МАГАЗИННЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ, ПРОДОЛЖЕНИЕ
Самое мелкое форменное платьице оказалось мне большеватым. В зеркале я себе слегка напоминала Гавроша.
— А поменьше нет? — обескураженно уточнила мама у продавщицы.
— Самый маленький размер, — покачала головой та. — Меньше не бывает. Берите, немножко прихва́тите, потом выпустите. Ещё и сэкономите. Это хорошая моделька, шерсть с лавсаном, не мнучая. Их разбирают быстро, ближе к сентябрю одни чистошерстяные останутся.
Угроза того, что что-то разберут раньше вас, действовала на советского человека магнетически.
— Сколько пробить? — озабоченно спросила мама.
Продавщица протянула нам крошечный клочок бумаги с тремя кривоватыми цифрами:
— Восемь пятьдесят, в первую кассу, пожалуйста.
— Фартук-то будем покупать? — поинтересовалась я по дороге в кассу.
— Шить придётся, — вздохнула мама, — тут тебе большое всё. Туфли ещё надо.
— Может, туфли ближе к осени купим? Вдруг нога вырастет?
— Пожалуй…
Поход за формой не прибавил нам обеим энтузиазма.
Вышли мы из «Детского мира» с сумкой пластинок и коричневым платьем. Стоим. И тут у мамы загорелись глаза:
— Смотри!
Через два дома, у обувного, что-то происходило. Народ туда стекался со всей улицы.
— Беги! — крикнула я, но мама (она же не знает, что я внутри взрослая) побежала, схватив меня за руку.
В плотном потоке мы влетели в магазин через большой старинный тамбур и безошибочно свернули в тот отдел, куда стремилась вся эта толпа.
— Что дают? — озабоченно спрашивали друг у друга женщины.
— Туфли чехословацкие! Две модели! — ответили из передних рядов.
Очередь прирастала со страшной скоростью и, если честно, я испугалась за пластинки.
— Мам, я на лестнице на второй этаж тебя буду ждать, а то затолкают меня.
Мама разрывалась между желанием приличную обувь купить (неизвестно какого вида, но чехословацкую — а, значит, хорошую!) и страхом меня одну оставить.
— Да не потеряюсь я! — я вытащила руку из её ладони. — Если подойдут — бери те и другие. А я спокойно посижу. А то пластинки поломают мне.
Я вылезла из толпы и поднялась по лестнице, чтоб она могла меня видеть, помахала рукой. Она немного успокоилась, но всё равно поминутно оглядывалась и проверяла меня глазами. Я каждый раз успокаивающе ей семафорила. Ладно уж, чего бояться-то, цыган нету. Если б какой заезжий табор по городу ходил, их бы на центральных улицах сразу видно было.
Перед мамой в несколько рядов плотно, как шпроты в консерве, стояли женщины. В отдел пускали не больше пяти-шести человек за раз, чтобы не случилось столпотворения (и чтоб никто в толпе чего не спёр, понятное дело). Вход в отдел перекрывала строгая тётка с пышной, крупно завитой причёской в светло-синем форменном халате. Периодически она громогласно возглашала:
— Спокойнее, гражданки! Не толкайтесь! СОБЛЮДАЙТЕ ПОРЯДОК!!! — или что-то вроде того.
Минут через сорок ей что-то сказала ещё одна пробегающая мимо дама, похожая на первую как отштампованная, только волосы потемнее.
— Тридцать восьмой размер закончился! — громко объявила первая. — Женщины, просьба за тридцать восьмым размером не стоять! Не задерживайте очередь!
Это объявление вызвало совершенно противоположный эффект. Никто не ушёл, напротив, очередь заволновалась и подалась вперёд. Множество тревожных голосов начали спрашивать: действительно ли тридцать восьмой закончился? А, может, посмо́трите на складе? А обе модели закончились — или только одна?
— Женщины, НЕ НАПИРАЙТЕ! — строго закричала караульная тётка. — Тридцать восьмой размер ЗАКОНЧИЛСЯ СОВСЕМ! Обе модели! Прекратите толкаться, иначе отдел закроется НА УЧЁТ!!!
У меня, наблюдающей сверху, возникло такое ощущение, что некоторые гражданки нарочно не хотели прекращать толкаться — от обиды. Мол, раз нам не достанется, то и другим не́чего! Но те, которые стояли ближе ко входу в отдел, они как будто сплотились в монолитный щит и не давали этим толчкам докатиться до строгой тёти в синем халате. А в середине очереди пошли какие-то ответные колебания и ругань, в том духе что «не хочешь стоять — так и иди себе, нечего порядок в общественном месте нарушать!» В конце концов очередь приобрела напряжённо-спокойный вид. Опять же, по моим наблюдениям, почти никто не ушёл. Не знаю, на что они надеются. Или, может, хотят какой-нибудь другой размер взять — типа родственницам или, мало ли, для перепродажи? Обувь хороших фирм у нас большая редкость. Точно так же, как с финскими сапогами: почти всё, что приходит в страну, достаётся западным областям. В первую очередь Москве, Ленинграду, Прибалтике. Потом мелким республикам. В длинном ряду распределения Сибирь и Дальний Восток всегда последние.
До мамы осталось человек шесть, когда тётка снова объявила:
— Размеры тридцать семь, тридцать семь с половиной и тридцать восемь с половиной ЗАКОНЧИЛИСЬ! Просьба за такими размерами не стоять!
Тут я испугалась, что толпа сейчас сметёт и тётку, и ряды полок, и ограждения отдела, но на помощь этой тёте подскочили ещё две, превратившись в этакого синехалатного цербера, и начали жёстко призывать к порядку. Одна из них схватила стальную обувную лопатку и заколотила по металлической стойке ограждения. Оглушающий звук заметался под высокими старинными потолками магазина:
— ТИШЕ! ТИШЕ! СОБЛЮДАЙТЕ ПОРЯДОК!
Пока происходил весь этот паноптикум, мама дождалась своей очереди и вошла в отдел. За её размер я не переживала, ножка у неё маленькая, тридцать шестой. Обычно он до самого конца есть.
Я видела, что она примеряет что-то, поворачивая ногу перед маленьким напольным зеркалом, но что конкретно — с моего места, конечно, было не разглядеть. Если верить настенным магазинным часам, мы стояли в этой очереди уже час сорок. Кстати, через двадцать пять минут обед. Как эти церберши планируют выпереть из магазина очередь, я представляю с трудом. Или они как-то подрассчитали, что к этому времени как раз всё продадут? Что-то сомнительно мне. О! Мама расплачивается. Подошло, аллилуйя!
Она протолкалась через толпу, раскрасневшаяся, с горящими глазами:
— Две пары купила!
— Молодец! — искренне обрадовалась я. — Разные, хоть?
— Конечно! Босоножки с ремешками и такие закрытые, как на осень.
— Дома посмотрим. Пошли, а то сейчас обед, я боюсь, как бы эта толпа тут драться не начала.
— Ну, драться-то не начнут, ты что! — удивлённо посмотрела на меня мама.
Ах, да. Советский человек пока ещё дисциплинирован. А вдруг?
Мама, видимо, тоже подумала: «А вдруг?» — потому что больше мы задерживаться не стали и направились на улицу.
— Ещё куда пойдём? — спросила она.
— А мы куда-нибудь успеем?
— Наверно, уже нет. Пошли тогда, семечек на рынке купим — и домой?
— Ага.
Семечки на рынке продавали бабульки. Жареные подороже, сырые — подешевле. Мама всегда брала сырые, обязательно тщательно мыла, а потом жарила их по своему вкусу на огромной алюминиевой сковороде. Семечки мы очень уважали.
— Почём туфли-то? — спросила я по дороге.
— Босоножки двадцать восемь, а осенние — сорок пять.
— Ну, нормально. Это мы удачно попали. Только я есть уже хочу.
— Может, пироженку тебе в кафетерии купить?
— Ой, нет. Брезгую я тут. Дома поедим.
Дома мы торжественно рассмотрели туфли. Осенние выглядели прям вообще достойно, такая элегантная классика. Да и босоножки с целой кучей тоненьких лаковых ремешков тоже были на уровне. А ещё мне понравилось, что они были красными. Красное, блестящее — это на пятёрку. Женщина должна сверкать. Это во мне восточная кровь так говорит.
Бабушка туфли оценила, а пластинки не очень. Первым делом, в точь как мама, спросила:
— Оля, а зачем тебе этот негр?
— Надо! — сурово ответила я, наворачивая суп. — Это очень классный негр, всемирно известный. Вы как хотите, а я буду слушать.
Я отжала себе нижнюю полку в стеклянной части старого серванта — сейчас она всё равно пустая стоит — и составила туда свои приобретения. Строго вертикально, чтобы диски не повреждались! Буду по очереди слушать, для вдохновения. Некоторые любят под музыку писа́ть, я так не могу. У меня процесс сочинительства все ресурсы сознания на себя мобилизует. Но вот перед этим настроиться, поймать волну — это кайф. Иногда трёх-пяти минут хватает, чтобы муза пришла. Только слушать по настроению нужно разное. Ну, теперь у меня минимальное разнообразие появилось.
После обеда мама села фартуки для меня шить (чёрный повседневный и белый парадный) из обрезков гипюра и кружев, которые у неё в специальном тряпочном мешочке хранились. А я внезапно почувствовала, что устала ну просто смертельно. И вырубилась. Днём! Крайне редкое для меня явление.
Проснулась я часа в четыре. Мама мне и говорит:
— Пошли в промтоварный, портфели посмотрим?
Так-то портфель — удобная штука. И не только для школы. А то я хожу везде с хозяйственной сумкой, как олень. Пошли мы.
По случаю подготовки к грядущему учебному году в промтоварный привезли огромное разнообразие школьных портфелей. Аж пять разных моделей, вы можете себе представить? Прямо с порога вас радовал (я бы сказала, безумно радовал) истерически-жёлтый чемодан с утятами. Потом ещё были всякие: с мишкой, с собачкой, с шальной обезьяной и один просто красно-синий. К моему глубокому огорчению, ранцем из всех этих моделей был только вариант с медведем. Тоже таким… странноватым.
Но потом оказалось, что я ошибалась! И у каждого портфеля внутри лежат специальные лямки, а в нижний шов вделаны соответствующие скобочки-цепляшки. Я обрадовалась, и выбрала самый нейтральный вариант: без картинок. Не знаю, чего ждала от меня мама, но я осталась относительно довольна. Вместо красно-синего могли ведь ещё какие-нибудь развесёлые звери быть. И что бы я выбрала тогда?
Как говорил Киса Воробьянинов*, «да уж».
*Незадачливый делопроизводитель
из книги Ильфа и Петрова «12 стульев»
Заодно купили мне несколько тетрадок (мдэ, боюсь, без тетрадок не обойтись), в клетку и в линейку, обложки к ним, дневник и модный пенал, такой, знаете, с шершавой картинкой на выдвигающейся верхней части. Среди младшеклассников бытовало популярное развлечение: полагалось прикрывать эти закрывашки бумажкой и возить по ним карандашом, чтоб рисунок проявился. Кому интересен процесс, можно с монеткой попробовать, тоже интересно получается. Главное при этом — не перестараться, не порвать листочек чрезмерным нажимом и рисунок не заштриховать до неузнаваемости. Тут были свои ступени мастерства, чтоб посторонних штрихов в итоговом изделии было как можно меньше, а собственно рисунок выглядел бы как можно чётче. Люди менялись пенальными задвигашками (на время, конечно), потому что картинки ведь могли быть разными.
У отдельных лошариков вместо картинок на пеналах выступали поучительные надписи, и это составляло предмет досады их владельцев.
Из стирательных резинок снова одни деревянные. Розовые — это ж вообще ужас, как пемзой трёшь. Сегодня купила голубую, попробую. Вроде, на ощупь она показалась мне немножко мягче. Эх, мне бы кохиноровскую достать, со слоном, вроде они должны быть (братья-социалисты и всё такое, карандаши уж точно есть, и найти можно, разной твёрдости-мягкости), а вот с резинками какой-то напряг.
Бабушка меня со всем этим барахлом встречала торжественно, обнимала, поздравляла. Как у неё, интересно, стыкуется всё это с моим книгопечатанием и поездками к нотариусу? Или конфликтующая информация просто задвигается на задний план по принципу психологической защиты?
ОПЯТЬ ИДЕИ ПРУТ
Зато после дневного отсыпона вечером я никак не могла заснуть. Придумался мне такой мальчик… с рюкзаком. Да, рюкзак должен быть непременно. Назовём его (мальчика, не рюкзак) Петя Иванов. Так, стоп, Петя Иванов уже где-то был. Не помню, но имя прямо на слуху. И ещё так: «Господин Петя Иванов!» А-а-а! Из того старого мультика, где пацан в экран провалился и в сказку попал, не помню как он называется.
Кстати — вот, пожалуйста, попаданчество! Причём в самую что ни на есть нереальную реальность. А говорят, что это в конце двадцатого века придумали, тоже мне. Если поковырять, то можно столько примеров накопать!
Нет, конечно, тогда это ещё не стало мейнстримом…
Так, о чём это я?
Мальчик с рюкзаком. Ладно, пусть условный Лёша. Лёха с Бохана, ха! Идёт наш Лёша по тропинке…
Мне так явно представилась эта первая картинка, что прям шило в организме заработало! Надо набросать!
Я тихонько полезла из-под одеяла.
— Ты куда? — сонно спросила мама.
— В туалет схожу, — почти честно ответила я. В туалет мне тоже приспичило, но потом я тихонько завернула на кухню, вытащила из ящика стола тетрадку с карандашом, валяющуюся там для записи всяких рецептов, и начала рисовать. Лёха с Бохана будет у меня краеведом. Он пойдёт по лесу…
И тут меня вдруг пронзило. Лёха с Бохана на самом деле был героический мужик. Про него тоже надо игру нарисовать, пока это здесь актуально. Только она будет про то, как «нас водила молодость в сабельный поход». Как этот Лёха по Сибири гонял всяких нехороших людей — и банды, и китайцев, и кого только не — только шум стоял! А мальчик краевед у нас будет… да блин, что я выдумываю! Пусть будет Коля из книжки про Железногорск. Расширим, тысызыть, бренд. Короче, я набросала несколько эпизодов про приключения в тайге, и тут пришла мама.
— Ты чё? Времени час ночи, она рисует!
Возражения не принимались, я пошла спать, точнее, лежать, обдумывая новый концепт, и не заметила, как уснула.
Нет, вообще, мама права, конечно. Нельзя мне по ночам не спать, я ж махом в свой любимый совизм собьюсь, а тут это никак не катит. Утром я встала с трудом, и то потому, что Таня с Иркой пришли звать меня гулять.
— Выходи в резинку скакать!
О! Резинка мне нравилась и в качестве тренировки подходила идеально. Если кто не в курсе, это берётся метров пять-шесть обыкновенной резинки для трусов, сшивается в кольцо, а потом с ней выполняются всякие фигурные прыжки на разных высотах. Двое держат резинку ногами в натянутом положении, остальные прыгают. Играть можно всем по очереди или парами. Там ещё есть некоторые тонкости, но так на бегу это не объяснишь, это прыгать надо. Другим идеальным вариантом были игры с мячом для большого тенниса, в вышибалу или в козла. Или скакалки.
На то, чтобы умыться и слопать рисовую кашу с изюмом, у меня ушло пять минут. Ладно, десять, ещё же косы заплетать. И я понеслась на улицу, тело требовало движения.
Девчонки уже привыкли, что часа через два я ухожу обедать — и с концами. Поначалу приходили, пытались звать меня, уговаривать. Потом поняли, что бесполезно. «Я работаю», — и всё тут. А я действительно работала. Книжка моя про мальчика, который умел делать всякие классные поделки и учил этому свою сестрёнку, уже была переписана; тот вариант, который сидел у меня в уме превратился в более «социалистический», но к нему требовалось огромное количество иллюстраций. Вот я их потихоньку и отрисовывала, периодически отвлекаясь на такие вот спонтанные идеи типа вчерашней игры-ходилки.
Таких одиночных листочков с кроссвордами, лабиринтами и прочими магическими квадратами (разных уровней сложности, между прочим) накопилось уже довольно много. Я даже на каждую копию прорисовала. И можно было бы их отправить, но на нотариальное заверение копий у меня не хватало наличной мелочи. А просить у мамы я что-то стеснялась, она, по-моему, уже распланировала все имеющиеся финансы. Возможно, это было глупо, но…
Выручил меня случай.
Двор у нас был довольно спокойный. Но иногда случались внезапные посиделки местных… не то что бы алкашей, а скорее, «несознательной молодёжи».
Короче, в магазин завезли бутылочное пиво. И парни (почему-то с соседнего двора) пришли его пить в нашу песочницу. Подозреваю, что своих бабушек они стеснялись.
Сперва они радовались жизни довольно громко, но тёть Света с пятого этажа выглянула с балкона и зычным голосом пообещала выдать лещей любому, кто осмелится хоть одним вяком потревожить её покой. Тётя Света могла. В ней было почти два метра роста и почти два центнера веса. При этом она так виртуозно материлась (и было это настолько почему-то смешно), что все эти халдеи скопом ей и в подмётки не годились. Поэтому парни со всем уважением извинились, но не ушли, а продолжили сидеть, тихо переговариваясь между собой. Возможно, в других дворах разговор был ещё короче.
Я уже лежала в постели, а мама снова выходила на балкон, выглядывала и ещё ворчала, что опять накидают бутылок, а дворнику убирать.
И тут я подумала: а почему дворнику? Почему бы не мне? Каждая бутылка — двадцать копеек, между прочим. На этой мысли я внезапно отрубилась, зато утром проснулась ни свет ни заря, в окнах было серо.