышка протянул ему стакан.
- Пока пей сам. И погуляй. - Коновалов не принял стакана.
Малышка помрачнел, заглотал водку, швырнул стакан на пол и ушел.
Осколки блестели на асфальтовом полу.
- Что это он? - не понял Ленька.
- Он, говорят, ссучился и заложил в колонии хорошего вора. Чтобы выйти до срока.
- Это... точно?
- Надо проверить, Леня.
- А как?
- У нас на это своя почта есть, - ласково объяснил Костя.
- И что будет, если заложил?
- Услышишь. Или узнаешь.
Веселье вдруг замолкло. Аккордеон еще звучал, но пляшущие, почуяв тревогу, перестали топтаться. По коридору прошел, вроде бы не замечая никого вокруг, участковый Гальян.
Возле Малышки он остановился.
- Что, твой? - указал пальцем Гальян в пацана, которого вернувшийся держал на руках.
- Мой! - Малышка погладил сына по русым волосикам.
- И мой! - за спиной участкового возникла запыхавшаяся и разопревшая от танцев Верка.
- Смотри-ка! - покачал головой участковый, словно не веря в то, что у Малышки может быть сын, да еще такой ладный крепыш. - А ты сам - почему здесь? Ты же подписку давал, что духу твоего здесь не будет!
- У меня здесь жена и сын! - встал с лавки бугай и навис над Гальяном, но того превосходство в росте и весе не смущало.
- Она, - Гальян дернул головой в сторону Верки, - тебе по закону не жена. Значит, и сын - не сын. По закону.
- Пропишите - сразу распишемся.
- Ага! - поддакнула из-за спины участкового Верка.
- Обождешь! Если я тебя здесь еще раз увижу - пеняй на себя. Тебя ведь по-хорошему предупреждали.
Гальян ушел. Аккордеонист зафокстротил, но никому не танцевалось, и Трухуночка смолк.
- Останется здесь, - сказал Костя вслед понуро бредущему по коридору Малышке, - будет искать пятый угол.
- Как это? - вырвалось у Леньки.
- Лучше не знать.
- А все же? - переждав, когда мимо пройдут возвращающиеся с гулянки, спросил парнишка.
- В комнате, в каждом углу, стоят четыре мусора и бьют сапогами и ремнями, а ты между ними мечешься, ищешь пятый - где не бьют.
По тому, как рассказывал Костя, было понятно, что он сам когда-то искал пятый угол, но Ленька все-таки не удержался, уточнил:
- А ты... искал... угол?
- Раньше - искал.
- А теперь?
- Теперь они меня трухают. - И, не дожидаясь нового Ленькиного вопроса, объяснил: - Каждому жить охота. Ментам - тоже.
Костя уже шагнул от подоконника, но виденное так зацепило Леньку, что он, совершенно осмелев, остановил его следующим вопросом:
- А почему здесь всех прописывают, а Малышку - нет? Ведь если он им кого-то заложил, то наоборот - нужно прописать.
Костя внимательно посмотрел на парнишку.
- Верно. Мне и самому понять охота, почему, Леня. Ой охота!
Малышку взяли ночью в комнате Верки. Едва она открыла на стук, Гальян сиганул к резиновым сапогам, которые стояли в головах у спящего на полу Малышки. Участковый запустил руку в голенища, затем вытряс сапоги и доложил пришедшим с ним "мусорам":
- Оружия нет.
Сын Малышки проснулся и плакал. Верка выла:
- Что вы к нему привязались? Ну что?
Ее держали двое.
Малышка - груда рыхлого мяса - сидел на телогрейке, подобрав к животу татуированные ноги, и щурился на свет.
- Одевайся! - кричал Гальян. - Или помочь?
В заплеванной комнатенке отделения милиции Гальян выложил на стол лист серой шершавой бумаги и ткнул пальцем: здесь и здесь. Малышка, ждавший своей участи в окружении четырех милицейских, расписался.