- Ты плакала?
Я кивнула.
- Некрасивая я, Зойк.
- Выдумала. Вот я некрасивая. А ты, Кап, красивая. Лицо у тебя белое, губы тонкие, а глаза большие-большие, синие-синие. И волосы у тебя гладкие, белые. Нет, Кап, ты красивая.
Я обняла Зойку, прижала к себе.
- Неправда.
- Правда, правда, Кап.
Мы вышли, обогнули дом, пересекли лужайку, прошли мимо плетня. Завернули за сарай.
Я остановилась.
- Ты, Зойк, иди, а я тебя тут обожду.
- Куда?
- Вон в тот бурьян. Там погреб есть. Шурка в нем.
- А ты что?
- Я...
- Вы разругались?
- Нет, Зойк, иди.
Зойка пошла. А я смотрела ей вслед и ждала, что она обернется и позовет меня. Но Зойка... Зойка скрылась в бурьяне.
У меня заныло в груди.
Меня неодолимо потянуло к бурьяну в погреб, но страх и стыд удерживали на месте.
Чего я стесняюсь, говорила я себе, погреб мой, пойду.
Делала несколько шагов вперед и полукругом, будто прогуливаюсь, возвращалась на старое место.
Кого я боюсь? Шурки?
Я замирала и прислушивалась.
Нет, не его. Его мне хочется видеть. А кого же? Чего же? Пойду. Шаг. Еще несколько шагов. Еще маленький-малюсенький шажочек. Бурьян. И снова полукруг. И опять я на прежнем месте.
Над бурьяном выросла кудрявая Шуркина голова.
- Кап...
Я испуганно метнулась прочь. Вбежала в дом, спряталась за печку.
Тихо-тихо. Тревожно колотится сердце.
Кап. Не Капка, а Кап.
Я прыгнула к зеркалу.
- Красивая я... Ой, какая красивая!..
Три дня и три ночи скрывался Шурка в моем "царстве" - погребе. Три дня мы с Зойкой носили ему еду. Обкормили. Шурка зазнаваться стал. Что похуже, откладывал, нам самим приходилось доедать, не выбрасывать же.
Мы чего-чего только не носили Шурке! Картошки и вареной, и жареной, каши, хлеба, лепешек, огурцов, и молока, и сметаны, и творогу, и яиц, и похлебки горячей.
Шурка начал поговаривать: не остаться ли ему насовсем в погребе.
- Ты что?! - испугалась Зойка. - Мама насмерть забьет кота. Потом за меня примется.
А я обрадовалась. Я привыкла к Шурке. Я его нисколечко больше не стеснялась. Удивительно.
Сначала Зойка силком тянула меня в погреб. Правда, я не очень сопротивлялась. Боялась, как бы Зойка не отступилась от меня. Но шла и не знала, куда глаза прятать от стыда. А пришла - ничего. Разговаривала, смеялась, рассказывала даже, как мы с мамой хлев строили поросенку и как он потом его развалил.
Только взглядом с Шуркой встречаться робела.
Бедовый у Шурки взгляд. А сам он деловой, без работы сидеть не любит. Хлев нашему поросенку смастерил такой, что его не только поросенок - бык не изломает.
Мама не нарадуется и все пытает меня.
- Откуда это у тебя такой ловкач выискался, а? И хлев сколотил, и западню в подпол устроил, и скамейку починил. Что ж ты молчишь? допытывалась мама.
- О нем нельзя говорить. Он все это мастерил украдкой. Он, мам, беглый.
Мама испуганно всплеснула руками и сокрушенно покачала головой.
- Этого нам еще не хватало.
Но я заметила в маминых глазах смешинку и поняла, что она все знает. Я прижалась к ней.
- Мам, ты не скажешь?
- А я знать ничего не знаю и ведать не ведаю.
- Знаешь, мамочка, знаешь.
- Возьми вон маленькую подушку. Да ключ от сарая дай ему. Не ровен час, дождь пойдет - спрячется.