— Видите ли…
— Я убью себя, если вы скажете, что любите другую!
Она протянула Ахончеву кинжал:
— Говорите.
— Фу-у… Да. Я вас люблю, — выдохнул Ахончев.
Наталия поцеловала его и быстро добавила:
— Больше я вас до свадьбы целовать не буду, Это неприлично. Идёмте. Вам надо скакать.
— Куда скакать?
— Иначе вас здесь убьют.
— Как меня могут убить, когда сюда сейчас придут мой брат и жена моего отца. Все по делу о наследстве.
— Не верьте немцам. Они хитрые. Они — подлецы. Идёмте.
— Дорогая, я не могу бежать. Здесь мой брат, мачеха… их могут убить, я их должен защищать, не правда ли? Я должен остаться.
— Да, вы правы. Вы должны остаться. Но вот вам на всякий случай кинжал.
— Зачем мне кинжал? Оставьте его у себя.
— У меня есть ещё два. — Наталия снова поцеловала капитан-лейтенанта и спохватилась. — Ах, как неприлично! Я и забыла. Защищайтесь. Если вам будет туго, крикните, я приду.
Когда она ушла, Ахончев подумал: «Неужели я на ней женюсь? Это — моя жена? Да это всё равно, что жениться на лесном пожаре! Но, с другой стороны, ни одна девушка не вызывала во мне такого волнения… Но ведь долг — Нина Юлиановна…»
Размышления прервал дежурный чиновник:
— Не появлялась ли здесь девушка в зелёном бурнусе?
— Нет. Я видел в окно, как она только что прошла по саду к воротам канцелярии и вышла в ворота.
— Уже проскользнула в ворота? — Он поспешно выбежал и в дверях комнаты столкнулся с мачехой Ахончева, Ириной Ивановной. Она обратилась к капитан-лейтенанту от самого порога:
— Аполлоний Андреевич. Я удивлена. Неужели вы решились? Поверили, что я похитила векселя… вексельную книгу… пожаловались немцам?
— Значит, это всё… наследство? Уверяю вас, Ирина Ивановна, я не жаловался. Да и мой брат тоже. Мы не знаем, откуда возникла эта история. Мы хотели полюбовно…
— Если б вы знали, как вы меня сейчас обрадовали!
— Мне тоже это очень приятно. Мне лично ничего не нужно. Верните брату эти векселя, и бог с ними.
Ахончева произнесла смущённо:
— Я верну. Хотя… я не могу их вернуть! Я не могу, поймите вы, Аполлоний Андреевич!
— Почему вы смотрите так растерянно, Ирина Ивановна? Уважаемая Ирина Ивановна! Вам достаточно оставлено по духовному завещанию отца, верните брату векселя!
— Да… — и тут же поправилась, — не могу. Они мне нужны.
Ахончев сказал тихо:
— Пока не пришёл брат, Ирина Ивановна! У меня есть свободные деньги, я дам вам взаймы… я понимаю, жизнь за границей, расходы. Возьмите у меня денег, Ирина Ивановна, ради памяти моего отца.
— Ради памяти вашего отца векселя останутся у меня.
— Почему? Расскажите мне. Я всё пойму.
— Да! Чувствую, что и должна рассказать вам после того, как поняла, какой вы человек. Но я не могу. Мне нужны векселя.
— Зачем? У вас долг?
— Да, пожалуй, это можно назвать и долгом.
— Поставщики?
— Можно их так называть.
— Модные?
— Модные?
— Портнихи? Ювелиры? Меха?..
— Нет, нет! И не портнихи, и не квартира, и не обстановка, и не… Я к вам очень хорошо отношусь, но нельзя, нельзя, хотя мне и надо бы всё вам сказать. Родители должны быть чисты перед детьми, да, да… Иначе вы не поймёте, как я вас люблю родительской любовью…
— Ума не приложу, что это такое!
В дверях появился Егор Андреевич, брат Ахончева, и обратился к капитан-лейтенанту:
— Мне кажется, что с подобной особой, брат, тебе не след говорить.
— Ещё ничего не доказано, брат.
— Доказано. Нас вызывают в Имперскую канцелярию. Значит, дело международное. Международное мошенничество? Я вёл свою контору шестнадцать лет. И на меня не падало ни малейшей тени, а тут едва приехал в Берлин, благодаря этой особе, — указал на Ирину Ивановну, — я попадаю в немецкий суд.
— Имперская канцелярия не суд, — успокоил Ахончев брата, — это просто управление делами всей империи.
— Я коммерсант и имею дела с клиентами, а не с империями. Мне неприятно иметь дело с империями, это до добра не доводит. Отойди от неё, брат, прошу тебя. А вас, сударыня, последний раз прошу быть честной.
— Я всегда была честной.