Бисмарк бродил по комнате, бранясь в мыслях: «Скоты! Дурачьё! Чурбаны!..» Может быть, что-то из его мыслей и сорвалось с губ, потому что Развозовский, входя, всё так же полный глубокого достоинства, вдруг вздрогнул и чуть даже сгорбился, а Бисмарк взглянул на него внимательно и произнёс:
— Теперь мне значительно лучше. Побеседуем, граф. Садитесь.
— Благодарю вас, ваша светлость, очень благодарю.
— Я сейчас мельком ознакомился с делом Ахончева. Это печальная и подозрительная история. В ней замешан канцлер союзной державы. Оказывается, бумаги Ахончева увёз совместно с графом Развозовским сам канцлер Горчаков? Неужели он был заинтересован в увозе бумаг?
— Нет, нет, ваша светлость, что вы! Да он и не увозил. Я его встретил, пригласил к себе на чашку чаю… я был потрясён смертью Андрея Лукича.
— Но векселя, принадлежащие покойному Ахончеву, и его вексельная книга были уже в то время у вас, граф?
— У меня.
— Прискорбно. Разве князь Горчаков брал деньги под векселя?
— Нет. Он богат.
— Что же он искал в вексельной книге? Каких-нибудь отметок? Условных знаков, известных также вам, граф? Зачем вы приехали в Германию во время конгресса? И зачем приезжала ваша дочь, славянофилка?
— Вы хотите назвать меня шпионом, ваша светлость?
— Может прозвучать и так определение вашего характера, граф.
— Я — шпион? Ну посмотрите в моё лицо. А приехал я, чтоб повеселиться, повидать дочь… и глубоко раскаиваюсь во всём!
— Если вы не шпион, значит, князь Горчаков уничтожал векселя свои и ваши!
— Мои уже были оплачены, ваша светлость.
— Значит, векселя Горчакова не были оплачены? И он не в состоянии был их оплатить? На какую сумму он уничтожил тогда своих векселей?
— Помилуйте, ваша светлость! — Развозовский всплеснул руками и развёл их в стороны. — Какие векселя? И зачем князю занимать деньги? Он состоятельный человек, ведёт одинокую жизнь.
Бисмарк не сдавался:
— Всем известно, что канцлер сластолюбив. Он имеет обыкновение дарить дамам бриллианты, а его посещают красавицы, ваша дочь, например.
— Вы не должны так говорить о моей дочери, — негодуя произнёс Развозовский, и сам удивился, как это у него вырвалось: он перечил самому Бисмарку!
— Тем более, — спокойно согласился Бисмарк. — Вы не хотите компрометировать вашу дочь? Следствие не пойдёт дальше стен этого кабинета, Это особо важное дело, в которое впутан канцлер союзной державы. И никто никогда о нем не узнаёт, кроме государей союзных держав.
— Что же будет канцлеру Горчакову?
— В таких случаях канцлер уходит за преклонными годами на покой.
— Но ведь векселей не было! — опять завёл Развозовский.
— Подумайте. Или уголовный суд, газеты: ваша дочь в качестве свидетеля, вы, душеприказчик, обвинены. Или мой благожелательный доклад государю. И вы с честью возвратитесь на Балканы. Что же касается наследников, то они поймут свои интересы, и вы закончите дело миром.
— Очень трудно, ваша светлость. Канцлер Горчаков ко мне так хорошо относился… нет, не могу!
— Тогда отсюда вам придется направиться прямо к уголовному следователю, и попробуйте доказать, почему вы уничтожили вексельную книгу.
— Я не уничтожал её!
— Довольно! Вы преступник. Вы защищаете жалкого развратного старика, который хочет войны между Германией и Россией.
— Горчаков — и война? Он двадцать пять лет канцлер, и у него была только одна война с турками, да и та продолжалась полгода.
— Тогда суд! — Бисмарк позвонил. На сигнал появился дежурный чиновник, Позовите дежурного офицера. — И повернулся к Развозовскому. — Граф! Офицер проводит вас к уголовному следователю.
— Нет, нет! Не надо.
Бисмарк подал знак, по которому офицер удалился.
— Да, я сознаюсь, — начал Развозовский. — Князь Горчаков заходил ко мне, с тем, чтобы взять вексельную книгу и уничтожить векселя…
— На какую сумму было векселей князя у господина Ахончева?
— На пятьдесят тысяч.
— А не на сто семьдесят пять?
— Да, да! На сто семьдесят пять.
— Князь Горчаков уничтожил эти векселя у вас на глазах?
— Да, У меня… на глазах. Боже мой!..
— Искренность, мой друг, дело трудное, — успокоил его Бисмарк. Вексельная книга в данное время спрятана у него?
— Да. У него.
— Вы можете указать, где именно?
— Могу.
— Подождите в приёмной. Потребуется уточнить некоторые ваши показания следователю по особо важным делам. До свидания, граф. Я приветствую ваше правдивое признание.
Развозовский было вышел, но в дверях остановился, лицо его исказилось страданием.
— Что, мой друг? — забеспокоился Бисмарк.
— Но моя дочь, ваша светлость, узнает о моём позоре?
— Никогда! — торжественно пообещал Бисмарк.