— Я не понимаю, о чем вы говорите и откуда у вас такие сведения, — медленно произнесла она.
— Понятно, — буркнул Шель. Он видел, что Кэрол пытается избежать дальнейших осложнений. За это ее трудно было осуждать. Чувствуя на себе вопросительный взгляд Джонсона, он сказал: — Не стоит над этим задумываться, нам предстоит решить более важные проблемы. Каким способом и когда это таинственное лицо собиралось с вами связаться? — обратился он к Груберу.
— Я ведь уже говорил: он хотел, чтобы я оставил чемодан у себя, пока он кого-нибудь не пришлет.
— Да, но он никого не прислал?
— Не знаю, меня не было в участке.
— Почему?
— У меня были другие планы.
— Какие? — допытывался Шель.
Грубер сжал губы. Журналист вопросительно посмотрел на Джонсона. Тот поднялся:
— Оставь его, Ян. Поехали ко мне домой, там поговорим спокойно.
— Боюсь, нам не удастся поймать такси в этом районе.
— О, я уверен, что господин инспектор предложит нам воспользоваться его автомобилем. Ключи, кажется, у тебя? — И, не дожидаясь ответа, он поднял чемодан. — Пошли! А ты, Кэрол?
Проходя мимо тахты, молодая женщина старалась избежать взгляда Грубера. Выходивший последним Шель не сумел удержать вертевшейся на языке злорадной фразы:
— Спокойной ночи, господин инспектор, приятных сновидений!
Закрывая за собой дверь, он услышал грубое ругательство и усмехнулся. Таинственный противник постепенно теряет контроль над своими марионетками. Ниточки, за которые он до сих пор так ловко дергал, все больше и больше запутываются.
Беспокойная
ночь
Джонсон приготовил бутерброды и сварил кофе. Кэрол ушла, сославшись на головную боль.
— Не знаю, стоит ли продолжать чтение этих чудовищных отчетов, — сказал Джонсон, наливая кофе. — Поскольку мы уже знаем, что это результаты зверских опытов доктора Шурике, следует обсудить дальнейшие шаги.
— Шурике! Вот единственный человек, который может быть по-настоящему заинтересован в этих бумагах. Но ведь он, кажется, в Барселоне? — спросил Шель.
— Да, сразу же после капитуляции он удрал из Германии в Испанию и до сих пор живет там. — Джонсон пододвинул Шелю тарелку, приглашая его приступить к ужину.
Внезапно у Шеля мелькнула какая-то неопределенная мысль. Где-то в подсознании вертелась незначительная деталь, к сожалению слишком ничтожная, чтобы за нее можно было ухватиться. Он напряг всю свою волю в надежде, что сможет с помощью этого неуловимого звена связать уже установленные факты, однако на ум приходили только сменяющиеся с молниеносной быстротой и без всякой логической связи обрывки мыслей.
Джонсон отставил чашку.
— Я завтра захвачу чемодан с собой и обо всем расскажу прокурору. Тогда мы и решим, как поступить с Грубером.
— Леон писал в своем письме: «Если о моем открытии узнают, меня не оставят в живых…» — сказал Шель. — И кто-то действительно узнал о его открытии.
— Стоит ли к этому возвращаться? Завтра нашим делом займутся специалисты.
— Леон также писал: «Я никому не могу доверять», — продолжал журналист. — Теории относительно его невменяемости в свете последних событий утратили многое из своей первоначальной значимости. Доктор Менке… — прервал он себя на полуслове. Тревожная мысль снова мелькнула у него в голове.
— Не думаю, чтобы Менке принимал во всем этом участие.
— Нет… Если сделать из последних событий логические выводы, нетрудно заметить, что многочисленные предпосылки приводят к одному заключению.
— А именно?
Шель не ответил. Он пока еще в страшном напряжении пытался связать между собой оборванные концы нитей.
— Есть! — вдруг с воодушевлением воскликнул он, выпрямляясь. — Давай-ка откроем еще разок чемодан. Мне хочется кое-что проверить, удостовериться…
— Это еще что за новости?
— Заметки на полях! Тот же самый почерк… Я хочу сравнить характерные особенности…
— С чем сравнить? — спросил Джонсон, раскрывая чемодан.
Шель вынул из бумажника рецепты, которые он забрал из комнаты Леона, потом развязал тесемки верхней папки. Перелистав несколько страниц и обнаружив на одной из них сделанные от руки пометки, он положил рядом рецепты и стал сравнивать форму, наклон и характер соединения букв. Рецепты, правда, были написаны по-латыни, но отличались одной особенностью, характерной для готического шрифта, некоторые буквы заканчивались острыми углами. Сходство было несомненным. Окончания «ке» в подписях, хоть фамилии и были разными, ничем друг от друга не отличались.
— Ну погляди же, сравни! Это рецепты доктора Менке, которые я нашел у Леона в комнате. Тот же самый почерк! — Шель вскочил, новое открытие страшно его взволновало. — Менке и Шурике — одно и то же лицо!
Джонсон покачал головой.
— Что-то не верится! Менке живет здесь уже много лет. Однако почерк действительно похож.
— Но ты же видел его в лагере, Пол! Ты должен помнить, как он выглядел, как держался.
— Я как раз пытаюсь восстановить в памяти облик доктора Шурике. К сожалению, я мало знал его, да и видел-то всего несколько раз. Это был среднего возраста широкоплечий брюнет, усов и бороды у него, конечно, не было. Все-таки с полной уверенностью я не могу сказать, что речь идет об одном и том же человеке. — Внезапно он повернул голову, к чему-то прислушиваясь.
— Что случилось? — шепнул Шель.
— Какой-то шорох за окном, — тоже шепотом ответил Джонсон.
Оба напрягли слух. Из открытого окна одного из соседних домов доносились приглушенные звуки музыки, отдаленный смех и голоса; время от времени проезжала машина, но поблизости царила тишина.
— Э-э, тебе, наверно, послышалось, — нетерпеливо сказал журналист, однако его беспокойство не улеглось.
— Пожалуй, ты прав.
— Ну, так что же дальше?
— Необходимо сообщить в полицию.
— Давай сначала установим, какое отношение имел Менке к смерти Леона, — сказал Шель, положив руку на картонную папку.