- А я откуда знаю? Что я, брала, что ли? Вот пристала.
Начинаешь все сызнова.
- "Лошадь прыгает". Лошадь...
Зойка хохочет.
- Ты что?
- Что, лошадь-то козел, что ли? Скажешь тоже - прыгает... Она не прыгает, а скачет.
- Ну хорошо. Пусть по-твоему - скачет.
- Нет, не по-моему. Она по-моему не умеет. Я на одной ножке.
И так вот каждый раз. С ума можно сойти!
После таких уроков я не только дружить, я прятаться начала от Зойки. Увижу в окошко, что она к нам бежит, - и в подполье.
Однажды заболела из-за нее, простудилась. Холодно в подполье-то, а я в одном платье.
А Зойка вошла к нам и не уходит. Нюрка говорит ей, что меня нет, что я гулять ушла, что долго не приду, а она:
- Ничего, Нюр, мне не торопко. Я подожду.
И сидела битый час.
Я вся продрогла. Выскочила - зуб на зуб не попадает. Противная Зойка, глядеть на нее не хочется.
А сегодня я Зойке почему-то обрадовалась. Странно. У меня было такое ощущение, что я давно-давно поджидала Зойку и вот она пришла.
Может, это оттого, что у меня было хорошее настроение? А отчего оно? Вчера было совсем не так. Сегодня и солнце другое, и тепло другое, и дома другие, и Зойка другая. Сегодня все, все другое.
Зойка толкнула меня в плечо.
- А?
- Ты что, уснула, что ли?
- Уснула, Зойк.
- Смешно. У нас бабушка тоже на ходу спит. Прошлый год пошли мы с ней в лес за малиной. Идем-идем, идем-идем, а она ка-а-ак бросится с дороги и в кусты. Я за ней: "Ты что, говорю, баб?" А она побледнела, трясется. "Ой, говорит, Зоюшка, дай отдышусь. Лошадь мне приснилась. Прямехонько на нас скачет". - "Э-э-э, говорю, баб, так мы и до малины не дойдем задавят". А в другой раз...
- Это что у тебя? - перебила я Зойку.
Иначе только слушай. Она как заводная, целый день протараторит.
- Это тебе. Я обещала.
- Осколки от тарелки?
- Они. Я тебе все принесла.
- Зачем?
- Боюсь. Хватилась мама тарелки-то. Ну как найдет в моей клетке...
- Она же не знает, что ты разбила?
- Не-ет. Я на Шурку свалила.
Я вздрогнула.
- Ты что, Зойк?
- А что? Ему все едино. Его так и этак пороть будут за сарай-то.
- Не нужно мне, Зойк, твоих осколков. Человек и так в беде, а ты...
- Да ну тебя.
- Я вот передам Шурке.
- Передай, коли найдешь. И где он только прячется?
- Я знаю.
- Знаешь?! - Зойка так и впилась в меня глазами.
- Знаю.
- Ой, Кап, скажи. Ну пожалуйста. Он ведь голодный. Я ему молока с кашей снесу. И еще скажу, что кнут отцовский мама спрятала. Ругает она отца за Шурку. Сегодня все утро ругала. "Аспид, говорит, совсем мальчишку от дома отбил. Глаза бы, говорит, на тебя не глядели. Хоть бы, говорит, сгинул с глаз моих куда-нибудь, что ли, и то бы нам легче стало".
- А отец что?
- Молчит. - Зойка погрустнела, сказала: - Без него нам, Кап, и правда лучше бы стало.
- Типун тебе на язык. Болтаешь и сама не знаешь что.
- Пьет он.
Я задумалась. Вспомнила, как мы с мамой делали хлев, как мы измучились. Вспомнила папу. Зимний вечер. Папа сидит на опрокинутой табуретке, перед ним скамейка. На скамейке - кривое шило, дратва, вар, кусок воска. От воска вкусно пахнет медом. Электрическая лампочка с потолка спущена на длинном белом шнуре и почти касается скамейки. На скамейке светлота. Худые кисти папиных рук в черных полосах от пропитанной варом дратвы.
Мишка с Нюркой мешают папе, жмутся к его коленям, но он не прогоняет их. И когда протягивает сквозь валенок наваренные концы, руки разводит не широко, осторожно.
Мама замечает, что папе неудобно подшивать, оттаскивает Мишку с Нюркой в сторону. Папа молчит. И Мишка с Нюркой через минуту снова возле его колен. Мама сердится на них, но уже не оттаскивает, а смотрит и на них и на папу с грустной улыбкой.