— А сейчас за столом Берлинского конгресса тоже ведётся линия. По этой линии выходит, что русское влияние на Балканах растёт по мере того, как Бисмарк даёт ему расти, и что положение русских в Софии непоколебимо, пока Бисмарк его не поколебал. Если б мне сорок, а не восемьдесят лет… Боже мой, как летят годы! Давно ли вот так, рядом, стоял… Это было во время его ссылки в Михайловском… Пушкин. И читал мне стихи. А давно ли парты, лицей и вот здесь — опять Пушкин… Дельвиг… и этот, с длинной фамилией и длинными ногами, Кюхельбекер. И вот с того времени прошло больше шестидесяти… — Он закрыл глаза.
Развозовская тихо обратилась к Ахончевой:
— Заснул? Уйти?
— Нет, он проснётся от шагов. Будем говорить шёпотом.
— Я очень рада, что подружилась с вами, Иринушка. Чувствую, старость близка.
— Ну, какая же старость? Мы с вами однолетки. И вы так прекрасны, Нина. И неужели вы навсегда отказались от любви?
— Навсегда. Поэтому я не встречаюсь с женихом. Я вся отдалась труду. Это нелегко. Одиночество… словно держишь в руках бурю… но, прекрасно! Нет выше наслаждения, как быть одиноким и могучим творцом! — Обернулась к карте. — Нет, нет, устья Дуная остаются за румынами, куда вы ведёте?
— Как можно отдать румынам устья Дуная, они туда насадят немцев!
— Прошу вас, — сказала Нина, отводя руку Ахончевой. — Понятно, что я не могу полюбить, я сухая, чёрствая, но вы — такая красавица?!
— Я тоже навсегда решила похоронить своё сердце в делах милосердия.
— Они вам очень к лицу, Иринушка. Только я вам должна заметить, что манеры у вас московские, вам необходимо побывать в Лондоне. Поедемте со мной.
— Можно мне вас ещё раз поцеловать?
Опять целуются. А в это время вошёл слуга и провозгласил громко, нарушая торжественность момента:
— Ваша светлость, если возможно, капитан-лейтенант Ахончев просит принять Наталию Тайсич.
Горчаков, очнувшись, со сна сказал тёплым, хриплым голосом:
— Проси. — Слуга ушёл. — Впрочем, что это я? Зачем видеть, как мы меняем планы императора. Берите карту и закончите это дело в столовой, голубушки.
Развозовская и Ахончева ушли. Горчаков остался один, он размышлял про себя: «Нет, пожалуй, я мало взял к западу. Надо ещё отодвинуть границу». И последовал за ними.
Наталия влетела, таща за собой Ахончева:
— Он вам скажет правду. Он прикажет вам, капитан-лейтенант. Он канцлер!
— Уверяю вас, сударыня, что канцлер не сошёл с ума. Драться на дуэли| Мне? С сыном Бисмарка!
— Да, вам! С сыном Бисмарка!
— Я всюду спотыкаюсь об имя Бисмарка, — сказал Горчаков, входя.
Однако предуведомим читателя. Возможно, слова и поступки Наталии Тайсич, о которых вы прочтёте дальше, могут создать впечатление, что с виду она крупное, тяжеловесное, нахальное и чрезвычайно голосистое существо. Это будет неправильно. Перед вами хрупкая, нежная девушка, почти ребёнок, с пылающими огромными глазами, передающими её внутренний жар и силу. Все её выходки производили на окружающих веяние восхитительного и тёплого ветерка, а отнюдь не вихря, а того более, смерча. Над нею не судачили — её все любили, и, кажется, она понимала это и чуть даже играла этим.
— Ваша светлость! Я — Наталия Тайсич, дочь сербского общественного деятеля. Мой отец болен. Я помимо его воли приехала к вам! Вы знаете, сербских представителей не пустили на конгресс?
— Знаю, и весьма сожалею, сударыня.
— Нас! Мы первыми подняли оружие против турок, нам — я уже не говорю о территории! — нам даже не дали часу, чтобы выслушать наши пожелания. А болгарам дали всё!
— Если, по-вашему, сейчас много дали Болгарии, а мало Сербии, то придёт время, когда мало дадут Болгарии, а много Сербии. Политика имеет одно драгоценное преимущество — она вознаграждает ожидание и веру в свои силы.
— Мы ждём справедливости, а её нет и нет!
Горчаков подошёл к столу и указал на икону, стоявшую там.
— Эта икона — изображение моего предка, святого Михаила, князя Черниговского. Семьсот лет тому назад в Золотой Орде его поставили перед статуей Чингисхана и сказали: «Поклонись». Его замучили насмерть, но он не поклонился…
— И прекрасно сделал! — воскликнула Наталия.
— Значит, вы, сударыня, не думаете, что славянство здесь — как в Золотой Орде, и статуи Бисмарка, торчащие на каждом берлинском углу, — статуи немецкого Чингисхана? Если вы так не думаете, то вы дождётесь справедливости и победы!.. Господин Тайсич серьёзно 6олен?
— Он болен тем, что его не пустили на конгресс, а вы, ваша светлость, тем, что вас пустили.
— Ваша радость жизни, — князь говорил любезно, — сударыня, лечит мои немощи. Надеюсь, что она также благотворно подействует на здоровье вашего отца.
Наталия произнесла с горечью:
— Ах, ваша светлость! У моего отца ещё вдобавок и конская болезнь!..
— Вот как! Это что — серьёзное заражение?
— Мадемуазель не совсем ясно выражается по-русски, — пояснил Ахончев. Она хотела сказать…
— Я хотела сказать, ваша светлость, видели ли вы конюшни австрийского уполномоченного графа Андраши?
— Граф Андраши большой знаток и любитель коней, — подтвердил Горчаков.
— Видели ли вы знаменитого чёрного рысака с белой отметиной на лбу?
— Август? Великолепный конь!
— Каких он кровей, по мнению вашей светлости?
— Несомненно английских.
Наталия повернулась к Ахончеву:
— А по-вашему, капитан-лейтенант?
— Раньше я думал — немецких. Теперь более склонен к мнению их светлости, как и к мнению английского военного атташе.
— Граф Герберт, сын Бисмарка, уверен, что конь немецких кровей.
— Это чрезвычайно любопытно! — Горчаков едва сдерживал зевоту.