МАТРИМОНИАЛЬНОЕ
Машина у дядьки диспетчера была по советским понятиям о-го-го! Новенький жигуль, весь из себя блестящий, ярко-синего цвета. Он подвёз нас к подъезду и помог маме донести до квартиры сумки. Хитрый какой, заодно адрес узнал. Мы с бабушкой зашли домой первыми, пока они на площадке обменивались вежливыми любезностями.
— Видный мужик, — высказалась бабушка, когда мама зашла.
— Ага, — согласилась я, — но в этот раз мы не будем принимать поспешных решений, да?
Мама фыркнула.
— Как сессия-то? — спросила я.
Сессия прошла, как и положено сессии, разнообразно, со своими победами и мелкими недоразумениями.
— Шаманова видела! — возмущённо сказала мама.
— А он чё, там? — удивилась бабушка.
— Тоже учится. Всем про книгу растрепал уже! — в этом месте непонятно было, радуется она или сердится.
— И правильно, что растрепал, — высказала своё веское мнение я, — это же плюс к вашей профессиональной репутации.
— А чё это — репутасья? — спросила бабушка.
— Это то, что о тебе думают окружающие, — примерно объяснила я. — Вот, например, вся родня считает, что я — вредина, и ничего с этим уже не поделаешь.
— Хм, — бабушка поджала губы, — это вроде как произвести впечатление?
— Ну да. Только более растянутое во времени. Кстати про книгу, мам, нам же извещения пришли! Мы уже получили тыщу шестьсот.
— Да ты что, так много?!
— Это только мои, — гордо напыжилась я. — Там ещё семьсот с лишним тебе причитается.
— Ни фига себе! — поразилась мама. В глазах её замелькали варианты всего замечательного, что можно было на такие деньжищи купить.
— Мам, а как ты относишься к идее откладывать? Мы вот с бабушкой задумали дом в деревне купить, и чтоб с большим участком.
— А почему в деревне? Почему не в садоводстве?
— Потому что в деревне участки рядом с домами больше.
В те благословенные времена только большой везунчик мог рассчитывать получить шесть соток земли под дачу. Чаще это было четыре или даже три.
— Но-о, в деревне и по десять, и по двадцать сотых* бывает, — поддержала меня бабушка.
*Т. е. соток.
— А ещё, — выдала козырный аргумент я, — в деревне можно куриц держать и всяких поросят.
Мама подумала:
— На дачах тоже заводят, я слышала.
— Заводят. Но если на них кто-нибудь пожалуется, заставят всё убрать.
— Да! — поддакнула бабушка. — Убрать заставят, точно.
— А мы что, поросей хотим заводить? — посмотрела на нас мама.
— Мы можем и не захотеть, — развела руками я. — А потом вдруг захотим — а на даче нельзя. Чё делать будем?
— Хм. Подумать надо, — мама посмотрела на часы: — Мам, может я тогда до почты сбегаю? Успею до закрытия. А то вы мне завтра опять начнёте, что надо деньгам в кошельке ночевать. А я бы сгоняла в город.
— А работа? — не поняла бабушка.
— Так у меня до двадцать шестого вызов. Завтра я ещё как бы на сессии.
Назавтра мама полетела в город. Денежки же переночевали, правильно? Приехала назад довольно быстро, поэтому, подозреваю, покупки были спланированы заранее. Один рулон был пониже и потолще, второй потоньше, но зато длиннее, как она вообще с ними допёрлась, я не представляю.
Бабушка довольно сложила под грудью руки:
— Ковры, что ль, купила?
— Паласы! Но зато и на зал, и на комнату хватило. Метражом взяла!
Да, это были именно паласы — то, что позже будут называть ковровым покрытием.
Такая штука как ковровый оверлок в комплексе то ли не была предусмотрена, то ли не работала, и прежде чем их расстилать, мама два часа потратила на обшивание краёв капроновой лентой похожих оттенков. Короткий и толстый рулон оказался на зал, два метра шириной и пять с половиной в длину. Пришлось нам корячиться, поднимать диван и подпихивать под него край. По длине, чтобы плательный шкаф также не поднимать, мама хвостик сантиметров в десять завернула на стену с окном, под порожек балкона как раз вошло. Цвет мне понравился — спокойный бордовый с коричнево-бежевыми завитушками.
Второй кусок, для нашей комнаты, был совершенно квадратным, три на три, ровно на весь пол. Чтобы его разложить, нужно было вытащить всю мебель из комнаты, и мы решили не надрываться, а дождаться очередного приезда Наиля. Этот палас был зелёный, с небольшими пучками цветов и тоже завитушками (и тоже, что характерно, коричнево-бежевыми).
Бабушка присела на диван, удовлетворённо оглядывая преобразившийся зал, прицыкнула:
— Люстру бы ещё.
— И ковёр новый на стену, — согласилась мама, — а этот можно будет Наилю перевесить, а то там стена холодная.
— Ага. Деньги-то все истратила?
— Сто семьдесят ещё осталось. Маловато. Я там такой ковёр видела… За триста восемьдесят пять. Пару месяцев покопить… Может, до февраля не разберут их.
И так они обе вздохнули, что я сказала:
— Поехали. Добавлю тебе.
А чего яйца мять*? Денег мне, что ли, жалко, маму порадовать? Один раз живём.
*Ой, извините…
В этом месте я подумала, что тезис про «один раз живём» в свете моей ситуации весьма спорен, но суть-то не меняется. Что́ эти двести рублей туда-сюда, погоду не сделают всё равно.
В городе было суетливо. Больше, конечно, молодёжи и пенсионеров, но высыпали они все на улицу, словно им платили за брожения по магазинам.
Ковёр я узнала сразу. Был у нас такой. Мой любимый! Узор у него уж очень красивый, до сих пор мне нравится. И как раз в зал, в пространство между дверями.
— Бери!
Я отсчитала бабосы, мама торжественно пробила в кассе чек и проследила за упаковкой нашего нового приобретения. Мы подхватили эту «кавказскую пленницу» и пошли на выход. Мимо отдела бус, в котором висели длинные нити многогранных переливающихся «как брильянты» восхитительных стеклянных бусин, которые в детстве мне казались верхом роскоши, мимо нижнего белья, в котором изобильно были представлены белые труселя (тип «панталоны») в бледный цветочек, мимо отдела с торшерами, плафонами и бра… В первом варианте «зари жизни» мне казалось, что это нечто запредельно шикарное — торшер! Прямо из разряда царских хором, так же как трельяж и пуфик. Не знаю, что меня так прельщало в этих торшерах. Бахрома? Или шнурок для включения? Он был прямо удивительно волшебный. Я невольно загляделась.
В отделе стояла стремянка, и деловитая продавщица в фирменном халате цепляла ценник на люстру, очень похожую на хрусталь. Подозрительно низкий ценник, двенадцать рублей всего. Я дёрнула маму за рукав и показала подбородком:
— Смотри!
Мама среагировала мгновенно. Мы чудесным образом оказались у прилавка первые. Прежде, чем пробивать в кассе, следовало взять бумажку с ценой у продавщицы, а то ведь напробивают всякого…
— Скажите, а вот эта люстра?.. — начала мама.
— «Малый каскад», — специальным отстранённым продавщичным голосом ответила продавщица, — сделана под хрусталь.
— А, так это не хрусталь? — уточнила я.
— Конечно, — очень серьёзно посмотрела на нас она. — Хрустальная такая стоила бы рублей двести, сами понимаете, — это она уже маме.
— Извините, — снова вклинилась я, — если это «малый каскад», бывают и большие? — интересно мне просто было.
— Бывают, но сейчас нет. Выписать?
За нами уже начала собираться очередь.
— Пожелтеет весь этот пластик, — сказала я. — А мыть его как? Это же убийство. Посмотри, сколько мелких висюлек на таких невнятных цепляшках.
Я вдруг вспомнила, в какой многочасовой квест превращалось мытьё нашей старой хрустальной люстры (она была куплена где-то в восемьдесят восьмом, настоящий хрусталь, и всё равно это было душераздирающе, а пластик всегда моется хуже).
— Возьмите пятирожковую, — с некоторым вызовом предложила продавщица. Это новая модель. Плафоны — стекло, и ухаживать за ней гораздо проще. Но цена восемнадцать рублей.
— Берём, — я слегка подтолкнула маму, — я плачу́.
— Выписывайте, — кивнула мама продавщице. И через пять минут мы стали обладателями весьма симпатичной по своему времени, но довольно тяжёлой люстры на пять лампочек. Идея пяти лампочек мне нравилась, я люблю, когда света много, а бабушка всё экономить пытается.
Как вы понимаете, носильщик из меня был так себе, и мама волоклась со своим богатством: в одной руке ковёр, в другой — коробка с люстрой. Я двери открываю. Хорошо, что идти недалеко, метров сто пятьдесят: из комплекса, через рынок насквозь, и вот она — остановка. И двойка стоит! Мы побежали, мама кричит, я руками машу. Очень эпично.
Влезли в довольно полный автобус, протиснулись в уголок (люди и сами нас рады были с прохода отодвинуть с этой всей поклажей), я на пол под рулон подстелила выданную специально для этой цели бабушкой газету и ковёр придерживала. Хотя он и так бы не упал, при такой наполненности автобуса — ему просто некуда было. А мама всю дорогу коробку берегла, боялась, что плафоны треснут.
Вышли мы на конечной, тащимся под арку такие две маленькие лошадки, заворачиваем за угол, а у нашего подъезда диспетчер Женя стоит с газетным свёртком, по виду подозрительно напоминающим упакованный цветочек. Крайне глупая получилась ситуация.
Но дурацкими положениями нас же не испугать, правда? Второй раз живём! О, так гораздо актуальнее звучит.
— Здрассьте! — глупо-жизнерадостным голосом сказала я. — А нам как раз помощь нужна. Вы умеете люстры вешать?
— Оля! — покраснела мама.
— Умею, конечно! — бодро ответил диспетчер Женя. — Вы позволите вам помочь?
Он принял у мамы коробку, в освободившуюся руку вложил газетку: «Это вам!» — и забрал ковёр.
— Я вторую дверь подержу! — бодро пропищала я и прошмыгнула в подъезд.
Дома вкусно пахло пирогами. Бабушка встретила наш приход немножко заполошно, засуетилась, начала греметь кастрюлями. Вазы у нас тоже не оказалось, и слегка застывшая розочка была помещена в стеклянную трёхлитровую банку.
— А я вот совсем неромантичная, — объявила я, водружая банку на стол в зале, — всем цветам предпочитаю конфеты. В крайнем случае, торты.
— В следующий раз я обязательно это учту, — сказал Женя.
— Оля-а… — сделала большие глаза мама.
— А шо такова? Мы тут все интеллигентные люди, просто делимся взглядами на жизнь.
Мама сказала: «Ц!» — и покачала головой.
— А инструменты у вас есть? — спросил Женя.
Базовый набор инструментов имелся в доме у каждого уважающего себя советского человека. И вообще, нас, например, починить розетку и выключатель в четвёртом классе на уроках труда учили. Это уж потом я расслабилась…
Женя встал на табуретку и почти упёрся макушкой в потолок. Крындец. Как они такие большие живут? Мне с такой высоты даже вниз смотреть страшновато.
Шучу, ладно. Не поэтому я не люблю каблуки.
Короче, пока люстра обретала своё постоянное место жительства, бабушка напекла пирогов, и мы дружно пили чай с ягодными открытыми пирожками, ватрушками и перемячами* (на что, подозреваю, товарищ Женя в свой первый заход даже и не рассчитывал). Потом он интеллигентно откланялся, напоследок предложив маме назавтра поход в кино.
*Татарские круглые пирожки
с мясной начинкой
и небольшим отверстием сверху.
Мы всегда жарили в масле.
Мама задрала нос и сказала, что если завтра не случится никаких внезапных планов…
Тогда Женя сказал, что заедет и узнает: появились планы или нет. Часов в пять.
Я слушала их из зала и с трудом воздерживалась от того, чтоб ничего не выкрикнуть, так меня подмывало на комментарии. Еле дождалась, пока ухажёр окончательно ушёл (убедилась методом визуальной фиксации через окно), и говорю:
— И что ты собираешься завтра делать, мам? Сидеть, на меня глядеть? Вот ещё высокоинтеллектуальное развлечение! У меня лично на завтра большие творческие планы. А ты давай, в кино езжай.
— Так-то ничё мужик, рукастый, — посмотрела на люстру бабушка. — И симпатичный.
— А у тебя, вообще-то, есть в чём пойти? — спросила я. — Платье надо красивое.
— Какое платье? — закрутилась перед стеклянными створками мама. — Мы же в кино идём.*
*Да, в кинотеатрах зимой
топили весьма условно,
все сидели в шубах.
— Ха! — возмутилась я. — И что, в халате идти? А если он тебя после кино в кафе пригласит, мороженого поесть, например? Надо всегда при параде быть.
— Праильно! — поддержала меня бабушка. — Солидно надо.
У меня, правда, были некоторые свои представления о платьях для свиданий, далёкие от понятия «солидно». Думаю, мама вообразила себе вообще что-то третье. Посмотрим, чем дело кончится.
Чрезмерно толкать матушку во второй брак мне никак не хотелось. Мы ж этого мужика всего-то три раза видели, так? Может, он психидорошный или, наоборот, зануда?
Хотя, нет, на зануду не похож. Да и псих в диспетчерах бы не удержался. Но, так или иначе, возьмём за аксиому, что у человека рано или поздно всё равно вылезут какие-то дурацкие привычки или косяки — тупо потому что идеальных людей не бывает. Тут главное, чтобы двое людей могли взаимно сосуществовать с косяками друг друга. Вот что важно.
Пришла мама из кино умеренно поздно. Явно или гуляли где-то, или в ресторане сидели, но всё было выдержано исключительно в рамках приличия.
Вообще, хочу вам сказать, общественное мнение жёстко осуждало невоздержанное поведение. У нас в подъезде на первом этаже проживала тётка, которая работала в каком-то ресторане и периодически приезжала оттуда с кавказцами (разными, да, и не всегда с одним). Так я вам хочу сказать, остальные соседки даже здороваться с ней брезговали.
НАИЛЬ
Двадцать седьмого, ровно как в прошлом году, приехал Наиль. На удивление, «отмечать» приезд не стал, просто вместе за столом посидели. А на следующий день он развил бурную деятельность. Ну, это я потом поняла, что развил, а сперва все удивились, что он подорвался с утра и куда-то помчал. В обед к дому подъехал грузовик, и мебельщики начали сгружать раскладной диван. Этот диван затащили к Наилю в комнату, а его старый выволокли на помойку. Потом затащили довольно симпатичный комод, совсем небольшую тумбочку, два скатанных рулона и цветной телевизор в огромной коробке. Последним Наиль самолично (и исключительно бережно) занёс торшер на красивой точёной ножке, с бежевым абажуром, украшенным тремя рядами кофейной бахромы. Вот теперь я поняла, что он точно, совершенно определённо женится, и женщина будет не та, что в прошлой жизни.
Бабочки истоптаны, блин…
В свёртках, понятное дело, оказались ковры. Небольшой — на пол. И второй, довольно приличный — на стену. Эта мысль была очень здравая, поскольку комната у него самая угловая, стена холодноватая.
Раскатав коврик и расставив мебель, Наиль снова умчался. Вернулся вечером, с новым костюмом, в новой норковой шапке (шик неимоверный), в дублёнке и с дядей Дизелем* в придачу.
*Да, у меня есть дядя
которого назвали в честь мотора.
У дяди Дизеля была такая штука, которая забивала старинные СССРовские дюбеля, и его периодически эксплуатировали родственники. Они навтыкали в стену дюбелей, больше похожих на гвозди-переростки, и остаток вечера Наиль пришивал к верхнему краю ковра кольца и наводил в комнатке всяческий марафет.
Кстати, цветной телевизор он подключил в зале — бабушке, а наш прежний, что поменьше, чёрно-белый, затащил к себе в комнату.
Утром он снова умчался, и бабушка, поразмыслив, вытащила из встроенного шкафа все ненаилькины вещи, включая шикарный старинный «Зингер» с ручным приводом. Зингер поселился в одном из шкафов стенки, которая, впрочем, продолжала оставаться полузагруженной.
Управились мы как раз к Наилиному возвращению. Он притащил несколько комплектов постельного белья, увязанных шпагатом, плюшевое покрывало на диван (с оленями, всегда мечтала такое иметь!), новую подушку и широкую, но невысокую хрустальную салатницу, которую сунул мне:
— На-ка, Ольга, на комод поставь, — раздеваться он не торопился. — Мама! Поехали в коопторг съездим!
Бабушка в пять минут собралась, и они упылили, оставив меня на хозяйстве. А! Я не говорила же. С того дня, как нам извещения на деньги пришли и бабушка переволновалась, я как забила на школу, так и не ходила. Сказала маме: пусть мне записку напишет, что я болею. Раз в месяц записку от родителей можно. И что я в ноябре не воспользовалась?