— Хозяйка?
Она отрицательно покачала головой.
— Нет, сначала мне ответила хозяйка. Когда я назвала твоего друга, она попросила меня не вешать трубку и соединила с его комнатой, и вот тут-то мне ответила женщина...
Н-да, мое адамово яблоко дернулось. Я был совершенно ошеломлен.
— Как... Ты говорила с кем-то другим?
Что поделаешь! Она ведь не обладала навыками секретного агента. Я вздохнул.
— Что ты ей сказала?
— Я попросила ее передать, что друг месье Матиаса Сан А. будет ждать его у мадмуазель Боллерц, 13, Золикрештрассе.
— И больше ничего?
— Ничего... А что?
Ну, это не смертельно. В конце концов информация не содержала ничего компрометирующего. Даже если бы тот, кто находился у Матиаса, был из сети.
К тому же голос был женский, а не мужской. Я знал Матиаса. Это красивый, блестящий молодой человек, двойник Монтгомери Клифа. Женщины обмирают от его объятий и падают как мухи... Он любит это дело, и не вашему отощавшему глупцу Сан Антонио бросать в него первый камень.
— Хорошо... Надеюсь, она передаст поручение.
Разволновавшись, она спросила:
— Я не должна была ничего говорить?
— Видишь ли, в нашей профессии письма передают только в собственные руки, а сообщения только собственным голосом... Но ты не беспокойся.
Она отправилась на кухню что-нибудь приготовить, и я тоже потащился туда, чтобы ей помочь... Как помочь, спросите вы? Я к ней чертовски приставал. В результате мы так раззадорились, что свалились на надувной матрас. Тогда наступил один из лучших дней моей жизни, и я устроил большой супер гала! Сначала «Бинокль фининспектора», потому что это введение (если можно так выразиться) высшего стиля. Затем «Пишущая машинка маман» (десять лет практики, универсальная клавиатура, двухцветная лента и табулятор) это для перехода к моему триумфу — «Вертолет Негуса». Дамы, которые удостаивались чести вознестись на эту вершину наслаждений уже никогда оттуда не спускались. Из ста четырнадцати, попробовавших «вертолета», двенадцать ушли в монастырь, двадцать две в дом, допускаемый моралью, но который многие осуждают, а другие были обнаружены либо с пулей в голове, либо в меблированных комнатах. Это вам о чем-нибудь говорит?
В финале она получила право на небольшую «Тонкинку у губернатора». Любовь для меня как допинг, как говаривал мой друг Шампуэн. Чем больше я ею занимаюсь, тем в лучшей форме я чувствую себя.
Франсуазу же надо было собирать по частям. Если бы ее матрас спустил, у нее не хватило бы сил заткнуть пробку, чтобы избежать катастрофы. Она оказалась в столь растрепанном состоянии, что вашему покорному слуге пришлось самому готовить яичницу...
Мы подкрепились по-турецки, на матрасе[1]. Замечательно, как на пикнике... Любой пикник вне квартиры внушает мне ужас: брезент палаток, который протекает, жирная бумага, полусырая еда, орущие дети... Нет уж, увольте!
Я уже не чувствовал так называемой пневмонии. Я думаю, что моя малышка-сестричка преувеличила диагноз. Женщины всегда хотят внушить, что мы всем им обязаны!
— Я попрошу тебя об одной услуге, Франсуаза.
Она влюбленно посмотрела на меня. Ее глаза были наполнены такой теплотой, что могли растопить ванильное мороженое.
— Все что хочешь, мой любимый.
— Необходимо, чтобы ты отправила это письмо, очень срочно.
Она оделась и взяла послание.
— Наклей достаточно марок, это во Францию.
Она утвердительно кивнула и удалилась. Я зажег сигарету, несколько хороших затяжек расправили мне легкие. Как хороша жизнь. При условии, что тебе везет, оф кос[2]! И — постучим по дереву — мне пока везло! Не будете же вы мне говорить, что вмешательство этой маленькой порочной Франсуазы было не чудом, а? Ведь меня могла бы заметить и какая-нибудь старая карга? Или отставной жандарм! Ставлю полярный против заколдованного круга, что лишь один из тысячи взял бы меня под защиту, как это сделала моя милашка. Все другие бросились бы стучать ногами и орать во всю глотку.
Я витал в облаках, когда раздался звонок, заставивший меня подскочить. Это первый звонок, с тех пор, как я в гостях у Франсуазы. Он пронзил мой череп, будто шило. Я был в замешательстве. И вдруг я подумал о Матиасе. Без сомнения, это он откликнулся на мой зов. Я подошел к двери, но, взявшись за замок, снова засомневался. А что, если это кто-то другой? Например, к Франсуазе?
Я приложил глаз к замочной скважине в лучших традициях водевилей. И почувствовал спазм в солнечном сплетении. На площадке стояли два господина в плащах с препротивными физиономиями. Меня бы не удивило, окажись они полицейскими.
Затаив дыхание, я наблюдал за ними. Один из них снова позвонил. Затем он что-то сказал своему приятелю на языке, которого я не знаю. Другой вытащил отмычку. Мой страхомер встал на нулевую отметку. Я сдрейфил. Неужели эти старьевщики будут открывать дверь? У них развязные манеры.
Именно так и вышло. В замочную скважину ввели ключ и начали шуровать там... Если они войдут и найдут меня здесь, то моя песенка спета.
Я ретировался в комнату. Безнадежно. Тут негде было спрятаться. И я вернулся к двери. Они все еще возились с замком. Вот бездари! Они не были на «ты» с замками. Сан Антонио со своим сезамом давно бы вошел. Человек открывает замки, шепча им нежные слова!
Я подался в ванную. Там было узкое оконце. Я вспрыгнул на край ванны и выглянул в отверстие. Оно выходило в стык этого и соседнего дома. Как раз под окном проходит водосточный желоб. Я полез в отверстие. К счастью, гибкости мне не занимать. Носками я уперся в желоб, а руками ухватился за трубу водостока. Подо мной разверзлась бездна.
Слабость на мгновенье охватила меня, и мне показалось, что я разжимаю руки, но это прошло, и я сильнее сжал трубу. На мое счастье, соседнее здание выше, чем наше, и я скрыт от любопытных взглядов. Около окна ванной комнаты было другое окно, я заглянул внутрь. Это был чулан, где размещался распределитель центрального отопления. Еще усилие — и я там. Я закрыл оконце, сел и успокоился: здесь меня искать не будут, разве что не повезет...
Я ждал. Дело дрянь: я бросил у Франсуазы все бумаги, взятые из портфеля Влефты... У меня остался только чек. Эти бумаги доказывают мое пребывание у Франсуазы, ее теперь посадят в тюрьму за сокрытие преступника. Бедняжке дорого обойдется ее благородный жест. При этом за квартирой установят наблюдение, и с надеждой отсидеться здесь придется распрощаться... Если только я смогу вообще выбраться отсюда.
Жалкий олух, который в момент звонка агентов витал в облаках! Плавал в сиропе, считал себя избранником божьим... И вот — крах! Вы ошиблись номером!
Минуты тянулись бесконечно. Чулан, в котором я находился, пропах затхлостью. Влажная жара и угнетающая тишина... подошел к двери, которую без труда открыл. Она выходила на черную лестницу. Я вышел. Между этажами было окно. Посмотрим. Выходит на улицу. Внизу у входа стоит авто... Я вижу приближающуюся Франсуазу. Она идет быстрым шагом.
Ее во что бы то ни стало надо предупредить. Хватаюсь за шпингалет, чтобы открыть раму, но дергаю слишком сильно, и он отрывается. Вот зараза! Стремглав спускаюсь на этаж ниже, рискуя встретить кого-нибудь... Но пока я открываю окно, Франсуаза уже входит в подъезд. Все идет наперекосяк! Мне необходимо действовать как можно быстрее, до того, как эти господа из полиции устроят свою контору в помещении.
Продолжаю спуск... Внизу надо пересечь холл, однако там моют полы, всерьез и надолго. Снова поднимаюсь. Руки мои нервно дрожат, ужас сжимает горло. Возвращаюсь на свой пост у окна... Проходит четверть часа, и я вижу, как оба недоброжелателя выходят, садятся в свою карету и уезжают. Говорю себе, что это невозможно! Наверное, я сплю! Неужели они оставили Франсуазу на свободе? Мне самому нравится, когда женщины умеют убеждать, но все-таки!
Подождал еще, чтобы убедиться, нет ли наблюдения. Нет! Улица пуста. Лучшее, что я смогу сделать, это вернуться к Франсуазе, и мы устроим военный совет, чтобы решить, как жить дальше...
Повторяю упражнения подтягивания на руках над пустотой. На этот раз техника у меня уже отработана. Я подтягиваюсь и проникаю в ванную комнату.
Наверное, малышка Суа-Суа недоумевает, куда это я подевался? Если она еще икает, я исцелю ее своим выходом из ванной. Я открыл дверь, пересек прихожую и вошел в комнату.
— Ку-ку, — сказал я, входя, милой швейцарочке, которая сидела в кресле. Но это нежное создание не подпрыгнуло. Да разве можно подпрыгнуть с перерезанным от уха до уха горлом!
Я обошел кресло и увидел ее. Я был так потрясен, что вынужден был сесть на диван напротив.
У Франсуазы изменилось лицо. Смерть сделала ее похожей на восковую статую. На ее щеках и груди были следы от ожогов и сигарет, блузка была разодрана и наполовину сорвана.
Я понял, что ошибся насчет двух этих бродяг. Это были не полицейские! Только сейчас до меня дошло. Когда Франсуаза позвонила Матиасу, женщина, которая приняла сообщение, передала его руководителям сети, вместо того, чтобы известить моего друга.. Были посланы два исполнителя. Эти добрые люди обыскали квартиру, никого не нашли, но получили в свои руки документы, изъятые у Влефты. В этот момент неожиданно появилась Франсуаза. Они стали спрашивать ее обо мне. Несмотря на жестокое обращение, которому ее подвергли, она не могла сказать, где я, — и не без основания, — тогда ее прикончили, чтобы она не проболталась...
Кровельщик назвал бы этот случай неожиданной неприятностью. Те, кто голосует за то, чтобы никогда не участвовать в грязных историях, почерпнут лишний урок для размышлений под крышами из листового железа. «Да здравствуют домашние туфли», — напишут они большущими буквами на своей печной трубе. Если честно, я не могу их осуждать.
В последний раз я посмотрел на труп. Глаза закрыты. Однако на ее милом лице отчетливо проступала паника.