- ...Гадкий утенок!
Я засмеялся и, подыгрывая ей, повесил свой длинный нос.
- Правда, па, тебе идет старость... уже.
Динку выписали из клиники почти через месяц с диагнозом "сливная пневмония". Это означало, что в ее легких был не точечный очаг справа или слева, а оба легких целиком представляли один полыхающий очаг. Она должна была умереть, но случилось чудо.
Лена была в ярости - она считала, что это я довел Динку до такой болезни. Мне много раз объясняли, что каждый должен заниматься своим делом: нечего прачке управлять государством! Дело мужика много работать, деньги получать, думать о семье, устраивать приличный дом, а не заниматься черт знает чем! - кричала Лена день за днем, не сдерживаясь. Она уже перестала сдерживать себя. - Если ты сам готов вечно сидеть в дерьме, то хоть о ребенке бы подумал!!!
Динка в это время писала бабушке:
"Бабуля, мы с папой в болезни вышли на улицу и стали гулять. И увидела божий мир и очень удивилась, когда вспомнила прозрачную Неву. По ней плыл прекрасный лед и шуршал, как мыш, которая шелушыт зерном. А небо было голубое, ужасно голубое, голубее, чем синее море и синее реки. Исакиевский светился в Неве золотым отражением. А утки плавали вокруг нево..."
Глава 7
"А ну-ка, еще горяченькой и мыльца туда. - Николай Николаевич налил в ванну светло-зеленую жидкость и слабо помахал в воде ногами, взбалтывая. Нет, это не так-то просто, надо еще раз. Значит, если я кладу здесь тонкие плитки, то ступеньки как раз в пазы и войдут, но тогда для верхней части зазор будет маловат, а если толстые - все удобно и хорошо, но сами-то они не смотрятся".
От напряжения лицо Николая Николаевича сморщилось в гузку, выдавая сильнейшую душевную работу, в то время как бездеятельное, довольно рыхлое и утомленное тело его в распростертом виде качалось в объемистой ванной, расположенной в великолепно отделанной под мрамор и золото ванной комнате, которая, в свою очередь, располагалась в почти отстроенном третьем доме Николая Николаевича. Все в этом доме, как многое и в предыдущем, было возведено лично Николаем Николаевичем, не считая, конечно, фундамента и стен, и было плодом кропотливейшего и неустаннейшего труда. Ему посвящал Николай Николаевич не только все свободное время, но также душевные силы своей семьи и долгие ночные бдения, в процессе которых он взволнованно обдумывал цвет замазки, толщину ступенек, ширину дверей и другие наиважнейшие детали. Решение каждой из этих задач отнимало у Николая Николаевича сон и аппетит и приводило его в состояние сильнейшего возбуждения, так что он иногда и на четвереньках выбирался ночью из своей спальни и с сантиметром в руках ползал по полу и вдоль стен, бессчетно считая и пересчитывая. Никому бы на свете не доверил Николай Николаевич столь ответственной работы. Этот дом должен был стать триумфом, монументом всей его жизни. И он, конечно, и становился.
Ради этой точки Николай Николаевич юношей оставил свою мать с сонмом младших детишек в Югославии, куда забросила их война. Отец - власовец - еще раньше сгинул где-то в лагере. И как только появилась лазейка, молоденький Николаша, не тратя время на терзания о семейном и сыновнем долге, добыв денег на пароход, отчалил из голодной Европы в солнечную Австралию. Бесплодные душевные переживания не омрачали распорядка жизни юного каменщика, и, кажется, переписка его с матерью, ограничившись десятком писем, благополучно скончалась.
Жизнь сулила блаженства, и, несмотря на недостаток нужных средств, Николаша приступил к ухаживанию за официанткой из соседней закусочной, формы которой, все чаще и чаще возникавшие перед Николашей даже и во снах, вносили незапланированный хаос в его ничем доселе не омрачаемую жизнь.
Девушка эта, по имени Валя, принадлежала к русской семье, покинувшей Китай в один из последних исходов русских из Харбина. Город был густо населен русскими, начиная с периода постройки КВЖД, с конца девятнадцатого века. Детишки инженеров-путейцев, строителей, техников, ремонтников учились в своих русских школах, и русский язык ходил в городе наравне с китайским ассимиляция шла с трудом. К началу второй мировой войны в городе уже было около миллиона русских. Выезжать из Харбина начали по разным причинам: бежали от японцев и от реформ Мао-цзе-дуна. Половина русского населения, родившегося и прожившего жизнь в Харбине, бросив обжитые места, отправилась в Россию, но не в города, а в легкие палатки целинников: энтузиазм помочь родной стране был велик. Вторая половина русских предпочла путешествие в отдаленные городки Сидней и Мельбурн.
Около девяти лет прошло с тех пор. Валя нашла отличное место в закусочной, и теперь молодой и очень приятный каменщик, тот, что и завтракал и обедал у них всю осень, довольно неожиданно предложил ей "закрепить их отношения браком". Валя не стала долго раздумывать, и вот молодые рука об руку устремились к счастью, которое во-первых и в самых главных состояло из заветной цели: купить дом. Влезли в огромные долги, взяв в банке деньги под проценты, купили небольшое, но вполне достойное жилище.
Вот тут-то Николаша впервые смог вложить душевные силы в дело, достойное их применения. Это оказалось сарайчиком для садового инвентаря. Страстно и самозабвенно строил Николаша плод своего четырехмесячного обдумывания. Затем взялся за гараж. Кажется у него родилась и немного выросла дочь, когда он воплотил свой великолепный замысел. Ведь двор-то тоже был отделан! Николаша работал, беря много сверхурочной работы и в невиданно короткие сроки сумел выплатить дом. Затем он продал его, взяв дополнительные деньги за свои постройки, и купил второй - побольше. Этот был тоже, как у людей, но гораздо приличнее, чем у некоторых. Бесспорно приличнее. Теперь перед Николашей стояла грандиозная задача: не только выплатить и его в рекордный срок, но также улучшить. Раз появившись, единственная и главная идея управляла его жизнью, ради которой он был готов на любые жертвы. Эта неугасимая страсть двигала им день и ночь.
Бежали годы, росли дети. Он приклеивал, забивал, прилаживал, снова приклеивал, снова забивал и снова прилаживал, пока не увидал однажды в зеркале округлившуюся талию, отвислые мешки под глазами и седую челку. Тогда он решил, что час пробил.
На собранные от бесчисленных левых заказов деньги был прикуплен участок земли очень удачно, на пригорке, и началось строительство последнего и решающего дома; старый же был продан с большой прибылью. Стены рабочие возвели споро, и, наконец, после массы хлопот, Николай Николаевич смог окунуться в настоящее дело. В ту пору ему исполнилось пятьдесят пять лет. Если и были в жизни Николая Николаевича постройки - они были ничто по сравнению с важностью теперешней работы. Николай Николаевич строил на века.
Сейчас трудно было бы определить точно, сколько лет продолжалась эта грандиозная деятельность. Мы застали Николая Николаевича уже в безусловно отстроенной ванной номер два, расположенной в комфортабельном двухэтажном доме с пятью спальнями и гигантской застекленной гостиной, занявшей почти весь второй этаж. Вид оттуда на город, вечерами переливающийся огнями, был невероятный. Николай Николаевич неустанно рассказывал все новым и новым слушателям захватывающую историю покупки участка земли, оформления бумаг, подсчета количества необходимых кирпичей, выбор цвета стен, количества ступеней на второй этаж и множества других удивительных деталей. К середине второго часа слушатели бывали подавлены необыкновенным талантом Николая Николаевича и разнообразием строительных терминов. И вот уже детально отточенный рассказ подходил к концу, и Николай Николаевич счастливо завершал его любимой шуткой: "Ну вот теперь можно и пожить!"
Не так давно мы оставили Николая Николаевича, вкушающего заслуженный отдых в ванной комнате. Мысли его, крутящиеся вокруг обивочных плиток для маленького прудика во дворе, постепенно теряли свою страстную напряженность, так как он понимал: основная постройка завершена, дело его жизни подошло к закономерному концу.
Николай Николаевич растерся великолепным полотенцем, с интересом разглядывая себя в зеркало. Сначала взгляд его стал несколько критичным, но он быстро понравился себе. Достал из шкафчика красивый флакон и щедро обрызгал себя дорогим одеколоном. Чудесно пахнущий, он обрадовался еще больше, ущипнул себя с нежностью и, слегка пританцовывая, натянул темно-синий бархатный халат.
Неожиданно он в смятении схватил себя за мокрую голову, что-то забулькал и шустро побежал из ванной. В спальне часы показывали приближающийся полдень - час, когда Николай Николаевич должен был, заехав за Светой и ее мамой, отправиться вместе с ними на пикник.
Начало дня было чудесно. А с ним и начало года с многочисленными встречами и пирушками. Николай Николаевич вспомнил, что в конце этих празднований его ждет православное Рождество, и его настроение окончательно приобрело восхитительную легкость. Не мешкая, он переоделся во что-то скромное, но не без щегольства. Причесал челку, подмигивая сразу двумя глазами, сострил сам себе и радостно рассмеялся.
На кухне Николай Николаевич выволок с нижней полки пенопластовый ящик и принялся перебирать лежавшее постоянно: спички, салфетки, пластмассовую посуду, растительное масло. Быстро загрузил в него продукты из холодильника и несколько бутылок вина, которые проводил задумчивым взором. Это последняя капля и вот - все готово. Остался один пустяк.
Он набрал телефон жены, пропадавшей на работе почти без выходных, что-то бегло объяснил, пообещал благодушно и ласково, чмокнул в воздухе губами, еще, еще и повесил трубку. Отволок тяжеленную коробку в багажник и через несколько минут, радостно оглядывая пустынные улицы, мчался навстречу счастливым минутам.
На пикник должны были собраться русские и несколько австралийцев. Обыденная жизнь Николая Николаевича текла так монотонно-однообразно, что новогодние каникулы воспринимались главой из феерической сказки. Окрыленный и улыбающийся, он ввалился в дом, где его ждали.
Народу здесь оказалось больше, чем он ожидал: кроме Светы и Нины Ивановны, которые, понятное дело, жили тут и должны были привечать Николая Николаевича, в креслах сидели, будто свалившись с неба, Шустер и добрый приятель Илья, потягивая ледяное пиво. Мало того, по комнате бегала чья-то девочка. "Динка", - Николай Николаевич быстро вспомнил ее имя. У окна родители Динки - Лена и Вадим.
Попав в такую большую компанию, Николай Николаевич от неожиданности растерялся, расстроился и поскучнел, но не надолго, потому что обольстительная хозяйка увлекла его и усадила рядом.
- Как дела, Николай? - жизнерадостно воскликнул Шустер, подмигивая ему.
- Ничего, погода хорошая, - ответил Николай Николаевич.
Может, такой ответ мог кому-то показаться отчасти глуповатым, но уж тут ничего не поделаешь: Николай Николаевич всегда так отвечал.
Илья засмеялся, а Нина Ивановна, скромно молчавшая до сих пор, всколыхнулась, обернулась к Николаю Николаевичу, и они принялись с интересом обсуждать, какая температура была вчера и какая, вероятно, будет завтра, все более и более оживляясь. Нина Ивановна, имея большой опыт в предсказаниях погоды, склонялась к тому, что парит к дождю, но Николай Николаевич ей не уступал, умея тонко разбираться в этой теме и обладая также незаурядными познаниями. Мнения их не вполне совпадали, но души явно колебались в унисон. Они с четверть часа увлеченно обменивались впечатлениями по этому вопросу, и душевный мир Николая Николаевича был восстановлен.
В комнате стоял легкий гул, полные запотевшие бутылочки на столе быстро становились пустыми. Света внесла приготовленную коробку для пикника, и кто-то сказал: "Пора". Все повскакали, болтая и смеясь. Через несколько минут, подзывая друг друга, собрались у машин, любезно открывая дверцы и уступая места.
Шустер потеснее придвигался к Свете, намереваясь вскочить за ней на сиденье и караулил момент. Она и еще одно заинтересованное лицо - Илья сразу отметили это, и, если Света замешкалась, не отдав предпочтение ни одному и даже устранилась от решения, то Илья, не колеблясь, сам сделал решительный шаг.
- Нина Ивановна, прошу со Светочкой! - уверенно сказал он, указывая дамам на заднее сиденье. Быстро, лукаво взглянул на приятеля, скользнув следом. Николай Николаевич садился за руль, и Шустеру ничего не оставалось, как плюхнуться впереди, наливаясь раздражением и думая о быстрой мести.
Вадим уже выводил свою машину со двора, и Николай Николаевич заторопился следом, боясь потеряться.
Еще через пол-часа кавалькада машин, миновав бесчисленные перекрестки, вырвалась на волю.
Под гибельной, мучительной мощью солнца дорога горела раскаленной серебряной лентой, цепляясь за землю, как в смертной истоме, за землю, сотворенную без участия зеленого цвета. Очумевшие от жары коровы валялись под редкими эвкалиптами, забывая отмахиваться от мух - как в глубоком анабиозе. Никто не бегал, не блеял, не мычал. Мир дрожал в отчаянии, отдавая силы, покрываясь испариной крепкого новогоднего пекла. Сухая земля, забывшая запах воды, закатив выжженные глаза, глубоко продернулась сетью морщин, обнажая бесплодную сердцевину. Время замерло над соломенным миром до дна прогоревшей травы, обессиленными равнинами, под полыханием неутолимого солнца.
- Это и есть настоящая Австралия, - сказал Илья Свете, в изумлении смотрящей на странный пейзаж. На ее лице появились чувства, которые наверняка хоть на минуту испытал каждый европеец, приехавший сюда в любой из прошедших веков и впервые увидевший эту землю. Она замерла, словно в остекленении, и глубокая тоска наполнила ее глаза, отраженная от вековой суши пустынного мира. Ее плечи передернуло.
- Боже мой... - только и выговорила она.
Илья кивнул, разглядывая ее ноги в очень коротеньких шортах слева от себя. Он непременно положил бы на них руку, если бы не мама, тихой кошечкой сидевшая третьей.
Мелькнули придорожные знаки, указатель, поворот, и машины въехали на территорию парковой зоны. Вмиг все переменилось. Нет, лес не стал другим: те же эвкалипты, с рассеянными между ними кустами, под ними горячая земля, засыпанная палками и сухой корой - по которой даже больно представить прогулку. Тихо, сухо, мертво. И несколько бетонных дорожек для любителей походить. Но здесь, в парке, открытые участки, хорошо поливаемые, покрылись зеленой травкой, к тому же ровно подстриженной. Это газончики больше всего напоминали человека, вышедшего от парикмахера: голова кругла и свежа, как кочан, глазки блестят, а щеки радостно пылают.
Машины тем временем оказались на стоянке, вокруг которой в тени насаженных настоящих лиственных деревьев были разбросаны столики. С одного из них им усиленно замахали. Там, попивая вино, разместилась Анжела. Вокруг нее хлопотали Ирка и ее сын, Костик.
В две минуты машины были разгружены, и мужчины потащили ящики к пиршественному столу. Места на нем уже не было.
Кто-то чокался, кто-то предпочитал пиво, радостно делая первые жадные глотки и с облегчением оглядываясь вокруг. Женщины сгрудились над коробками с мясом, деловито тыча пальцами в разнообразные соуса.
Неожиданно у Светы вытянулось лицо.
- А жарить-то на чем?! - воскликнула она, дергая за рукав Ирку, как обычно играющую первую скрипку на кухонном поприще. Та, не оборачиваясь, ткнула пальцем в сторону странного вида тумбы.
Вадим подвел Свету ближе и показал на кнопку сбоку и металлический лист, встроенный наверху.
- Это что же - плита в лесу?.. - протянула она пораженно.
- Вот именно. Газовая, - он, не выдержав, расхохотался, увидев ее лицо. - Эта штука называется "барбекью". Они в лесах, на речках, на лужках. То есть, барбекью - это, одновременно, печка и мероприятие. Будете жарить со мной мясо? - предложил он, включив плиту.