Ук! - вздрогнула парная тишина леса.
Ук! Ук! Ук!
Мама отбросила с головы полушалок.
Ук! Ук! Ук!
Дерево было нетолстое, а мама рубила его долго.
Тупой, зазубренный топор обглодал, измочалил сосенку кругом, а она все стояла. Мама измучилась, швырнула топор в сторону, уперлась в ствол руками, поднатужилась - и дерево, треснув, устало повалилось. На корявом лучинистом пне выступили смолистые капельки слез.
- Ма-ма!..
Из густых зарослей выбежала огромная рыжая собака.
Я подбежала к маме, прижалась к ней. Колька спрятался за меня. Собака затявкала.
На ее лай из лесу вышел лесник Еремей. Тот самый страшный хромой Еремей, которого все мальчишки боялись как огня. Ходили в лес большим табуном. Да и то однажды бежали от Еремея - пятки сверкали. Еремей гнался за ними с длинной сучковатой палкой до самой околицы. Гнался за то, что они подожгли в лесу муравьиную кучу.
За плечами у Еремея висело ружье. То самое ружье, из которого, говорили, он когда-то кого-то застрелил.
Мама подняла топор.
Еремей улыбнулся:
- Полушалок возьми.
Мама подняла полушалок:
- Не подходи! - Сжала губы, побледнела.
- Ну, ну, Агриппина, не балуй.
Еремей посмотрел на уродливый пенек и покачал головой.
- Как кабаны грызли.
Он протянул руку и взял у мамы топор.
- Не трог! - взвизгнула я. - Отдай!
Еремей нахмурился.
Постоял немного, сказал:
- Идемте за мной.
Губы у мамы дрогнули. Она заплакала.
- Еремей Николаич, четверо у меня...
- Знаю. Идем.
Еремей широко зашагал в лес.
Мы с Колькой перепугались.
- Цыц! - прикрикнула на нас мама и резко накинула на голову полушалок. - Идем, душегуб.
Срубленная сосенка, распластав ветви, сиротливо лежала на желтой траве.
Еремей привел нас к своей сторожке. Взошел на расшатанное крыльцо, снял ружье, распахнул дверь, в которую тут же юркнула собака.
- Заходите!
- Нет уж, мы и здесь постоим, - ответила мама. - Пиши свою бумагу.
Еремей сердито бросил в угол наш топор.
- Бумагу... Нет у меня бумаги.
- Нет, - удивилась мама, - а пошто ты нас сюда притащил?
- Поговорить захотелось, Агриппина Васильевна.
- Знаем мы твой разговор. Пиши скорее, а топор верни. Нельзя нам без топора-то.
- Знамо, нельзя. Входите.
Мы боязливо прошли мимо Еремея. В маленькой избе было пустынно. Пахло жареным мясом.
На полу, возле кровати, лежала волчья шкура с когтистыми лапами и оскаленной головой. Над кроватью на березовом сучке сидел с застывшими круглыми глазами филин. У небольшого окна деревянный стол, скамья. На краю скамьи цинковое ведро с водой. В воде ковш. Под самым потолком электрическая лампочка. На кровати полосатый матрац, скомканная цветастая подушка, серое байковое одеяло и овчинный тулуп. Под кроватью, на соломенной подстилке, лежала собака.
Как только мы переступили порог, она заурчала.
- Цыган! - строго прикрикнул на нее Еремей.
Собака покорно положила голову на солому, приветливо замахала хвостом.
- Присаживайтесь.
- Мы так. Мы привычные.
- Что, боитесь? Еремея все боятся. Еремея никто и за человека-то не считает.
Мама в страхе присела на уголок скамьи.