- Никого не вижу.
- Как? - только теперь Сева обратил внимание на мутные зрачки Завирюхи.
- А вот так. Помнишь, как на флоте "стеол" из откатников пили?
- Еще бы.
- Ну вот, демобилизовался. А потом стал видеть плохо. Я же писал тебе... ты, правда, не ответил...
- Я... Не думал, что так серьезно... - пытался оправдаться Сева, - я тоже "стеол" пил... - Ему не нужно было напрягать память, чтобы вспомнить их флотские выпивки.
- Значит, мне больше досталось, - невесело усмехнулся Завирюха, - а теперь - потеря зрения 90 процентов на оба глаза.
- Лечиться приехал?
- Если получится... тут у вас какой-то Гельмгольц есть. По глазам. Но к нему мне самому не пробиться...
Сева молчал, понимая, что кореш ждет поддержки. А откуда ее взять, эту поддержку, когда у него с Давыдовичем...
Завирюха будто чуял направление его размышления и подтолкнул:
- Ты у знаменитости работаешь! У народного артиста. Может, он порадеет. Поможешь?
- Попытаюсь, - не сразу ответил Сева, - я... Попытаюсь... Как ты меня нашел?
- Ты же писал, что ходишь в "Националь". Ну, с вокзала меня туда вечером и подвезли. Швейцар дал адрес твоей бабы... Сказал: "Она у нас человек известный".
Сева помрачнел.
- Вась, ты с вечера здесь сидишь?.. - Он попытался замять возникшую неловкость.
- Ну да, а что вас ночью беспокоить...
- Поднялся бы...
- Я же знал, что ты с бабой...
- Сейчас я позвоню на студию. Скажу, что не буду сегодня. - Сева устремился в подъезд.
- Стой. Это тебе. В грелке - самогон, а здесь - сало, - Вася Завирюха протянул грелку и сало в белой тряпице, - все наше, запорожское!
Последний объект снимали в тюрьме.
В Пресненской пересылке.
Площадкой руководил Певзнер.
- Машины идут одна за другой, дистанция - максимум три метра! - кричал он в мегафон. - Вадим, так годится? - спросил он у оператора.
Вадим, глядя в визир съемочной камеры, одобрил:
- Годится, но не реже...
- Где Севка? - спросил тотчас, как появился, Ефим Давыдович.
Певзнер молчал.
- Я спросил: где Севка? Ты плохо слышишь?
Певзнер уткнулся взглядом в раструб мегафона.
- Что ты молчишь, как уркан на допросе? - наседал Давыдович.
- Он... У врачей... звонил.
- Молочные зубки зашатались? Или молодежный триппер прорезался?
- Его диагноза я не знаю.
- Зато я знаю. Он решил, что ему все позволено! Но сегодня для него не то время! Мы здесь дышим смрадом этих стен, а он гуляет! Я ему разъясню, что незаменимых нет! Певзнер! Ты, кажется, претендуешь на роль второго режиссера? Ну командуй! Покажи, на что ты способен!
Певзнер недолго колебался.
- По местам! - неистово прокричал он. - Генеральная репетиция! Машины, пошли!
Ефим Давыдович с удовлетворением наблюдал движение в кадре.
Хлопушка "Цена человека".
На фоне тюремной стены затылок героини Эллы. Внезапно она поворачивается, смотрит прямо в камеру и почти кричит:
- Пустите, пустите меня к нему! Он должен знать, что о нем кто-то думает! - Она проглотила слезы и уже шепотом произнесла: - Что кто-то помнит! Помнит!
В белом халате, накинутом на плечи поверх флотской суконки, Сева разговаривал с Васей Завирюхой у окна в коридоре больницы.
- Меня смотрел академик. Сказал, что будет думать, что со мной делать, - доложил Завирюха грустно.
- Даст бог, тебе повезет...
- Я не знаю, что мне даст бог, но тебе - уже спасибо. Без тебя я бы года три ждал сюда места.
- Просто случай... Улучил момент, когда секретарша повисла на телефоне, и рванул прямо в кабинет к академику. Ну а он тоже когда-то служил на флоте, - пояснил Сева причину успеха своей "акции".
- И никакого звонка или письма от твоего народного артиста не было? недоверчиво уточнил Вася.
- Я к нему не обращался.