— Его глаза… Впрочем, это неважно… — Шель погасил окурок и взглянул в сосредоточенное лицо хозяина дома. — Я отрекомендовался как Ян Шель из Польши. Рассказал, что был другом Леона Траубе и что ты можешь подтвердить мои слова. Но меня насторожило одно. Во время нашей беседы Менке спросил, руководствуюсь ли я интуицией. Я сказал, что обладаю шестым чувством, на что он саркастически заметил, что для моей профессии это необходимо. Понимаешь, Пол? Доктору Менке, которого я вижу впервые в жизни, известна моя профессия!
— Ты не спросил, откуда?..
— Конечно, нет.
— Странно, очень странно. — Джонсон задумался, но тут же хлопнул себя рукой по лбу. — Ты знаешь, Леон мог ему рассказать, что ждет твоего приезда, и упомянуть попутно, чем ты занимаешься. Ведь Лютце тоже знал о тебе.
— Верно, — согласился Шель. — Пожалуй, это объяснение. Но если он слышал обо мне раньше, то зачем ему было спрашивать, кто в Гроссвизене знает меня?
— О, Менке — старый позер и формалист!
— И еще одно…
— Что именно?
— В саду у доктора меня встретил странный тип…
— Знаю, это Гюнтер. Садовник, шофер и вообще правая рука старика.
— Грубиян. Он держал себя со мной возмутительно.
— Это меня не удивляет. К доктору почти ежедневно поступают жалобы на него.
— Почему же он его не уволит?
— Их что-то связывает, но подробностей я не знаю. Гюнтер беззаветно предан старику.
— А разве Менке…
— Не сплетничайте, друзья мои, — сказала Кэрол, входя в комнату. — Какое преступление совершил этот седовласый клоун?
Шель повернулся к ней. Она остановилась, чувствуя на себе его восхищенный взгляд. Воцарилось неловкое молчание. Джонсон сидел с угрюмым видом, вокруг рта у него обозначились гневные складки.
— Мы говорили о докторе Менке, — начал Шель, чтобы хоть что-нибудь сказать и разрядить атмосферу.
— Да, я слышала. В Гроссвизене его называют дедом Морозом с рыбьими глазами.
— Очень метко!
— Он уговаривал меня участвовать вместе с ним в святочном представлении — в костюме черта…
— Идеальная роль для тебя, — буркнул Джонсон.— Могу тебе одолжить рога.
— Успокойся, старина! Я это выдумала, чтобы отвлечь вас от вашего подвала.
Она протиснулась между столом и коленями Шеля, положив ему руку на плечо, когда он попытался встать.
— Господин помощник прокурора, — обратилась она к мужу. — Вы забываете о своих обязанностях. Рюмки не налиты.
Джонсон поднялся.
— Что ты будешь пить: бенедиктин, шерри-бренди или смирновскую водку?
— Мне принеси шерри, милый! — попросила Кэрол. Когда муж вышел из комнаты, она кокетливо взглянула на гостя.
— После скольких рюмок вас удается расшевелить?
— Смотря когда. Я выпиваю редко, но голова у меня крепкая. Да и не знаю, следует ли мне особенно «расшевеливаться».
— Вы что, боитесь? — она лукаво подмигнула ему. Шель почувствовал себя неловко. Ему не хотелось стать причиной супружеской ссоры. К счастью, вернулся. Джонсон. Ставя на стол бутылки и рюмки, он спросил:
— Тебе с водой или со льдом?
— Если можно, чистую.
— Ну да, — заметила Кэрол. — Вы, поляки, не разбавляете водку.
Диктор объявил:
— Сейчас перед телезрителями выступит знаменитый оркестр Карло Боландера.
— За здоровье деда Мороза! — сказала Кэрол, раздав рюмки.
Комната наполнилась звуками ритмичной танцевальной мелодии. Вино было замечательное, и по всему телу Шеля растекалось приятное тепло. Кэрол бросила ему призывный взгляд. Темпераментные звуки оркестра действовали возбуждающе. В комнате становилось все жарче…
* * *
Шель лежал в постели в темной комнате на Эйхенштрассе. Сквозь открытое окно врывался прохладный ветерок и шевелил полинявшую занавеску.
Впечатления минувшего дня не давали ему уснуть. В памяти, как в калейдоскопе, одни за другими, возникали и исчезали картины и ощущения, толпились обрывки мыслей, уступая место все новым волнам воспоминаний.
Кэрол! Молодая, красивая, изящная… Они танцевали весь вечер так, словно им никогда не предстояло разлучаться. Только когда смолкли звуки последнего танго, они неохотно вернулись к столу.
Шель глубоко вдохнул воздух. Его огорчало, что он расстроил Джонсона своим поведением. Пол много пил, становился все угрюмее и, наконец, погрузился в упрямое, сердитое молчание.
Поздно ночью он проводил Шеля. Приятели холодно попрощались, и американец ушел обиженный и сердитый. «На черта мне сдалось все это: и Гроссвизен, и Пол, и Лютце? — подумал Шель. — Уеду завтра, и все будет кончено».
В голове у него зашумело, мысли рассеялись. Очертания мебели расплылись, картина с мельницей превратилась в бесформенное пятно.
Засыпая, Шель опять думал о Кэрол.
Коричневый
фибровый
чемодан