- А как пить-то?
- Ну-ну... Принесите ему кружку.
Семнадцать часов.
Каре уже не стоит. Сидит на пыльной затоптанной травке. Многие разделись, прикрыли головы платочками. Солнце шпарит, будто и не собирается на ночлег. Все изнывают от жажды.
В центре площадки Димка, не торопясь, пьет до сих пор еще прохладное пиво.
Сколько осталось в канистре, не видно. Знатоки держат пари. В рядах шепот:
- Двадцать две кружки по двести пятьдесят грамм - сколько будет?
- Пять пятьсот...
- А ты говоришь - меньше половины!
- В туалет можно?
- Что? - вопрос застигнул Мамову врасплох.
- В туалет. Это же пиво...
- Хм. Ну, идите...
Семнадцать тридцать.
Димка, как опытный марафонец, не частит, он свой темп выдерживает четко.
Не выдерживает заместитель Мамовой:
- Зинаида Николаевна, давайте всех отпустим, а он пусть тут под вашим при-смотром рекорды ставит.
- Ладно, молодежь, пока идите, занимайтесь, мы вас попозже соберем, чтобы вы на результат посмотрели.
Народ, жадно глотавший слюну, сбегал попить. Через десять минут к месту каз-ни снова собрались все, без всякого зова.
Восемнадцать часов.
Тридцать кружек.
А ведь жарко...
- Зина...Зинадаида... Зиниколаевна... у меня в палатке к-кильки.
- Вы что городите, какие кильки?
- А я н-не с-собирался на пустой ж-желудок. Я с-собирался с к-кильками.
Мамова озадаченно- возмущенно смотрит на "спиртоношу":
- Ну вы, молодой человек, и нахал!
- Я н-не н-нахал. Я в-вам правду, а вы р-ругаетесь...
Вот тут-то и началось...
Народ рухнул. И даже те, кто сидел. В приступах сумасшедшего смеха, разря-дившего двухчасовую "педагогическую" процедуру, по полянке катались и студенты, и аспиранты, и преподаватели. Смех не знает табелей о рангах.
Мамова пыталась удержаться.
Но, через минуту и у нее - студентки -"шестидесятницы", выпускницы родного биофака, хватило сил только на то, чтобы сказать:
- Убирайся, паршивец, и не попадайся мне на глаза до конца практики!
Димка, единственный серьезный человек среди этой странной публики, пони-мающе покивал головой и неверной походкой поплелся к палаткам.
Пройдя с десяток метров, он вдруг остановился, повернулся к Мамовой и, за-думчиво морща лоб, спросил:
- А пиво?
- Что, "пиво"?
- Там же осталось. Вы же сами говорили: прокиснет...
x x x
Ах Кангауз!
Сколько лет прошло!..
Но, видно, останешься ты навеки в сердце моем, на самом почетном месте, как то уникальное, единственное в мире гнездо, что до сих пор хранится во всемирно из-вестной коллекции одного доброго и веселого орнитолога .
Валерий Горбань. Чемодан
Хороший был чемодан у Ольги. Просто классный. Вместительный, на хитрых колеси-ках, позволяющих катить эту громадину и плашмя, и торцом, и как угодно. Вот если бы он еще прыгать умел!
Оля с трудом взгромоздила чемодан на площадку вагона. Отдышавшись, поднялась сама. Еще две схватки с узкими дверьми тамбура и купе и, наконец, победное заключение кожаного чудовища в темницу нижней полки. Пакет с необходимыми в пути причиндалами скромно примостился возле столика в уголке.
В открытое окно купе ворвался страдальческий голос:
- Я тебя еле нашла!
Ну, Лерка! Ведь договаривались на три часа ровно, чтобы успеть поболтать до отхода поезда. Правда, в этот раз она опоздала всего лишь на десять минут. Снег пойдет, навер-ное.
Глаза подруги уже блестели. Ее пылкая натура требовала настоящего прощания: со слезами, многократными лобызаниями и тому подобными штучками. И вовсе не важно, что через неделю она сама собирается в Москву, поступать в аспирантуру. И, естественно, ос-тановится у Ольги, которая уже готовилась к защите.