Его голос звучал весело. А голос Сандры был грустным. В нем слышалась какая-то тревога.
— Ты не мог бы их у кого-нибудь занять?
— Деньги?
Фильм должен был вот-вот кончиться. В тишине звучала щемящая сердце музыка, музыка смерти, музыка расставания. Мужчина уходил навсегда. Женщина обернулась еще раз. Ее глаза наполнились слезами. Андрасси наклонился.
— Сандра…
— Мой великан, — сказала Мейджори Уотсон. — Счастье мое…
В комнате Мейджори было темно, только пятно лунного света лежало на гладком полу.
— Есть такое, чего я не знала, — проговорила она. — Моя любовь…
Ее голос в темноте звучал тихо.
— Я люблю тебя, Станни.
— Но ты же ведь собираешься уехать.
— Без тебя моя жизнь была бы такой, как если бы я никогда не рождалась на свет.
— Но ты хочешь жить со мной, хочешь? — спрашивала Сандра. — Ты хочешь жить со мной? Скажи мне правду.
— Я хочу жить с тобой.
— И мы уедем?
— Когда-нибудь уедем.
— Всего несколько дней, Станни, — сказала Мейджори. — Всего несколько дней.
Это большое тело, это большое тело возле нее, такое длинное в темноте. Она прижалась к нему, уцепилась за него.
— Нет, нет, я не хочу расставаться с тобой.
— Но я приеду к тебе, дорогая. В Боулдер.
И Вос тихо засмеялся. Наверное, мысль поехать в Боулдер показалась ему смешной.
— Нет, — сказала Мейджори.
— Вот они, американки, — заметил Вос. — На Капри есть все, что угодно. А в Боулдере ты не посмела бы даже показать меня своим знакомым. Странное дело.
— О! Станни.
— Пустяки, дорогая.
Он обнял ее своей длинной братской рукой.
— Я сказал это просто так, чтобы посмеяться.
— Станни, — проговорила она.
Жалобным голосом, тонким протяжным голоском, как у девочки, затерявшейся в темноте, как у девочки, которую охватил страх, которая боится:
— Любовь моя, любовь моя, ты никогда не узнаешь, что ты мне дал.
И прижав лицо к его большой груди, к этому пространству, она заплакала.
— Мейджори!
— Я люблю тебя, я никого не любила, кроме тебя.
— Ты приедешь на следующий год.
— Нет.
— Как хочешь, — произнес Вос.
— Любовь моя, — сказала Сандра. — Ты меня любишь? Ты, правда, любишь меня?
— Да.
— Потому что, если бы ты не любил меня…
На следующий день погода выдалась усыпляющая. Дул сирокко, африканский ветер, теплый, как суп, бесформенный, как расползшееся сливочное масло, ветер, который нарушает планы, лишает инициативы, размягчает кости и сухожилия, рассеивает энергию. Правда, она, эта энергия, и в прохладную погоду тоже пробуждается не очень часто. Непрерывное созерцание красоты отнюдь не зовет к тяжелому труду. Где живут народы-труженики? В унылых странах. Пейзаж там угрюмый, солнце — тусклое, божье творение — слегка недоделанное: вот люди и тянутся к письменному столу, к слесарному инструменту, к своей работе. К тому же в северных странах обычно бывают нужны деньги, хотя бы для того, чтобы украсить и сделать более веселым интерьер, в котором из-за суровости климата люди вынуждены проводить большую часть своего времени. Говорят, что итальянцы, живущие на юге, ленивы. Клевета. Переехав в унылые страны, они работают. А зачем им работать на родине? Чтобы пить и есть? Итальянцы умеренны в своих потребностях. Чтобы согреться? Да разве же стоит уголь порога согретого солнцем дома?
Чтобы украсить свой интерьер? Вздор — зачем стараться, когда снаружи такая красота.
А тут еще сирокко, с его мягкостью, с его изнуряющей лаской. Нет! Обойщик возвращается к себе домой. Служащий обмахивается, испытывая жару. Садовник, высаживая циннии в грунт, работает не так проворно, как обычно. Да и сам Андрасси… У него, впрочем, возникла некая идея, сложился некий свой план. Ему нужно было собрать всю свою энергию, чтобы не отказаться от того, чтобы произнести фразу, совершенно незначительную, пустяковую фразу, но ее нужно было произнести, чтобы начать выполнять этот план. Между тем обед уже заканчивался. Уже подали фрукты. Времени оставалось мало, и нельзя было терять больше ни минуты. Андрасси решился…
— Я мог бы как-нибудь заскочить к тебе домой после обеда в один из ближайших дней.
— Когда тебе будет угодно, старина, — сердечно отозвался Вос.
— Это позволит мне увидеть, наконец, Анакапри.
Госпожа Сатриано со свойственным ей пылом воскликнула:
— Как? Что я слышу? Вы еще не видели Анакапри? Форст!
— Что? — спросил Форст.
— Этот мальчик еще не видел Анакапри.