- Душегуб. Поперек горла у всей деревни стал. Изверг. Лес не дает губить... И не дам! И на тебя акт писать буду.
Мама глубоко вздохнула:
- Пиши. Чем платить-то я стану? Ребятишками?
- Вижу.
Еремей вышел, размашисто хлопнул дверью. В окнах звякнули стекла.
- Одичал, сердешный, совсем одичал, - жалостливо проговорила мама.
Еремей вернулся, поставил на стол нарядную деревянную чашку с душистым крупитчатым медом. Достал с полки каравай белого хлеба, нарезал толстыми ломтями.
- Ешьте.
Мама спросила:
- Ты что, всех, кого изловишь в лесу, спервоначала медом кормишь?
- Как же. Держи карман шире. Я бы и вас оштрафовал и в три шеи выгнал бы из леса. Да вот закавыка вышла... Топор твой мне всю душу разворошил. С таким топором в лес идет только горе-горемычное!..
Мама застеснялась, спрятала под лавку ноги.
Еремей снова вышел. Дверью не хлопнул, прикрыл ее осторожно и плотно.
Мы сидели не шелохнувшись. На мед старались не глядеть. Разве что украдкой.
Под нарами во сне взвизгнула собака. Открыла один глаз, посмотрела на нас равнодушно и опять закрыла.
Еремей не возвращался.
Я положила на стол руку и невзначай взяла ложку. Испугалась. Посмотрела на маму. Мама молчала.
Крупитчатый мед очень вкусный.
Когда Еремей вернулся в избу, нарядная чашка была пуста. Мы с Колькой облизывали ложки.
Еремей снял шапку, бросил ее на кровать, вытер ладонью потный лоб, отрывисто сказал:
- Пошли.
У крыльца стояла запряженная в рыдван лошадь. На рыдване - короткие сухие сосновые жерди.
Еремей взял вожжи.
- Ну, милая, трогай!
- Мама, а топор-то?
- Тут он, под дровами, - ответил Еремей. - Ну, шевелись!
Сытая, гладкая лошадь шагала ходко. Воз на ухабах ворочался, поскрипывал. Мы с Колькой впритруску бежали стороной. Мама задумчиво шла рядом с Еремеем.
- Ну, милая, ну! - покрикивал изредка Еремей.
Мама кашлянула, проговорила:
- Чудной ты, Еремей.
Еремей не ответил.
- Своих жердей тебе не жаль, а в лесу палку боже упаси тронуть.
- Лес не мой. Государственный.
- А мы-то чьи?
- Тоже государственные.
- Ну так и вот.
- Вот-то, Агриппина, вот, да и не совсем вот. К примеру, на твой усад зайдет твоя же свинья, каково ты на это посмотришь? Погонишь небось?
- Погоню.
- А зачем? Картошку-то ты для нее же растишь.
- Так она ж попортит все.
- Вот потому и я стерегу лес. Ну, милая, тяни!
Меж деревьев мелькнула светлая опушка.
Мы с Колькой, обрадованные, побежали вперед. Нам поскорее хотелось погреть на солнышке озябшие ноги да и подальше уйти от Еремея.
Его громоздкая фигура, тяжелые шаги и всегда угрюмое волосатое лицо пугали нас.
- Он медведя верняком поборет, - тревожно оглядываясь назад, шептал Колька. - И трактор, пожалуй, остановит.
На опушке Еремей передал вожжи маме.
- Дальше, Агриппина, я не ходок. Не примает меня ваша деревня.
- Она и твоя также.
- Моя... Не знаю... Всю жизнь я в ней чужой. Ну, да ладно. Бог нас рассудит.