- А ну тебя. Девчонки!.. Вечно у вас в голове не знай что. Я тебя как мальчишка мальчишку полюбил. И мы с тобой будем друзьями. Но уговор: больше ни с кем не дружить. Тебе с мальчишками, а мне с девчонками. Поняла?
- Поняла, Шурк.
Но мне отчего-то стало грустно. Я поднялась.
- Куда ты?
- Я домой пойду.
Шурка недоуменно смотрел на меня. Я вышла. Густая, темная ночь. Я присела на завалинку дома. С краешку присела, на жердочку. Что меня тревожило, не знаю. А тревожило. Я долго сидела и прислушивалась. Прислушивалась к самой себе. Тревога была где-то там, во мне. Грустная и волнующая.
В темноте ко мне неслышно подошла кошка. Потерлась шелковистым боком о мои ноги, замурлыкала.
Я наклонилась, погладила ее, взяла на руки.
- Кисонька! Хорошая моя, кисонька!
"Мур, мур, мур", - о чем-то ворковала-рассказывала кошка. И вдруг смолкла, насторожилась.
У плетня послышался шорох.
Кошка вздрогнула, царапнула меня и прыгнула в темноту.
Меня потянуло домой, в теплую постель. Захотелось укрыться одеялом, прижаться к Нюрке и поскорее заснуть.
А Шурка... Как он будет спать? На соломенном мате? Простынет. Под утро прохладно, да и сыро в погребе.
Я тихо-тихо пробралась в чулан, нашла старый папин тулуп, сняла его и так же тихо вышла.
Шурка спал. Спал на боку, подложив под голову вытянутую левую руку, коленки поджал к самому животу.
Я опустилась перед ним на корточки, осторожно притронулась к его волосам, вынула из них соломинку.
Губы у Шурки расплылись в улыбке.
Я отпрянула, прижалась к стене. Шурка не шевелился, начал усиленно что-то жевать.
"Не наелся он. Еда ему снится".
Я заботливо укрыла Шурку тулупом и, уходя, шепнула:
- Спи, Шурка, завтра я накормлю тебя досыта.
Утром я проснулась радостная. Не знаю почему, но радостная-радостная. Мама хлопотала у печки. Дрова горели весело, длинный язык пламени высовывался в трубу, слизывал сажу.
В окно заглянуло еще не умытое полусонное солнышко.
По лужайке возле дома горделиво расхаживали грачи. А на старом морщинистом вязе так и прыгал, так и хлопал крыльями, так и высвистывал весь взъерошенный от восторга скворец.
Нюрка лежала на маминой кровати, широко раскинув руки.
Я вытрясла половики, подмела в комнате, сходила за водой. Присела к Нюрке на кровать, наклонилась, поцеловала ее. Нюрка открыла глаза и сразу:
- Кап, ты зачем вчера утащила лампадку?
- Т-с-с... Ты же спала?
- На-ко. Я не вовсе спала. Это ты для покойничка?
- Наврала я тебе, Нюр. Не было на чердаке никакого покойника. Шурка тут вчерась прятался. Это они с Колькой сарай-то спалили.
Заскрипела дверь, и на пороге нашего дома появилась Зойка.
Мне не нравилась она. Вспыльчивая, задира, никогда не уживалась с девчонками и чаще бегала с мальчишками. Училась она так же, как и Шурка, плохо. Но Шурка учился не просто плохо. Он то получал одни пятерки, то одни колы с двойками.
Учителя считали Шурку способным лентяем. Зойка же училась ровно, перебивалась с двоек на тройки.
Зойка часто приходила ко мне, я помогала ей по русскому языку. Шурка не помогал ей. Они жили как кошка с собакой.
Сколько я ни билась, как ни объясняла Зойке, она существительное от глагола отличить не могла.
Говоришь ей:
- "Корова шла". "Корова" - существительное, "шла" - глагол. Существительное отвечает на вопросы "кто?" или "что?", а глагол - "что делает предмет?" или "что делается с ним?". Поняла?
- Поняла.
- "Лошадь прыгает". Где существительное, где глагол?
Зойка молчит.
- Кто прыгает?
- Рыба.
- Какая рыба? Лошадь. Лошадь - кто?
- Зверь.
- Ох, Зойка! Сама ты зверь. Лошадь не зверь, а животное.
- Ну, животное.
- Да я не об этом тебя спрашиваю.
- О чем же?