— Позвонил швейцар из проходной, — робко ответила медсестра, — и сказал, что этот господин в Гроссвизене проездом и хочет попрощаться с пациентом. Я думала, что в порядке исключения… — оправдывалась она, беспомощно разводя руками.
— Мы не можем допускать никаких исключений, понятно? Это неслыханно! — Доктор принялся сердито жестикулировать. — Если персонал будет поступать, как ему заблагорассудится, не к чему устанавливать время посещения и содержать швейцара. Мы должны обеспечить пациентам условия для отдыха, — кипятился он. Потом обратился к Шелю: — Прошу вас немедленно покинуть палату и прийти в назначенное для посещений время. А с вами, — погрозил он пальцем растерянной сестре, — мы еще поговорим. Я напишу рапорт.
— Вот вам ответ на ваш вопрос, — вполголоса буркнул Лютце.
Шель поднялся.
— Прошу прощения за нарушение правил, — спокойно сказал он. — Пожалуйста, не сердитесь, я все равно собирался уходить. До свидания, господин Лютце. Очень вам за все благодарен. — Шель поклонился сестре и вышел из палаты, провожаемый любопытными взглядами больных.
После больницы Шель часа два бесцельно бродил по улицам города. Он был погружен в свои мысли и совершенно не обращал внимания на то, что творилось вокруг. Только мерный топот солдатских сапог и громкая песня заставили его очнуться.
По мостовой шагала длинная колонна Бундесвера. Шель непроизвольно отступил от края тротуара и остановился, как зачарованный глядя на нее: стальные шлемы, серо-зеленые мундиры, винтовки; китель капитана украшали знаки отличий…
— Auf dich Lili Marl-e-en [28] — надрывали глотку солдаты.
— Ein! Zwei! Drei! Vier! [29] — командовал сержант.
Когда журналист пришел в себя, он с любопытством посмотрел на прохожих. Никто не обращал на маршировавших солдат ни малейшего внимания. Топот стих. «Военщина, черт побери!» — мысленно выругался Шель. «Возвращение к старым традициям», — писал Леон.
Воспоминание о покойном друге вернуло журналиста к мыслям о делах, волновавших его последние несколько дней. Он все больше убеждался в том, что на необъяснимые до сих пор загадки есть только один правильный ответ. Из бесчисленного множества наблюдений, фактов и домыслов вырисовывался единственный вариант, вытесняя все остальные. По временам Шель даже начинал жалеть, что впутался в эту темную историю…
Внимание поляка привлекла сверкающая стеклом и металлом витрина радиомагазина. На темном бархате красовались приемники марки «Филлипс» величиной с папиросную коробку, а в глубине стоял огромный комбайн красного дерева, состоявший из приемника, проигрывателя и телевизора. «Kaufe immer das Beste — nur opta Lцwe [30] , — призывала реклама. В левой части витрины разместился магнитофон, над которым висел перечень условий продажи в рассрочку. Шель мысленно вернулся к утреннему допросу и странному способу протоколировать показания. А может быть, они правильно делают, что не показывают микрофон? В обычной, не стенографируемой беседе человек не задумывается над способом выражений; если же он знает, что его слова записываются, то начинает говорить не так свободно, старается избегать щекотливых деталей, тщательно продумывает все обороты речи. Шель внимательно разглядывал магнитофон. Приобрести такой магнитофон было его заветной мечтой — он видел такие в Варшаве и Вроцлаве… Прочитав цену на ярлычке, Шель вздохнул: 650 марок. Целое состояние!
— Дороговато, верно? — обратился к нему остановившийся рядом невысокий худощавый человек. Он быстро окинул взглядом костюм Шеля. — Даже если вы захотите купить его в рассрочку, они сдерут такие проценты, что никакого удовольствия не получишь.
— Неужели?
— Вот именно! На прошлой неделе у меня был такой магнитофон дома, в этом магазине их дают напрокат, вы, наверно, знаете. Моя теща страшно болтлива, никому слова сказать не дает, но когда я подсунул ей под нос магнитофон, так она и пикнуть не посмела. Мы прямо покатывались со смеху, даже Труда — моя жена — еле удерживалась, чтобы не расхохотаться.
— Очень интересно!
— Вот именно! — Он взглянул на электрические часы за стеклом. — Ох, уже поздно! Мне пора возвращаться в контору. Простите, — и он зашагал дальше.
Позабыв про болтливого собеседника, Шель восстановил прерванный ход мыслей. К решению новых проблем следовало приступать с большой осторожностью…
В некотором отдалении за ним, как тень, следовал Нойбергер, не сводя с журналиста глаз. Было тепло, лоб и затылок шофера такси покрывали крупные капли пота, но он продолжал неуклонно держаться на одном и том же расстоянии от поляка.
Около полудня Шель зашел в ресторан «Сокол». Пообедав, он не спеша направился к дому Джонсона.
Как только Нойбергеру стало ясно, куда идет журналист, он зашел в ближайшую телефонную будку и набрал номер 95—16.
— Говорит Нойбергер, — сказал он. — Выйдя из больницы, поляк бесцельно бродил по городу, рассматривал витрины, потом пообедал в «Соколе», а теперь идет к прокурору Джонсону. Мне можно возвращаться домой?
— Да, идите домой и ждите дальнейших указаний.
— Хорошо.
— Это все?
— Да, все.
Нойбергер повесил трубку и тяжело вздохнул, утирая пот со лба. Ему еще предстояло придумать, чем объяснить жене трехдневный перерыв в работе.
Проходя по садику, Шель заметил легкое движение занавески в окне. Однако ему пришлось довольно долго ждать, пока в ответ на его звонок дверь распахнулась. Джонсон радостно приветствовал его и провел в комнату.
— Кэрол пошла к знакомым, — сказал он, открывая пачку сигарет. — У нее паршивое настроение после вчерашних событий. Я утром попросил Визнера отложить ее допрос до завтра.
— Я рад, что вчерашний инцидент с Грубером ты не принял близко к сердцу. Я чувствовал себя виноватым…
Джонсон махнул рукой.
— Безотлагательное вмешательство было необходимо, — произнес он. — В таких случаях с личными переживаниями считаться не приходится. После долгой беседы мы с Кэрол пришли к своего рода соглашению. Я думаю, что все утрясется.
— Вот и отлично! Кстати, хорошо, что Кэрол нет дома, — мы сможем, наконец, поговорить с глазу на глаз. Завтра утром я собираюсь уехать из Гроссвизена, но перед этим мне хотелось бы кое-что обсудить.
— И я как раз собирался тебе это предложить. Закуривай. Прошу прощения, я на минуточку загляну на кухню и приготовлю кофе, а потом посидим спокойно.
Оставшись один, Шель поудобней устроился в кресле и опять задумался над словами Лютце. Вдруг в углу раздался тихий прерывистый звонок. Шель с удивлением оглянулся. На подоконнике за занавеской стоял телефонный аппарат. Журналист торопливо встал и, убедившись, что Джонсон еще на кухне, подошел к окну и поднял трубку.
— 95-16?
— Да, — не задумываясь, ответил Шель,
— Говорит Земмингер. Час назад приехали юрисконсульт Рисхаупт и полковник Гелерт. Я присутствовал на предварительном обсуждении. Дела складываются удачно.
— Хм, — буркнул Шель, прислушиваясь к долетающим из кухни звукам. Слышно было позвякивание фарфора — это означало, что американец ставит посуду на поднос и вот-вот войдет в комнату.
— Неплохо было бы, если б этот поляк отсюда убрался. А с теми двумя олухами мы управимся. Рисхаупт…
В коридоре раздались шаги. Шель быстро положил трубку и, понимая, что сесть обратно не успеет, остановился перед шкафом с фарфоровыми статуэтками.
— Я любуюсь твоей коллекцией, — сказал он, как только Джонсон вошел в комнату.
— Это сокровища Кэрол, — ответил тот, ставя поднос с чашками на стол. — К счастью, здешний антикварный магазин торгует главным образом мебелью. Коллекционирование дрезденских статуэток влетает в копеечку. Но…
Раздался тихий звонок. Американец нахмурился.
— Телефон, — произнес он и нерешительно добавил: — Пускай звонит себе на здоровье.
— А вдруг что-нибудь важное? — спросил Шель и тут же пожалел: повторный звонок мог означать, что Земмингер жаждет закончить донесение.
К счастью, Джонсон, связанный присутствием гостя, предпочел отказаться от разговора. Через несколько секунд звонки прекратились.
— Шеф дал мне два дня отпуска, — говорил Джонсон, наливая кофе,— главным образом по случаю твоего приезда и, кроме того, чтобы дать мне возможность отдохнуть после тревожных событий.
— Очень любезно с его стороны. У тебя есть какие-нибудь известия с «поля брани»? Я сегодня утром видел Гюнтера. Он просил заступиться за него. Но это, пожалуй, невозможно…
— Э-э, о нем можешь забыть! Груберу будет предъявлено обвинение в незаконном присвоении чемодана и попытке шантажа. Его вину нетрудно будет доказать, и наш дорогой инспектор просидит года два-четыре, — сказал Джонсон и, подумав, добавил: — Если только добросердечный защитник не добьется условного приговора. Так или иначе, его карьера в полиции окончена.
Шель кивнул.
— Грубер поступил безрассудно, — сказал он. — Его планы были слишком наивны, а действовал он чересчур открыто. Однако нельзя обвинять его одного. Он ведь был всего-навсего пешкой, исполнявшей чужую волю.