ВОЛНА
Дома я села, посчитала так и сяк. С рисунками что ещё выйдет — непонятно. Опять же, все ли их возьмут? А вот за буковки нам ломилось больше двух тысяч. Даже если на четверых разделить — уже весьма.
И тут я припомнила слова бухгалтерши по поводу укрупнённого издательства. Если «Восточно-Сибирское» — укрупнённое, то где-то должно быть и совсем крупное, так? И там тираж, наверное, не пятьдесят минимум, а, допустим, семьдесят? Или даже все сто? Как проверить?
Я пошла к книжному шкафу. Первым делом мне на глаза попались детские книжки. В твёрдых переплётах, но малоизвестных писателей. «Тяпкин и Лёша» Ганиной. В детстве я любила. «Колесо на крыше» Мейндерт Дейонг. Блин, фамилия как тест у логопеда. Эту книгу я не любила. С моей (взрослой уже) точки зрения, страшно ей не повезло с переводчиком, текст грубый, рваный, как будто гравий мешалкой ворочают. Тираж… там и там по сто тысяч, гляди-ка. Я проверила ещё несколько книжек издательства «Детская литература». Меньше ста тысяч не было ни у одной. И тут как толкнуло меня проверить тоненькие детские книжки.
Вот, первая попавшаяся. «Честное слово» Пантелеева. С тетрадку, меньше авторского листа. А тираж… семьсот пятьдесят тысяч!!! Я слегка обалдела. Ладно, допустим Пантелеев — человечище! Знаменит, и всё такое.
Ну-ка ещё. «Большое сердце» — это про войну. Автор Б. Лавренёв. Ни о чём мне фамилия не говорит, но я — ещё не показатель, правильно?
Правильно оказалось на все четыреста процентов, потому что тираж у тоненькой книжечки оказался — держитесь — миллион восемьсот экземпляров!!! По самым скромным подсчётам у меня получалось, что этот неизвестный лично мне дяденька получил за эту книжечку минимум девять тысяч рублей!!!
Офигеть.
Ну что, можно начинать становиться миллионером. Дело за малым: стать широко известным в нужных кругах и издать книжечку запредельным тиражом.
Нет, я не завидую этому дядьке.
Да кого я обманываю — завидую, конечно! Хочу, чтоб также, уважали и печатали, можно даже без орденов и премий. Эх…
И, должно быть, кто-то в небесных сферах услышал плач моей души, потому что спустя буквально два дня в нашу дверь позвонили. Я была в школе, и заказное письмо приняла бабушка, но открывать побоялась (после того раза с рукописью она вообще без нас никаких писем не вскрывает).
Я прочитала, кто отправитель, и руки мои затряслись.
— Баб, открой.
Она аккуратно вскрыла конверт ножичком, и мы торжественно зачитали, что редакция журнала «Костёр» информирует меня о том, что мой роман поставлен в годовой план с графиком публикации две главы на номер, с оплатой по частям в соответствии с графиком печати, и они просят меня заполнить приложенный договор и переслать его вместе с полным текстом произведения по адресу…
Аллилуйя!
Как я орала! Как скакала! Это — моё! Лично моё! Й-й-йу-у-ху-у-у-у!
Бабушка, по-моему, даже стала опасаться за моё здоровье, и я постаралась взять себя в руки, хотя получалось очень плохо.
А ещё через два дня пришло очень похожее письмо из «Пионера», которые брали в работу «Петю Мастерилкина».
Мама дорогая, неужели я поймала волну? Самое страшное было — спугнуть эту удачу. И я постаралась затаиться.
Оба эти знаменательных события произошли в отсутствии матушки, потому как четвёртого декабря, аккурат после нашего посещения издательства, мама отбыла в Улан-Удэ на сдачу сессии. Сколько она там должна была пробыть — большой вопрос, вроде по датам примерно три недели, а в реальности как попрёт?
Мы с бабушкой хозяйствовали одни, наводили марафет, я раскрасила все окна смесью гуаши и зубной пасты. Навырезала снежинок. Ёлку снова привязали к табуретке и обрядили винтажными игрушками. Всё остальное время, вдохновлённая двойной удачей, я писала роман про бабушку — кое-какие черновики и наброски лежали у меня аж с прошлой зимы, и теперь я вдумчиво и неторопливо сшивала их в цельное полотно. Иногда вечерами мы подолгу разговаривали, обсуждали — каково было в тылу.
Однажды бабушка заявила, что в их Омской области было ещё терпимо. Не голодали. Да, забрали всех коней, но осталась часть коров. На коровах пахать всё же было легче, чем самим в плуг впрягаться. Было молоко и творог, и то, что на своих огородах выращивали — успевали, сверх колхозной нагрузки. По хлебу вот скучали сильно — зерно на фронт отдавали почти всё, оставляли только на посев. А сами пекли из перетёртой картошки.
Так она и испекла мне хлеб такой, чисто картофельный, на дрожжах, плотный, как резиновый, и сизо-синий. Поешь-ка его месяцами, коли к пшеничному хлебу приучен…
Я слушала её и вспоминала задокументированные жалобы немецких домохозяек, которые в сорок четвёртом страдали, что пришлось отпустить прислугу, и вместо кофе в зёрнах в магазинах стали продавать только эрзац-кофе, цикорий. Вас бы, фрау, заставить на коровах попахать…
Двадцать третьего числа бабушка встретила меня из школы с большими-большими глазами.
— Что случилось?
Она молча предъявила мне четыре извещения.
Два одинаковых, на маму и на меня — на шестьсот семь рублей пятьдесят копеек каждый.
Ещё один на меня — на девятьсот девяносто три шестьдесят (посчитали, должно быть, картинки).
И ещё один странный, на маму, на сто один рубль двадцать пять копеек.
Я долго не могла понять, что эта последняя сумма означает и откуда она, вообще, взялась. А потом до меня дошло: алименты же! В Советском Союзе всё было учтено, и всё по закону. Детей у папы теперь двое, так что на меня идёт аж шестая часть всех его заработков.
Деньжищи, для нашей более чем скромной семьи, были, конечно, страшные. Две тысячи триста, да ещё с копейками! Конечно, бабушка потерялась.
— Оля, как пойдём получать? Я боюсь… — руки у неё мелко дрожали.
— Да ты что, перестань! — я обняла её и прижалась. Не хватало ещё, чтоб сердце заболело! — Нам и не дадут с тобой. Сильно большая сумма, получатель другой. И мои не дадут — родителя нет. Маму придётся ждать.
— А если их назад отправят? — испугалась уже по другому поводу бабушка.
— Ну, я не знаю…
И тут пришёл папа. Довольный страшно!
— Раиса Хасановна! Здравствуйте! А что случилось? Трясётесь обе?
Я поделилась с папой нашими переживаниями.
— А что, Галя ещё не приехала? — удивился он и сам предположил: — Не всё сдала ещё, наверное. Или билет не смогла купить на сегодня.
— Пап, а у тебя паспорт с собой?
— Да-а.
— Сходи с нами, а? Ты же отец, с тобой нам выдадут.
Вот такой странной и внезапной группой мы отправились на почту. Народу там был целый паровоз. Я ужаснулась — сколько же нам придётся стоять? Бабушка, как порядочная, заняла очередь. Но папа вдруг обратился к людям с речью и внезапно сочинил про меня такой рассказ, что у меня челюсть отвалилась. Приплёл правительственные награды и государственную стипендию высшего уровня. И так это было смешно, вся очередь лежала. В конце он всех поздравил с наступающим, а очередь внезапно предложила ему «не мучить ребёнка» — «конечно, такой талант!» — и пройти вперёд. Я скромно замерла у почтового фикуса и светила лицом. А потом стоящие вблизи нас услышали сумму, которую он на меня получает, и тут челюсти отпали уже у них.
Не знаю уж, какую историю они себе вообразят. Мы пересчитали денежки и бодро свалили.
Папа, конечно же, проводил нас до дома. Мы торжественно выложили деньги на столе. Получилось много, учитывая, что сторублёвых бумажек на почте нашлось всего десять штук, остальное выдали двадцати пяти рублёвыми, плюс копейки мелочью. Тысяча шестьсот один рубль десять копеек. Бабушкина пенсия за два года. Не так много, вроде бы, но всё за один раз…
— Ну, ты у нас молодец! — восхищённо и немного утрировано, как он это умеет, сказал папа.
Я обняла его за шею:
— Пап, а мою книжку в «Костре напечатают». Целый год печатать будут, по две главы каждый месяц.
— Да ты что?!
— Да. Я все документы заполнила и отправила. И другую — в «Пионере».
— Так ты у нас настоящий писатель? — гротескно «удивился» он.
— Ага.
— А что ж мы это на почте-то не сказали?!
Я вздохнула.
— Что-то как-то неудобно было.
— Саша, иди чай пить, — позвала из кухни бабушка.
Мы переглянулись. Вот это что-то новенькое!
Я сгребла деньги пачкой и положила их на книжную полку за стекло.
— Пошли руки мыть.
Шанс организовать хотя бы худой мир упускать нельзя.
ЗАГОВОРЩИКИ
Назавтра я в школу не пошла. Решила забить — это с одной стороны. А с другой — что-то опасалась я за бабушку. Переволновалась она с этими деньгами, ходила, переживала, валокордин пила.
— Баб, ну что ты мечешься? — я села рядом на диван и погладила её по руке. — Наиль же приезжает, такие деньжищи привозит — ты не паникуешь.
— Так то Наиль. А то — ты!
— И что?
— Не могу, волнуюсь я.
— А ты не волнуйся, — я привалилась к её мягкому, тёплому боку. — Я, баба, решила. Я писателем буду. Вот накоплю денежек, купим дом в деревне, будем там огород садить, курочек заведём — классно, да? Они нам яички будут нести.
— А зимой этих курочек куда денем? — усмехнулась бабушка.
— Как куда? Тёплый сарайчик им сгоро́дим. Маму замуж выдадим, пусть в городе работает, а мы с тобой в деревню, а?
— Так в деревне-то воды нет, таскать с колонки надо. Туалет на улице…
— Ну, не-е-ет, баба. Это же каменный век. Мы с тобой всё по-другому сделаем.
И я начала рассказывать бабушке, как здо́рово мы будем жить в деревне. Скважину пробурим, туалет с септиком организуем, отопительный котёл… Бабушка слушала меня, как сказку, и потихоньку успокаивалась.
— Да-а, в таком доме я бы жила…
— Будешь! Я тебе обещаю! Самовар тебе куплю электрический и телевизор цветной. И подушек пуховых целую горку с кружевной накидкой! — я знаю, она такое любит.
После обеда пришла телеграмма. Мама сообщала, что прилетит сегодня, после шести часов. Прилетит!
— Поехали маму встречать? — оживилась я.
— А деньги как оставим? — снова испугалась бабушка.
— А деньги спрячем.
И я спрятала. Сто рублей оставила на расходы, а полторы тыщи прикуркулила. Не скажу вам, куда. Вдруг вы где-нибудь проболтаетесь, и все будут знать, где я деньги прячу.
Отправились мы с запасом. Долго добираться-то. Сорок четвёртого мы не дождались, поехали на двойке, на рынке пересели на двадцатку. Огненно-красный лиаз бодро тарахтел, отчаянно пах бензином и подкидывал нас на каждой кочке. Я резкие запахи с трудом переношу, еле доехала.
Здание аэропорта стояло такое непривычно-маленькое. Зато знаменитые берестяные панно, которым в новом здании места не найдётся, ещё радовали глаз. И никаких рамок-металлоискателей. Про них, поди, даже и сотрудники портовские никогда не слыхали.
Вокруг не сказать, чтоб прямо тесно, но для нас двоих народу было всё же многовато. Мы с бабушкой озирались, не очень понимая, откуда надо будет встречать прилетевших. И, главное — когда. Очень глупо будет, если мы прождём маму — и разминёмся с ней. Объявили посадку на какой-то рейс, и с рядов серебристых кресел, установленных на втором этаже большим квадратом, народ как ветром сдуло. Разом стало свободнее и спокойнее.
— Ты садись-ка посиди, — показала я бабушке на кресла, — а я табло посмотрю.
— А потеряешься?
— Куда я потеряюсь-то? Вон оно, ты ж меня видеть будешь.
— Ну, иди.
Я пошла к большому чёрному прямоугольнику, испещрённому рядами зелёных букв и цифр. Тэкс. Вижу Улан-Удэ. Где у нас вылет, где прилёт? Это вообще время наше? Или Московское? Или (такое тоже вероятно) Улан-Удэнское? При виде подобных таблиц на меня неизменно нападает совершенно дебильный ступор.
И тут я увидела знакомое пальто. Просто тумблер щёлкнул! И сапоги. И шапку ондатровую. А особенно усы! На заднем плане промелькнула мысль, что, возможно, я просто автоматически выделяю двухметровых мужиков с усами. С другой стороны, на Вовку он совсем не похож. И усы у него другой формы и пшеничные.
— Здрассьте! — радостно брякнула я.
— Здравствуйте, — немного удивлённо ответил дядька.
— Вы меня не помните? Вы мне статью помогали на почте отправить.
— Точно, было дело! Ну, и как — напечатали?
— А как же! Мы с мамой вообще молодцы. Мы за этот год уже раз семь напечатались.
— Надо же! А какая тематика?
— Физкультура и спорт. Мама у меня учительница физкультуры. Очень красивая, кстати. А вы женаты?
Могу-могу. Я же мелкая. Спишут на детскую наивность.
— Ищешь себе нового папу? — дядька сложил брови домиком, но такой настрой нам не очень нужен.
— Не-ет. Папа у меня есть. Шикарный папа, всем бы такого. Но у папы уже есть новая жена, прекрасная женщина, Ольга Владимировна. А у мамы пока никого нет, и это меня до крайности удручает.
Тут он засмеялся.
— Какая вы, однако, интересная барышня!
— Да и вы интеллектом не обделены, иначе я бы с вами и разговаривать не стала, — дядька удивлённо поднял брови. — А хотите, я угадаю, кем вы работаете?
Я поняла, что́ мне показалось тогда смутно знакомым. Неуловимый отпечаток, накладывающийся на всех, кто связан с этой службой. Нечто почти мистическое.
— Предположи́те, — заинтересовался он.
— Вы авиадиспетчер. Второй вариант — возможно, авиаинженер, но это менее вероятно.
— Авиадиспетчер, действительно, — он даже оглянулся, словно ожидая увидеть кого-то, кто мог бы подсказать мне правильный ответ.
— Ну, вот видите!
— А как вы узнали?
— Я просто наблюдательная. Писателю положено.
— А вы писатель?
— Точно. Нераскрытый литературный гений. Можете взять у меня автограф и в будущем выгодно его продать, — я засмеялась. — Я шучу. Просто музею пода́рите — и всё.
Теперь дядька засмеялся тоже.
— Так что на счёт брачных уз? — да-да, я помню незакрытые хвосты тем.
— Имел неудачный опыт, — серьёзно ответил он. — В прошлом.
— А дети у вас есть?
— Детей, к сожалению, нет.
— Оля! — возмущённый бабушкин голос раздался совсем близко. — Ты почему с незнакомыми людьми разговариваешь?
— Это, баб, не совсем незнакомый. Это наш сосед по микрорайону, однажды он выручил меня на почте.
— Евгений, — дядька слегка поклонился бабушке.
— А это — моя бабушка, Раиса Хасановна, — культурно представила её я. — А я — Оля. И мы будем вам крайне благодарны, если вы поможете нам извлечь из этой невнятной таблицы информацию о прибытии самолёта из Улан-Удэ.
— А вы тоже ждёте рейс из Улан-Удэ? — удивился он.
— Да. Мама прилетает с сессии.
— А я его же жду, мне должны передать посылку!
— Совпадение? Не думаю! — сказала я таинственным голосом.
— А скоро прилетит-то? — тревожно спросила бабушка. Не любит она неопределённости.
— Через двадцать восемь минут должен, — ответил Евгений.
— А вы в Юбилейном в каком доме живёте? — светски спросила бабушка.
— В двадцать пятом.
Так они начали беседовать о всяком, а я стратегически прогуливалась вокруг, хотя ждать мне уже, честно говоря, надоело. Мысли мои циркулировали вокруг вот этого Евгения. Не самый худший вариант. Человек, готовый прийти на помощь оказавшемуся в затруднительном положении ребёнку и развлекать разговором чужую бабушку… Диспетчер, опять же. Даже в самые жёсткие годы они не бедствовали. Если вдруг богатенькие капиталисты не хотели платить диспетчерам адекватные (по мнению работников) деньги, они (диспетчера) просто переставали принимать самолёты. Действовало молниеносно. Ещё бы не действовать. Иркутский аэропорт очень сложный, здесь особая квалификация нужна. Можно сказать, высший пилотаж.
Внезапно над головами разразилось нечто пронзительно-квакающее.
— Наш? — с надеждой спросила я.
— К сожалению, пока нет.
А вот следующий оказался наш!
Мы с бабушкой с волнением высматривали в ручейке прибывающих чернобурковое пальто.
— Мама! Ма-а-ама!!!
Она увидела нас, обрадовалась, побежала навстречу. Какая она у нас, правда, красивая! Как я за эти три недели соскучилась…
Мама обнимала нас, бросив под ноги свои сумки.
— Я не думала, что вы приедете! Ой, в Улан-Удэ дубак такой, в-в-ветер! Хорошо, я в этой шапке, а то бы околела совсем.
— Ноги-то не застудила? — сразу запереживала бабушка.
— Не, ты чё. Я как в печке!
Мы подобрали свои пакеты и пошли на остановку. Но далеко не ушли. На ступеньках крыльца нас догнал Евгений.
— Боюсь показаться навязчивым, но я мог бы вас подвезти. Вы же в Юбилейный сейчас?
Мама непонимающе смотрела на здорового мужика с коробкой в руках.
— Мы вам на бензин подкинем, — обрадовалась бабушка, — сколько надо?
— Да ну, бросьте! Я ведь всё равно домой еду. По-соседски вас подвезу.
— А можно я вас буду «дядя Женя» звать? — «наивно» спросила я. — А это моя мама, Галя.
— Евгений, — слегка поклонился «дядя Женя».
— Очень приятно, — с характерной оценивающей интонацией ответила мама.
Ну что, поехали.