— Граф Развозовский, вексельная книга была у вас, судя по вашим словам?
— Вексельная книга существовала у меня в период между увозом мною документов и опечатыванием их согласно требованию капитан-лейтенанта Ахончева. Затем она пропала.
— Почему вы увезли документы?
— Госпожа Ахончева не хотела их держать, а мне надо было сохранить вексельную книгу, так как не было иных отметок об уплате мною долга, что же касается моего денежного состояния, о котором Егор Андреевич…
— Об этом позже. Вы видели вексельную книгу?
— Да.
— Прочли её всю?
— Да.
— Не помните ли, сколько значилось долга за канцлером князем Горчаковым?
— Я ошибусь в трёх — пяти тысячах, но приблизительно около ста пятидесяти тысяч.
— Неправда! — выдохнула Ирина Ивановна. — Князь никогда не брал у мужа денег! Я знаю дела Андрея Лукича, я сама вела их! В них нет долга князя Горчакова. Здесь какое-то недоразумение. Подумайте, граф, что вы говорите?!
Развозовский заявил твёрдо:
— Я говорю то, что помню. В вексельной книге был обозначен долг канцлера князя Горчакова — сто пятьдесят тысяч рублей. Что касается того, что он не обозначен ни в кассовой, ни в алфавитной книге, то это вполне понятно: Андрей Лукич не желал очень разглашать такое дело…
— Но что вы-то теперь делаете?! — негодовала Ирина Ивановна.
— Я говорю правду. — Развозовский был переполнен достоинством.
— Вы лжёте. Я по вашим глазам вижу, что вы лжёте, полковник, — произнёс Ахончев.
— Капитан-лейтенант!..
Клейнгауз попытался их утихомирить:
— Успокойтесь, господа. Мне кажется ваш спор лишним. Драгоценное значение вексельной книги доказывать нечего. Где же эта книга? Вы можете что-нибудь сказать об этом?
— Да.
— Пожалуйста.
Повисла тягостная пауза.
— Что же вы молчите? — поторопил Клейнгауз.
Заикаясь и краснея, Развозовский вымолвил:
— Вексельную книгу… взял… канцлер.
Клейнгауз был изумлён:
— Простите. Я не понял вас? Кто?
— Канцлер, князь Горчаков. Взял книгу. И свои векселя.
— Ложь! — крикнула Ирина Ивановна.
— Спокойствие, господа, спокойствие! Факт настолько поразительный и ужасающий, что этому, вполне понятно, нельзя поверить. Восьмидесятилетний старец, канцлер великой державы… Нет, нет, невозможно! Садитесь, прошу вас, граф, подумайте над тем, что вы сказали. Вы, наверное, забылись, заговорились…
— Я знаю, что сказал. Я могу повторить…
— Нет, нет, зачем? Мы помним. Сядьте. Я хочу задать несколько вопросов госпоже Ахончевой. Но я так потрясён! Извините, господа, моё волнение… Германия бесконечно дорожит дружбой с великим своим соседом, и вдруг канцлер… Чудовищно!.. Итак, госпожа Ахончева, скажите мне, что вы знаете о пребывании канцлера, князя Горчакова, у графа Развозовского в момент получения последним бумаг покойного вашего мужа? Ведь вы вошли вместе с капитан-лейтенантом Ахончевым?..
Ахончев встал:
— Господа, довольно! Пора говорить правду. Слушайте меня, господа! Я скажу. Я взял книгу, и я взял все векселя. Я не знаю, зачем графу нужно было плести на канцлера, надеется, наверное, что русский Двор защитит его и не доведёт дело до суда, но я взял вексельную книгу, так как мне нужны были деньги. В тот момент, когда Развозовский говорил с моей мачехой, она тоже пришла вместе со мной, и никакого канцлера не было тогда в комнате. Что за вздор! Я хотел, чтоб подумали на графа. Я взял! Я хотел получить много денег с должников — и с графа!..
— Вы можете нам представить вексельную книгу?
— Я её уничтожил!
— Что ты говоришь, брат? Да неправда это! — смутился Егор Андреевич.
— Правда, правда! — вдруг подтвердила Ирина Ивановна.
— Взял книгу! — кивнул головой Ахончев. — И напрасно ношу погоны русского офицера. Надо сорвать их долой!
Клейнгауз внимательно оглядел присутствующих:
— Простите меня, господа, но я вынужден прервать нашу беседу. Я доложу дело статс-секретарю, и вас вызовут. Разумеется, вы должны держать дело в глубочайшей тайне. Слишком огромные величины замешаны в него. До свидания, благодарю вас, господа.
Когда Клейнгауз остался в одиночестве, он закурил и принялся рассуждать: «Однако дело оказалось не настолько простым, как я предполагал». Дым шёл голубыми и серыми колечками к высокому имперскому потолку, теряясь в вышине. Клейнгауз сидел недвижно. «Удивительно дурное настроение. Поместить бы мне деньги в русскую пшеницу, а я вздумал в процентные бумаги».
Он обратился к вошедшему дежурному чиновнику:
— Рейнкенс, как сегодня русская пшеница? Она поднимается? В прошлом месяце её в Риге продавали по сто двадцать марок за тонну, а позавчера по сто пятьдесят пять.
— Сейчас вы сможете навести справку. Сюда хочет войти их светлость, канцлер князь Горчаков.
— Что, сюда? Ко мне? Мне он не нужен, Рейнкенс, не нужен! Когда бранится наш канцлер, у меня фалды от страха взвиваются вот так, вот так. Клейнгауз приподнял фалды фрака и потряс ими в воздухе. — Вот так, а когда воркует этот русский византиец, я чувствую, что у меня от ужаса седеет не только голова, но и пятки. Послушайте, Рейнкенс, куда вы уходите?
— Моё дело докладывать. Пожалуйте, ваша светлость!
— Здравствуйте, — Горчаков обратился к Клейнгаузу. — Вы дежурный чиновник господина статс-секретаря?
— Я, собственно, ваша светлость…