Вернувшись в Лондон, я постарался успокоить Айвэна и мать, внушив им, может быть, большую уверенность, чем чувствовал сам. Гольден-Мальт, сказал я им, в безопасности, с ним все в порядке, но было бы лучше спрятать его где-нибудь подальше от Даунса, потому что там любой знаток лошадей опознает его с такой же легкостью, как узнают кинозвезду ее поклонники.
Я попросил Айвэна одолжить мне копию «Horse in Training», где среди прочих подробностей содержались адреса и имена каждого из имеющих лицензию тренеров по всей Британии. А мать я попросил позвонить Эмили и сказать ей, чтобы она отправилась в Суиндон или Ньюбери как будто бы за покупками (она часто ездила в тамошние магазины) и позвонила бы нам оттуда из какой-нибудь телефонной будки.
- Но зачем такие сложности? - с недоумением сказала моя мать.
- У стен дома в Ламборне есть уши, и служат эти уши Сэртису, - объяснил я матери. Ее взгляд при этом сделался недоверчивым. - И пожалуйста, - добавил я, - не говори Эмили, что я здесь.
Мать выполнила мою просьбу и позвонила Эмили, а та бодро ответила, что как раз собирается отправиться за покупками, и через сорок пять минут сама позвонила и сообщила моей матери номер телефона, по которому можно было найти ее в Суиндоне. Я взял телефонную карту матери и поспешил на ближайшую телефонную станцию. Первым делом Эмили хотела знать, так ли уж был необходим весь этот спектакль.
- Скорей всего нет, - сказал я, - но на всякий случай… - Я выдержал паузу. - Что случилось после моего отъезда?
Эмили с трудом сдерживала смех.
- Вечером пришли жокеи и всех нас освободили. Ксения от злости разревелась. Сэртис был от ярости весь красный и сразу давай звонить в полицию. Те, конечно, примчались как угорелые и своей сиреной переполошили всех наших лошадей. Сэртис заявил, что ты украл Гольден-Мальта, но, к счастью, полиция еще раньше приезжала ко мне, когда у нас стащили седла и сбрую. Ну, в общем, полицейские поверили мне, что Гольден-Мальт принадлежит Айвэну, а ты имеешь полное право распоряжаться жеребцом, как сам сочтешь нужным. Я показала им копию документа, помнишь, ты дал мне ее. Ну, что ты доверенное лицо Айвэна, и они сказали Сэртису, что не станут преследовать тебя. Тот чуть не лопнул от злости. Он орал на полицейских, но так ничего от них не добился, а я упросила их задержаться, пока он не уехал, потому что боялась, как бы Сэртис сгоряча не набросился на меня или на какую-нибудь лошадь. Полицейские пытались утихомирить его и в конце концов приказали ему убираться вместе с тягачом, а Ксения так и захлебывалась слезами, с ней чуть ли не истерика случилась. И если Сэртис доедет до дома без происшествий, это будет просто чудо.
- Дурак он, этот Сэртис.
- Если бы только дурак, - сказала Эмили. - Такие вот ослы, как он, легко идут на преступления. Берегись, Ал. Я говорю серьезно. Ты поставил его в идиотское положение, и он никогда не простит тебе этого.
- Ничего, я найму телохранителя, - сказал я, стараясь придать своему голосу беззаботность.
- Ал! - раздраженно сказала Эмили. - Будь осторожен с Сэртисом.
- Ладно, буду. А вообще-то я собирался поговорить с тобой о Гольден-Мальте.
- Где он?
- В довольно хорошем и безопасном месте, но лучше будет, если я упрячу его еще дальше, так что мне необходимы твои знания и совет. Я одолжил у Айвэна экземпляр «Horses in Training» и выбрал оттуда имена и адреса четырех тренеров, которые показались мне подходящими для этого. Я назову их тебе, а ты скажи мне свое мнение о них, хорошо?
- Давай.
Эмили выслушала меня и, подумав, сказала:- Двое из них были бы очень хороши, но обратись к Джимми Дженнингсу.
Я отыскал его имя и адрес и возразил:
- У него слишком много лошадей. - Подсчитав их, я добавил: - Тридцать шесть.
- И все же обратись к нему - и ни к кому другому. Он недавно болел и наполовину сократил число лошадей… Сказал кое-кому из владельцев, чтобы они временно забрали лошадей, но похоже, что это насовсем. Мы с ним хорошие друзья. Главное преимущество Джимми в том, что у него две конюшни, и одна из них сейчас пустует. Назови мне номер его телефона, я позвоню ему. Посмотрим, что он скажет.
Я назвал номер телефона Джимми и спросил Эмили:
- А можно будет сделать так, чтобы тренером Гольден-Мальта оставалась ты, когда он выступит на скачках?
- Да, у Джимми есть лицензия, так что никаких проблем не будет. Гольден-Мальт вернется в мою конюшню в день скачек, и на нем выступит его всегдашний жокей. Я могу заранее проинформировать Жокейский Клуб, и ни у Айвэна как у владельца, ни у меня как тренера не возникнет никаких затруднений. Что касается секретов, то чаще всего их выбалтывают жокеи, причем не нарочно, не по злому умыслу, а просто так, за кружкой пива.
- Да, и один из твоих жокеев - осведомитель Сэртиса.
Эмили вздохнула:
- Знать бы кто. Я бы дала ему тогда дезинформацию.
- Это мысль.
- Дай мне десять минут, и я позвоню тебе снова. Все это время я провел в ожидании возле телефона, ловя на себе ненавидящий взгляд какой-то негодующей дамы, которой нужен был только последний аппарат в ряду, а не какой-нибудь другой, уже свободный. Наверное, ей предстоял нелицеприятный разговор. Когда Эмили, наконец, позвонила, дама все еще околачивалась поблизости, сверля меня злыми черными глазками.
- Все улажено, - сказала Эмили. - Извини, что так задержалась. Я объяснила Джимми ситуацию в целом. Ему можно верить на все сто процентов. Он сказал, что поставит Гольден-Мальта в пустующую сейчас конюшню и, чтобы избежать болтовни жокеев, ухаживать за Гольден-Мальтом и тренировать его будет шестнадцатилетняя дочь Джимми. Она жокей-любитель и умеет держать язык за зубами. А его штатным жокеям незачем даже знать, что Гольден-Мальт будет там. Конюшни находятся на другом конце деревни. Больше того, в этом месте оживленного тренинга сейчас нет. Успехи Джимми не особенно велики. Хотя он тренировал в свое время многих победителей. Я сказала ему, что сегодня ты прибудешь где-то во второй половине дня, и… ну… в общем, пообещала неплохое вознаграждение за тренинг. Джимми и слышать не хотел об этом, но я настояла. Он согласен на небольшую плату, но слишком горд, чтобы самому заговорить о ней.
- Он получит хорошее вознаграждение, - сказал я.
- Ну вот и ладно. Я знала, что ты согласишься. Эмили объяснила мне, как добираться до места.
Джимми сказал, чтобы я нашел квадратный белый Дом с воротами, украшенными бронзовыми факелами, и позвонил в колокольчик у парадной двери.
- Прекрасно. Так и сделаю.
- Я еще буду звонить Джимми, чтобы узнать новости. Не волнуйся, не из дома. А ему я сказала, чтобы мне не звонил.
- Замечательно.
- Ты и в самом деле думаешь, что мой телефон прослушивают!
- В любом случае лучше не рисковать.
Мы с Эмили пожелали друг другу всего самого лучшего и на том закончили разговор. Зловредная старая ведьма плечом отодвинула меня с дороги, чтобы поскорее добраться до облюбованного ею аппарата. У каждого свои причуды, подумал я. Невозможно отказаться от идеи фикс. К услугам старушенции было шесть свободных аппаратов.
Я вернулся в дом Айвэна, сделав по дороге крюк, чтобы купить экземпляр «Horse and Hound» и современную карту дорог. Айвэну и матери я дал пищу для размышлений, подробно рассказав им о той заварухе, что случилась во дворе у Эмили, и о своем путешествии с Гольден-Мальтом.
- Эмили договорилась со своим хорошим другом-тренером, так что все в порядке. Гольден-Мальт сможет участвовать в скачках на «Золотой кубок короля Альфреда». Если вы согласны, я сегодня же вечером переправлю Гольден-Мальта к этому тренеру. Там он окажется в надежных, хороших руках, и Сэртис не найдет его, в этом я уверен.
- Как много беспокойств причинил я тебе, - сказал Айвэн.
- Гольден-Мальт принадлежит вам. Вы просили меня заняться вашими делами, вот я… и занимаюсь ими.
- Все это ради твоей матери. - Это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.
- Да, но и ради вас тоже. Вы не одобряете моего образа жизни, но никогда ни в чем не отказывали мне, вы хотели взять меня в свое дело, и этого я никогда не забуду.
Айвэн смотрел на свои руки, и я не мог угадать, о чем он думает. Когда я спросил, можно ли взять его машину сегодня вечером, он сразу ответил утвердительно.
С помощью объявлений в «Horse and Hound», дорожной карты и телефона я договорился о передвижном деннике для четырех лошадей (меньших у престижных фирм не было). В конюшне Фила в Восточном Илсли я погрузил в этот денник Гольден-Мальта, чтобы отвезти его к Джимми Дженнингсу.
Мы с Филом с удовольствием пожали на прощание руки друг другу. Водитель из транспортной фирмы следовал за машиной, в которой ехал я. Довольно долго мы тащились по проселочным дорогам на юго-восток, пока не достигли какой-то деревушки вблизи Бэйсингстоука, где, показалось мне, вряд ли когда-нибудь ступало копыто скаковой лошади. Однако на главной улице я увидел белый квадратный дом с бронзовыми факелами на стойках ворот.
Я остановил машину, а сзади, скрипнув тормозами, остановился грузовик, буксирующий денник. Согласно полученной от Эмили инструкции я подошел к главной двери белого дома и позвонил в колокольчик.
Дверь открыл худощавый улыбающийся мужчина средних лет, встретивший меня как старого знакомого. У него был нездоровый, землистый цвет лица, какой бывает у хронических больных, но он крепко пожал мне руку. Чуть позади него стояла маленькая, хрупкая девушка, которую он представил мне как свою дочь. Она, сказал он, поможет отвезти Гольден-Мальта в конюшню и поставит его там на место. Он одобрительно посмотрел, как его дочь забралась в высокую кабину и села рядом с шофером, а потом пригласил меня в дом, окинув дорогую машину Айвэна взглядом, означавшим, что все идет так, как он и ожидал. Эмили, сказал он мне, предупредила его, что посылает к нему своего «особого представителя», который обеспечит безопасность перевозки «особой лошади».
- Чему вы улыбаетесь? - спросил меня Джимми. - Или вы не «особый представитель» Эмили?
- Нет. Я ее муж, - ответил я.
- В самом деле? Так это вы тот самый художник, который бросил ее и сбежал в горы?
- Боюсь, что так.
- Боже милостивый! Идемте. Сюда, сюда. Джимми быстро пошел по коридору, предлагая
мне последовать за ним, и мы вошли в его офис, обставленный как комнаты большинства таких тренеров. На стенах здесь рядами висели фотографии в рамках. Он остановился и молча протянул руку в направлении этих фотографий, но я и без того уже увидел в их россыпи свою картину, написанную и проданную мной года четыре тому назад.
Всякий раз, как мне доводилось заново увидеть свою картину, написанную достаточно давно, я чувствовал волнение, смешанное с испугом. На той, что висела здесь, был изображен жокей, бредущий к трибунам ипподрома после падения с лошади. Я узнал эти поникшие от огорчения и разочарования плечи, эти разорванные бриджи с оставленными травой пятнами. Я вспомнил, что волновало меня, когда мазки ложились на холст, и снова ощутил эмоции этого человека: разочарование, горечь поражения.
- Парень, которого я тренировал, не мог оплатить свой счет, - объяснил мне Джимми Дженнингс, - и предложил вместо денег эту картину. Он уверял меня, что придет время, когда она будет стоить целое состояние, но я ее взял у него просто потому, что она мне понравилась. Не знаю, понимаете ли вы сами или нет, но эта картина отражает - нет, подытоживает целый этап в жизни жокея. Я вижу в ней терпение, выдержку, смелость, упорство. Вы понимаете, что я хочу сказать?
- Я рад, что она нравится вам, - только и смог ответить я.
Джимми выпятил подбородок. Он выражал этим нежелание покоряться угрозам и неизбежности судьбы.
- Эта картина дает мне уверенность в своих силах, - сказал он.