— Графине Развозовской и госпоже Ахончевой разрешено пробыть здесь не более десяти минут. Кресло председателя стоит низко. Вы забываете, что в нём князь фон Бисмарк.
— Кресло его светлости на четверть метра выше остальных, ваше превосходительство. Мы опасались, что будет чересчур высоко…
— Князь фон Бисмарк никогда не будет сидеть чересчур высоко, молодой человек! Прибавить ещё четверть метра!.. — И Радовиц поспешно уходит.
Вскоре двери распахнулись. Появились чиновники и офицеры европейских государств. Офицеры несли небольшие флажки, каждый своей страны, все флажки были на подставочках. Они ставили эти флажки против тех кресел, в которых будут сидеть уполномоченные. Чиновники несли портфели и бумаги. Зал враз наполнился шумом, разговорами, шуршанием.
Горчаков вошёл с картой в голубой обложке, той, что размечали для него Развозовская и Ахончева. Капитан-лейтенант Ахончев торжественно и аккуратно поставил против кресла князя русский флажок. Горчаков развернул карту, посмотрел в неё и подвинул ближе к английскому флажку, а сам отошёл к окну. Ахончев же увидел карту и хотел было идти к ней…
— Капитан-лейтенант, подойдите-ка сюда, — позвал его Горчаков.
Пока Ахончев шёл к окну, английские офицеры, увидав развернутую карту, принялись заглядывать в неё попеременно и вкупе и перешептываться. На лице Горчакова остановилась удовлетворённая улыбка. Он отвернулся и показал в окно Ахончеву:
— Никак, у коляски турецкого посла засёдланный Август?
— Август, ваша светлость.
— Красивое седло, а чепрак — просто драгоценность. Нужно отдать справедливость, турки — народ с большим вкусом к убранству. Кстати, об убранстве. Нашли вы Наталию?
— Я обежал все церкви, монастыри Берлина и окрестностей, ваша светлость, — и напрасно! Вероятно, она уехала в Сербию…
— Бедный отец. Выразите ему, голубчик, мои соболезнования. В Берлине всем нам надо держать ухо востро. Смотри-ка, голубчик, я забыл свернуть секретную карту наших крайних уступок, и английские офицеры, честное слово, успели заглянуть в неё!
Ахончев чуть не охнул, он подбежал, крепко схватил карту и вернулся, встревоженный, к Горчакову:
— Как же теперь быть, ваша светлость? Они, несомненно, видели карту.
— Дай-ка мой портфель. Он с замком. — Принял портфель, положил в него карту и отдал капитан- лейтенанту. — Отнеси, голубчик, в нашу комнату да постереги. Я возьму его перед заседанием, а то, не дай бог, опять откроют… — Распорядившись, Александр Михайлович пошёл навстречу Развозовской и Ахончевой:- И как всегда, очаровательные, прямо подсудные туалеты! Несомненно, Нина Юлиановна, конгресс, увидя вашу пушистую шляпку, забудет о Бессарабии и станет думать о вас. А ваше платье просто певуче, Ирина Ивановна. Ах, зачем я сделался дипломатом, мне б надо было стать портным! Кроить шёлк куда приятнее, чем перекраивать Европу!
Ирина Ивановна тревожно поинтересовалась:
— А платье моё не чересчур ли радостно, ваша светлость? Не слишком ли много розового?
— Если вы принесли документ, то как раз в пору, Ирина Ивановна.
Ему ответила Развозовская:
— Мы принесли точную копию документа, ваша светлость.
— А оригинал?
— В последний момент граф Андраши почувствовал что-то неладное и начал носить документ с собой…
— Несчастный граф! — засмеялся Горчаков. — Вам не совсем удобно сказать, где граф носит этот документ?
— Кажется, во внутреннем жилетном кармане мундира, ваша светлость. Горчаков всё продолжал хохотать, слушая Развозовскую. — Но это совсем не смешно, ваша светлость. Оттуда не легко добыть документ!
— В таких случаях самое важное узнать, где документ хранится, а всё остальное пустяки. Надеюсь во время заседания получить от вас подлинник документа. Иначе вам придется нарядиться в самые мрачные, чёрные, платья. И вам, Нина Юлиановна, не вернуться в Петербург вместе с капитан-лейтенантом Ахончевым…
Теперь смеялась Развозовская:
— Наши весёлые платья натолкнули вас, ваша светлость, на весёлые мысли.
Александр Михайлович произнёс серьёзно:
— Платье более, чем что-либо, наталкивает на истину, сударыня. — И к Ирине Ивановне:- Вам тогда тоже не заботиться больше, вполне матерински, о названном вашем сыне капитан-лейтенанте. Короче говоря, капитан-лейтенант обнаружит Наталию Тайсич в Берлине, а вы направитесь в Париж, чтобы познакомиться с салоном Гамбетты.
Развозовская сделала шутливый реверанс:
— О, документ будет у вас, ваша светлость!
Ирина Ивановна также подтвердила:
— Мы постараемся помочь уснуть графу Андраши, а перед сном он расстегнёт жилет, ваша светлость. Он такой неосторожный, этот граф Андраши!
Горчаков думал, глядя им вслед: «Бедные мои труженицы. Вы и не понимаете, как вы неосторожны, вы играете с любовью. Это наитруднейшая игра в жизни, мои дорогие пчёлки. В ней даже боги проигрывали».
В зал вошли Бисмарк и Ваддингтон, они встали возле окна, распахнутого на улицу.
— Какой красавец! И какое великолепное седло! — восторгался Бисмарк, глядя вниз.
— Скульптурный конь, — отозвался Ваддинггон. — Так вы, ваша светлость, говорите, что речь идёт…
— Речь идёт о заключении между державами Средней Европы союза дружбы, который далеко бы оставил за собою по искренности и значению все дотоле известные союзы и начал бы новую эру в жизни Европы. Пора нам подумать о мире!
— О, и как пора!
— В продолжение целых двух столетий государства Средней Европы ведут ожесточенные войны.
— Поводы: ничтожные предметы, лоскутки земли.
— Я рад, что вы, дорогой министр, понимаете меня. Ведь, невзирая на одержанные победы или на претерплённые поражения, пропорция сил между главными бойцами — Германией, Австрией и Францией — остается без изменений. Зрелище это невольно напоминает длившиеся сорок лет междоусобия афинян и спартанцев…
— Известное под названием Пелопоннесской войны! — подхватил Ваддинггон.
— О, вы прекрасный археолог и знаете это лучше меня! Не мне напоминать вам, дорогой министр, что Пелопоннесские войны погубили Элладу и впоследствии самими греками признаны были актом безумия. Точно таким же образом ни Франция, ни Австрия, ни Германия не извлекали из междоусобных войн ни малейшей выгоды. Оставался один ущерб. Этот ущерб заключался в том, что, пока они боролись между собою, Россия и Англия воспользовались случаем, чтобы воздвигнуть свою чудовищную мысль. С несравненно меньшим напряжением сил Россия и Англия поделили мир, тогда как Германия, Франция и Австрия, представляющие на земле высшую сумму образования, культуры и вещественных сил, лишились своей доли господства над морями и сообща были стеснены в развитии своего влияния и владычества.
— Однако, ваша светлость…
Бисмарк продолжал горячо:
— Ныне настало время для держав Средней Европы либо смело и мужественно вмешаться в судьбы Вселенной, либо окончательно снизойти на степень второстепенных государств! Иначе продолжение поединка между Францией и Германией и в каждой стычке — выигрыш на стороне Англии и России, потому что, как я теперь отчётливо вижу, безумно рассчитывать на антагонизм между англичанами и русскими, которые не преминут поделить между собою мир!
— Что же вы предлагаете, ваша светлость?
— Вы уже слышали моё предложение, дорогой министр. Союз! Только Франция, Германия и Австрия предотвратят опасность, грозящую миру от России, и облагодетельствуют все народы, алчущие благ цивилизации. Основанием соглашения трёх держав будет решение не дозволять России присвоить себе ни пяди земли на Балканах, а в частности Бессарабию… — Говорил он всё горячее и горячее, глаза Бисмарка пылали. — Когда вся нынешняя европейская Турция достанется немцам, французам и австрийцам, которые не замедлят проложить себе путь и в Малую Азию, и на острова архипелага, где вы сколько вам угодно сможете заниматься археологическими изысканиями, дорогой академик, потому что мы возбудим эти местности к новой жизни и пожнём в них обильные и богатые плоды.