Даже воздух в Далвинни был не такой, как в Лондоне. Это был воздух родного дома, прохладный, свежий, стекающий с гор.
Джед Парлэйн расхаживал взад и вперед по перрону, чтобы согреться, и дул на свои озябшие пальцы. Он помог мне перетащить поклажу в свой автомобиль, сказал, что рад меня видеть, и спросил, как я себя чувствую.
- Отлично, - сказал я, - как огурчик.
- О твоей хижине этого, к сожалению, не скажешь.
- Ты был там? - спросил я, стараясь не выдатьсвоего беспокойства.
- Не волнуйся, был и поставил там новый замок. Все, что оставалось в доме, когда ты уехал, до сих пор на месте. Роберт просил меня каждый день наведываться туда и проверять, как да что. Никто вокруг ничего не вынюхивал, за это я могу поручиться. Ну, конечно, полиция хотела бы расспросить тебя лично кое о чем, сам понимаешь.
Понятно. Как-нибудь при случае…
Джед отвез меня, однако, не в хижину, а прямиком в замок Кинлохов, пред светлые очи Самого.
Этот замок совсем не походил на сказочно-прекрасные белоснежные сооружения с легкими шпилями башен из мультиков Диснея. Как все старинные шотландские замки, он представлял собой скорее тяжеловесную глыбу, предназначенную для защиты от неприятеля и от непогоды. Он был сложен из массивных, грубых серых камней, а его узкие, как щели, окна служили когда-то бойницами для лучников. Занимая господствующую высоту над раскинувшейся у его подножия долиной, замок казался суровым, негостеприимным и грозным даже в солнечные дни и производил удручающее впечатление в ненастную погоду.
В этом замке вырос мой покойный отец, и я, будучи внуком старого графа, в детстве часто играл там. Но времена изменились. Замок давно уже не принадлежал роду Кинлохов, а стал собственностью Шотландии. Теперь его использовали для привлечения туристов. Этим занималась одна из организаций, охраняющих памятники старины и культуры. Сам, осуществивший передачу замка государству, заявил, что ремонт крыши и счета за отопление непосильны даже для казны Кинлохов, и совершил сделку, переселившись в не очень большой, уютный флигель, где раньше одно крыло занимала кухня, а другое - жилые помещения для многочисленной челяди.
При случае Сам мог надеть исторический наряд шотландца и как радушный хозяин принять монарха в огромной трапезной замка. Однажды после такого важного вечера - лет шесть тому назад - предприимчивая шайка воров, нарядившихся в лакейские ливреи, похитила и унесла из замка прекрасный позолоченный обеденный сервиз восемнадцатого века на пятьдесят персон. С тех пор об этом сервизе не было ни слуху ни духу. Он исчез бесследно.
Не прошло и года, как еще один вор (или сколько их там было) утащил из замка несколько гобеленов, висевших на стенах для украшения. Тогда-то Сам и задумался над тем, как сохранить в безопасности самое известное и драгоценное из многочисленных сокровищ Кинлохов: инкрустированную драгоценными камнями золотую рукоять церемониальной шпаги принца Карла-Эдуарда Стюарта, Прекрасного Чарли.
Это означало, конечно же, что рукоять надо изъять из ящика, который был выставлен напоказ, и вместо настоящей положить туда подделку, чтобы ввести воров в заблуждение. С тех пор как Роберт перенес подлинную рукоять в безопасное место, он вежливо отказывался сообщить администрации замка, где искать ее. Рукоять принадлежит ему, утверждал Сам, так как принц Карл-Эдуард лично вручил ее предку нынешнего графа Кинлоха. Следовательно, эта реликвия досталась ему как наследнику рода по мужской линии.
Но ведь и замок когда-то принадлежал графу Кинлоху, а теперь принадлежит государству, возражала администрация. Стало быть, и рукоять теперь достояние нации.
Нет, парировал возражения администрации Сам. Документы о передаче замка государству не распространяются на личную собственность. Таким образом, передача государству рукояти церемониальной шпаги принца Карла-Эдуарда Стюарта не имела места.
Этот вопрос вызвал жаркие дебаты в газетах и на телевидении: становился ли когда-либо подарок, сделанный тому или иному конкретному лицу, общей собственностью
Больше того, подчеркивал Сам, эта рукоять была подарена его предку в благодарность за гостеприимство, а также за лошадей и провиант, предоставленные принцу. Это было надежно засвидетельствовано в истории. Принц Карл-Эдуард во время своего долгого отступления на север (после почти успешной кампании, которую он вел с целью завоевания английской короны) остановился в замке Кинлохов, где провел двое суток. Здесь ему оказали поддержку и обеспечили провиантом, а свите принца подарили новых лошадей. За это Чарли вручил тогдашнему графу Кинлоху рукоять своей церемониальной шпаги, лезвие которой тогда уже было случайно сломано и стало укороченным.
Эту шпагу никогда не использовали в сражениях, да она и не предназначалась для них. Она была слишком тяжела, щедро украшена и служила символом власти и богатства. Принц, мечты которого пострадали еще сильнее, чем лезвие шпаги, расстался с ней и продолжил свое отступление в направлении Инвернесса, где потом его армия потерпела последнее сокрушительное поражение под Куллоденом.
Неутомимый в своем бегстве, принц удачно пересек Шотландию и целый и невредимый вернулся во Францию. Графа же Кинлоха, не столь удачливого, англичане обезглавили за его преданность принцу (как и беднягу старого лорда Ловата), но великолепная рукоять церемониальной шпаги перешла от него к сыну, а тот оставил ее своему сыну - и так из поколения в поколение. Эта реликвия стала известна под названием «Честь Кинлохов», и Сам, нынешний граф, хоть и лишился замка, в конце концов выиграл дело в суде. Суд вынес решение (до сих пор оспариваемое), что рукоять шпаги, по крайней мере, пока жив граф Роберт Кинлох, принадлежит ему.
Но и после того, как Сам «спрятал» рукоять, замок продолжали грабить. Похитили произведения искусства горных шотландцев: щиты, палаши, броши. Сам, находившийся во время последнего взлома в своей лондонской резиденции, отпускал саркастические замечания в адрес бюрократов, называя их никчемными стражами сокровищ. Ситуация обострялась. Посрамленная администрация замка с удвоенным рвением принялась искать рукоять шпаги, дабы доказать, что Сам охраняет сокровища ничуть не лучше бюрократов.
Под видом замены электропроводки и реставрации замка, включая и крыло дома, в котором жил Сам, там прозондировали каждый камень - дюйм за дюймом - в неукротимом стремлении обнаружить тайник. Но все, что удалось чиновникам выжать из Роберта, - это лишь обещание, что «Честь Кинлохов» не останется его собственностью.
Джед высадил меня у редко запиравшейся двери того крыла дома, которое занимал Сам. Я вошел и обнаружил своего дядюшку в столовой. Одетый, несмотря на ранний час, в твидовый костюм, он стоял возле буфета и наливал из кофейника кофе в свою чашку.
Как и всегда, когда мы встречались по прошествии более или менее длительного времени, дядя Роберт приветствовал меня по этикету.
- Александр!
На что я ответил с легким налетом старомодной церемонности:
- Милорд.
Он кивнул, еле заметно улыбнувшись, и жестом пригласил меня выпить с ним кофе.
- Позавтракаешь?
- Спасибо.
Сам поставил свою чашку на стол и принялся за гренки. Стол был накрыт на две персоны, и дядя взмахом руки предложил мне занять свободное место.
- Я ждал тебя, - сказал он. - Твоя тетка пока в Лондоне. Я сел и тоже стал есть гренки, а Сам спросил меня, хорошо ли я доехал.
- Всю дорогу проспал, - сказал я.
- Отлично, - сказал Сам.
Дядя Роберт был очень высокого роста - по меньшей мере на четыре дюйма выше меня, - широк в плечах и впечатлял своими габаритами, не будучи полным. К шестидесяти пяти годам он начал седеть и седел быстро. Его лицо казалось внушительным: крупный нос, тяжелый подбородок, зоркие глаза. В движениях дядя был неуклюж, а в своих суждениях основателен и тверд, как дуб. Если это правда, что он сказал Айвэну, будто готов доверить мне свою жизнь, то верно было и то, что я доверил бы ему свою, хотя, подобно большинству добрых людей, дядя был слишком доверчив. Так что мне пришлось бы рисковать, полагаясь на его абсолютное молчание, а то, что проговориться дядя мог невзначай, без всякого дурного умысла, не уменьшало риска.
Намазывая на хлеб мармелад, Сам начал:
- Джед рассказал мне, что случилось с тобой возле хижины.
- Не стоит об этом.
Но дядя выразил желание, чтобы я поведал ему обо всем случившемся - и как можно подробнее. Пришлось подчиниться, хотя говорить об этом мне совсем не хотелось. Я сообщил дяде и о том, что Айвэн сделал меня своим доверенным лицом, и о предпринятых мною в Рединге усилиях.
Слушая меня, Сам выпил три чашки кофе. При этом он машинально поглощал один ломтик поджаренного хлеба за другим.
Улучив момент, я с деланным равнодушием спросил его:- Так «Золотой кубок короля Альфреда» у вас? Он здесь?
- Я сказал Айвэну, что ты умеешь как следует прятать вещи, - задумчиво сказал дядя Роберт
- Хм. - Я выдержал паузу. - Вероятно, кто-то услышал вас.
- Что ты, Ал!
- Я думаю, те четверо искали у меня в хижине кубок, а не рукоять шпаги, - сказал я. - И еще я думаю, что им не объяснили точно, что именно они должны найти. Они все спрашивали: «Где это?», но что за «это», так и не сказали. Тогда-то я решил, что они пришли за рукоятью, потому что еще не знал, что Айвэн отдал вам кубок, но, возможно, они просто хотели получить от меня что-то такое, что я особенно ценю. Теперь я уверен, во всяком случае, что «это» был кубок.
- Джед говорит, они крепко избили тебя, - озабоченно произнес дядя Роберт.
- Тогда был вторник. Сегодня суббота, и я уже в полном порядке. Так что ни о чем таком не беспокойтесь.
- Это моя вина?
- Нет - финансового директора. Он виноват в том, что сбежал, прихватив денежки пивоваренного завода.
- А я - в том, что предложил Айвэну обратиться к тебе.
- Это уже в прошлом.
- Однако я должен решить, что делать с этим проклятым куском золота, - не сразу сказал дядя Роберт.
Я не спешил с радостью соглашаться припрятывать кубок.
Дядя оценил мое молчание и грустно покачал головой.w
- Пожалуй, мне не следует ни о чем просить тебя, - сказал я.
«В следующий раз ты у нас завизжишь»… Следующего раза быть не должно.
- Пэтси сказала кое-кому, что кубок уже у меня. Она утверждает, что я выкрал его с пивоваренного завода.
- Но это же чушь!
- А люди верят ей.
- Ты ведь никогда не бывал на заводе. Во всяком случае, уже несколько лет.
- Несколько лет, - согласился я.
- Одно я знаю твердо, - сказал дядя Роберт, - кубок унес с завода сам Айвэн, за день до сердечного приступа. Он говорил мне, что чувствует себя скверно, что очень огорчен и угнетен. Его фирма аудиторов - как его там звать-то, этого малого… Толлрайт, кажется, - предупреждала его, что он на грани потери всего своего состояния. Но ты знаешь Айвэна… Он боялся и за своих работников, что они потеряют работу, и за себя, что потеряет лицо и лишится доверия. Он очень серьезно относится к своему титулу и к членству в Жокейском Клубе… Он не вынесет, если вся его жизнь завершится такой неудачей.
- Но он в этом не виноват.
- Он назначил Нормана Кворна финансовым директором и теперь не верит своим собственным суждениям о людях. Айвэн взваливает слишком много вины и ответственности на свои собственные плечи.
- Да.
- Видя перед собой призрак банкротства и позора, он просто решил сохранить хотя бы кубок. Тоска и огорчение надломили его, он сам так сказал. Тоска и огорчения. Бедный Айвэн.
- Он унес кубок в Кресчент-парк? - спросил я. - И вы оттуда забрали его?
Дядя Роберт усмехнулся:
- Айвэн сказал, что боится, как бы кубок не стал в Кресченте таким же доступным, как и на пивоваренном заводе. Его заботило, чтобы кубок не был включен в имущество несостоятельного должника и чтобы не оставалось никаких следов в бумагах, чего-то вроде зафиксированного хранения в подвале банка, ну он и оставил кубок… Ты, конечно, будешь смеяться… Он оставил эту ценность в картонной коробке в гардеробе своего клуба под надзором швейцара.
- Черт побери!
- Я забрал эту коробку с кубком оттуда. Спасибо швейцару. Потом я привез кубок сюда. Мы ехали вдвоем с Джеймсом, как обычно, ты знаешь. Семья, конечно, всполошилась.
Джеймсом звали старшего сына дяди Роберта, его наследника.
- Я не сказал Джеймсу, что мы везем. - Сам внимательно наблюдал за мной, ожидая, что я скажу на это. Я не сказал ничего. - Джеймс не понимает, что значит слово «тайна».
Джеймс, добродушный малый, любил поболтать. Жизнь казалась моему кузену скорее всего веселой шуткой. У него были миловидная жена и трое весьма необузданных детишек.
- Сейчас они все на яхте, - объяснил мне Сам, - вернутся, когда начнутся занятия в школе.
Дядя Роберт и я вышли из столовой и медленно обошли кругом все древнее сооружение. Роберту нравились такие прогулки. Наши ноги бесшумно ступали по съеденной овцами траве.
- Я спросил у Айвэна, сколько может в настоящее время стоить «Золотой кубок короля Альфреда», - сказал дядя Роберт. - Каждый склонен видеть в этом кубке бесценное сокровище, но это, конечно, не то, что рукоять церемониальной шпаги принца Карла-Эдуарда Стюарта.
- И что сказал Айвэн? Какую цену он назвал?
- Он сказал, что кубок - это символ, а у символа не может быть цены.
- Мне кажется, он прав.
Некоторое время мы шли молча, а затем дядя Роберт снова заговорил:
- Я сказал Айвэну, что хотел бы оценить кубок. Если он собирается передать мне его на хранение, то должен же я знать, сколько этот кубок стоит.
- Он согласился?
- Он очень разволновался и заявил, что навсегда потеряет кубок, если я отнесу такую вещь к какому-нибудь авторитетному оценщику, потому что «Золотой кубок короля Альфреда» хорошо известен коллекционерам. От волнения Айвэн начал даже задыхаться. Мне пришлось заверить беднягу, что я не покажу кубок такому оценщику, который мог бы узнать его.
- Однако никто, кроме настоящих знатоков, не сумеет назвать вам истинную цену, - сказал я.
Дядя Роберт улыбнулся. Мы обошли южный угол замка и теперь шли навстречу ветру.
- Сегодня во второй половине дня, - сказал Дядя Роберт, повысив голос, - мы все узнаем.