Мне, конечно, было очень интересно узнать — о чем и как общаются в непринужденной обстановке сильные мира сего, так что я не стал закрываться в своей комнате, как это сделал бы любой нормальный подросток, а затаился в коридоре, откуда было все довольно неплохо слышно.
В начале все было очень чинно, прилично и почти официально. Звучали тосты за супругов, которые вместе уже столько лет — отдельно за каждого и за обоих сразу, за семью вообще, которая — крепкий тыл, за дальнейшие свершения на семейном фронте и тому подобное. Разговоры начальники вели самые обычные, застольные, в основном одаривали комплиментами виновников торжества.
Где-то после пятого тоста языки у гостей развязались. Так, товарищ Бубенцов сообщил, заговорщицки понизив голос (мне приходилось вслушиваться!), что у Ивана Ивановича — неприятности. И что большой вопрос — усидит ли Иван Иванович.
Иван Иванович Сысоев был первым секретарем обкома, фактически — полноправным хозяином области. Я читал о нем в местных газетах, еще будучи Антоном Ерофеевым, и вспомнил, что его действительно сняли примерно в это время, вот только за что — вспомнить не мог. В девяностые годы Иван Иванович попытался «сходить в политику» — то ли в мэры, то ли в депутаты, но ничего у него не вышло, успешно конкурировать с молодыми и голодными претендентами он, похоже, уже не мог.
Немного позже я узнал от маменьки, что за всесильным Иваном Ивановичем действительно обнаружились серьезные косяки. И даже не за ним самим, а за некоторыми его подчиненными, обкомовскими работниками разного уровня. Вернее — за их великовозрастными детишками-студентами. Детишки, то ли от скуки, то ли от вседозволенности, начудили. Организовали тайную организацию — клуб поклонников Адольфа Гитлера. И было у них там весело — чтение самиздатовской «Майн кампф», эсэсовские руны, кожаные плащи «под гестапо», железные кресты вместо комсомольских значков и даже факельное шествие на территории городской свалки — в честь дня рождения любимого вождя. Конечно же, никакой тайной организации у балбесов не вышло, им даже накосплеиться толком не дали — тайное быстро стало явным. Разразился скандал — подковерный, но очень неприятный для обкома, о произошедшем узнали в самой Москве. Делу, конечно, серьезного хода не дали, несмотря на гласность, несостоявшихся наци турнули из института и комсомола — кого в армию, а кого — в психдиспансер, родителей тоже турнули с насиженных мест, с понижением. Дошло до того, что под самим Иван Иванычем зашатался трон — ему предъявили развал работы с кадрами. И вот, областная элита была озабочена возможными кадровыми изменениями и перестановками.
— Ждут комиссию из ЦК...
— Первого, говорят, в августе в отпуск, а после отпуска — на другую работу, каким-нибудь заводом руководить...
— Да, упустили мы молодежь... Упустили!
— Много позволено стало, перестройка эта... — недовольно гудел товарищ Бубенцов.
— Ходят, патлы отрастили, не поймешь — девка или парень!
— Раньше бы, при Леониде Ильиче, обрили бы прямо в отделении, да пятнадцать суток! — Глава городской милиции Николай Николаевич был суров и тосковал о прошлом порядке.
— Валерий Александрович, говорят, у нас стенки завезли югославские?
— Если первый уйдет, кто же будет? Боже сохрани, чтобы не Аржанов!
— Имеется Югославия, как ни быть, Юрий Петрович, дорогой! Вы скажите, вам в котором часу удобно, чтобы привезли?..
— Ни в коем случае нельзя, чтобы Аржанов... Тогда нас всех... Фанатик!
— Инквизитор!
— И дурак. На Горбатого молится.
— Ах, Валерий Александрович, что бы мы без тебя делали!
— Есть на него что-нибудь? Илья Константиныч, ты чего молчишь? Захмелел, что ли? Есть у твоего ведомства на Аржанова материалы? Должны же быть!
— Говорят у него там... Короче, на сердечном фронте. Моральный облик! А реальные вещи — у Николая должны быть...
— С секретаршей, говорят? Это хорошо, конечно. Но мало. В таком кто не грешен...
— Петя, ты чего?! — раздается возмущенный женский голос. — Что такое говоришь, да еще при людях?!
— Наташа, да успокойся! Ну сказал человек не подумавши (молчи, Петя!), ну что ж теперь! — вступила в беседу маменька.
Неизвестный мне Петя чего-то примирительно и неразборчиво бубнил.
— И вообще, — негромко, но веско сказал кто-то, — дорогие дамы, не могли бы вы нас оставить? Нам тут некоторые скучные вещи обсудить надо.
Маменька защебетала чего-то, и дамы небольшой, но шумной толпой проследовали в ее комнату.
— Товарищи, ну что вы, в самом деле! Давайте поднимем бокалы!
— Тост! Товарищ Бубенцов! Григорий Степанович! Просим!
— Кгм... Этот бокал я хочу поднять за всех нас, товарищи! И за нашу дружбу! Чтобы мы, как в том фильме... помните, товарищи? Мушкетеры! Один за всех и все за одного! Стоять друг за друга! Насмерть! Как под Москвой в сорок первом!
— Браво!
— Прекрасный тост!
Звон бокалов и небольшая пауза. А потом чей-то вкрадчивый голос сказал задумчиво:
-... и уж если Иван Иваныч уйдет... как ни жаль — хороший человек и честный партиец! ... то лучшей кандидатуры т у д а, чем наш Григорий Степанович и не найти! Нет, не найти!
Григорий Степанович что-то довольно загудел в ответ, я не смог разобрать — что именно.
— А с Аржановым нужно решать вопрос, товарищи. Николай Николаевич! Коля! Ну рассказывай!
Милицейский начальник шумно откашлялся.
— Там есть еще по линии ОБХСС... Колхозы заказывали наглядную агитацию... у какой-то артели. У частников. По звонку из отдела агитации и пропаганды — чтобы только у этой артели заказывали.
— Отлично! — с восторгом в голосе заявил кто-то. — Это уже серьезно, товарищи, это не шуры-муры с секретаршей!
— Те артельщики набрали заказов тысяч на двести... А работы там, наши эксперты говорят — много если тысяч на шестьдесят.
— Значит, почти полтораста тыщ в карман?! Ловко! — изумился мой папенька.
— Но это, товарищи, информация, так сказать, с колес. Его причастность еще доказать нужно, — сухо сказал Николай Николаевич.
— Так доказывай, Коля, елки зеленые! — обрадовался папенька. — Пусть эти артельщики показания дадут — так и так, делились с отделом агитации, под их покровительством! Главное, чтобы протокол был! Сам знаешь!
— Да знаю я, — мрачно отвечал Коля, — но и ты, Володя, пойми — мне уже из прокуратуры звонили, мол, что за репрессии, подавление частной инициативы? А прокурор у нас — такое... Ежовщину, говорит, развел...
— Да-а... — мрачно протянул папенька.
— А вообще, товарищи, — вкрадчиво сказал Владимир Александрович, — в обком сейчас плевать нельзя. Даже в Аржанова. Потому что любой плевок в обком — это лично в Иван Иваныча плевок. А может он усидит еще. Мы ж не знаем точно!
— Торговля дело говорит, — согласился товарищ Бубенцов. — Тут нужно осторожно работать! Ювелирно!
— В общем, товарищи, предлагаю таким образом, — сказал папенька, — ты, Коля, крутись как хочешь, но чтобы показания от этих артельщиков были. Ход им пока давать не обязательно, пусть будут в качестве страховки. Не пригодятся — и хорошо! Но думаю, что пригодятся. В общем, не нам тебя учить. И в газете нужно тиснуть статейку — мол органы разоблачили расхитителей, многие тысячи ущерба... Сейчас о мафии любят говорить — вот вам мафия! Спайка жуликов и ответственных товарищей. Без имен, без имен! Сделаем статейку, Петр Васильевич?
— Это легче легкого, — отозвался совсем хмельным голосом Петр Васильевич, — спасибо гласности — матери нашей!
— Ну вот и славно, — подвел итог товарищ Бубенцов, — тогда давайте, товарищи, еще по одной, и позовем дам, а то они заскучали, наверное...
Я переваривал полученную информацию. Значит, трон под первым секретарем обкома шатается. И если рухнет, то весьма вероятно, что его займет некий Аржанов, которого мой папенька и его друзья терпеть не могут. И у которого рыльце, некоторым образом, тоже в пуху. Еще бы — урвать сто пятьдесят тысяч на одной только наглядной агитации! Нашей мелкоспекулянтской братве такие доходы и не снились! И вот, горком начинает боевые действия против обкома. Очень интересно, но не очень понятно — чем дело кончится. Я пошел на кухню заварить чай и заодно послушать, о чем судачит в маменькиной комнате женская половина собравшихся. Там все еще успокаивали Наташу — супругу Петра Васильевича, который, как выяснилось, не считает супружескую измену чем-то слишком предосудительным.
— Нет, он пьяный только правду и говорит, — всхлипывала Наташа, — из трезвого из него слова не вытянешь! Молчит как сыч!
— Вот говорят — номенклатура, номенклатура! А Серёжа день и ночь на работе! В шесть утра уже на ногах, в одиннадцать домой приезжает! На нем лица нет... Номенклатура! Да мы без отпуска четвертый год. Уже заговариваться начал!
— А у моего язва. Третий год в отпуск не идет — стройки, планы... Заседания! Ему воды надо пить, а он коньяк хлещет.
— Допинг... У моего то же самое. А у самого — гипертония.
— Дочь без отца растет... отец все заседает! Я ему говорю — ты заседай — не заседай, никто спасибо не скажет!
— Так что ты, Наташа, успокойся. Работа у них — сама знаешь!
— Все говорят — номенклатура! Привилегии! Да я когда крановщицей работала, так себя человеком чувствовала! А сейчас я кто?
— И не говорите, Елена Сергеевна! Меня с преподавательской работы и отпускать не хотели, а студенты просто плакали. И вот, в профкоме сижу, как дура распоследняя! Глаза б мои не видели этот профком! В лицо-то все улыбаются, а уж за глаза... Знаю!
— Машины, говорят, у нас государственные! Да он за мной машину сроду не присылал — сплетни, говорит, пойдут! Сама сумки тягаю... Номенклатура! В очередях не стою, правда, спасибо Валерке...
— Валерий Александрович просто маг и волшебник! — с восторгом в голосе сказала маменька.
— Ты, Тоня, осторожнее с ним! Соблюдай дистанцию, что ли... — сказала супруга кгбшника. — Он торгаш — продаст и купит.
— Ну что вы, Елена Сергеевна, как можно...
— А вот так. Его предшественник, Михаил Семенович, знаешь где?
— ...
— Вот то-то. А предшественник предшественника Прохор Митрофанович? Тоже. А он, между прочим, боевые ранения имел, ордена. А на суде плакал, боялся, что «вышку» дадут. Пожалели, «червонец» припаяли. Смотри, Тоня, осторожнее. Это должность такая, оттуда на пенсию редко уходят. Все больше — куда Макар телят не гонял. И ладно если сам туда уедет, так он же и других замарает и за собой потянет.
— А говорят, Валерий Александрович — подпольный миллионер... — Плачущая Наташа наконец успокоилась и включилась в увлекательное обсуждение.
— Говорят, что кур доят... — хмыкнула жена кгбшника. — На такой должности имеют столько, сколько захотят. Вообще, на кой черт ему резанная бумага, если он и так всей торговлей областной рулит? Сортир ими обклеивать? Но мужик, конечно, зажиточный, спорить не о чем... Вот «стенку» вам завтра привезут от него, югославскую?
— Привезут, — довольно сообщила Наташа.
— Еще, небось, заплатите полную стоимость?
— Госцену заплатим. А как иначе? — удивилась Наташа.
— Ой, девки, девки... — жена кгбшника тяжело вздохнула. — Закурю я. С вами как не закуришь?.. И вроде все вы должны понимать, давно в этой каше варитесь... А нету у вас понимания!
— А я думаю так, — сказала одна из жен, — если даже мой и гуляет — ну что же! Не монах какой, мужик самый обыкновенный, хоть и при должности — все они такие! Главное, что он все в дом, а не из дома. И что не знает никто.
— А я в своем уверена, — сказала маменька, — вот уже сколько лет вместе — никогда чтобы от него духами там пахло... Или по телефону чтобы женский голос незнакомый — никогда! Столько лет вместе, с общаги начинали, сына подняли!
— Алёшка твой уже жених! — отнеслась на мой счет одна из дам. Я навострил уши.
— Гляди, Тоня, приведет тебе невестку...
— Да брось, — маменька рассмеялась, — чтобы Алёша с девицами... Рано ему еще. Все музыку слушает, да с другом своим, Пахомовым, гуляют.
— Рано... Они сейчас все ранние! Нужно глаз да глаз!
— А Пахомов — это Пахомова Аркаши сын?
— Его, — подтвердила маменька, — одноклассник моего Лёшки. Парень вроде бы серьезный, ни в чем таком не замечен...
— Тоже торгашеское семейство, — мрачно сказала жена кгбшника. — Вот тянет вас к этим... Говоришь вам, говоришь — как об стенку горох...
— Дамы, дамы! — раздался голос папеньки. — Что же вы спрятались, давайте все к столу, мужчины скучают!
Дамы охотно покинули маменькину спальню и присоединились к супругам, которые, нужно сказать, были уже изрядно во хмеле, но требовали продолжения банкета. И банкет продолжился, а я отправился спать — время было уже позднее, да и как-то устал я. Какое-то похмелье на чужом пиру второй день подряд.
А на следующее утро я не выдержал и позвонил ей. Марине. Очень не хотелось нарваться на ее родителей (о мобильная связь! как долго же тебя еще ждать!), но мне повезло — трубку сняла она, почти сразу.
— Привет! — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал как можно бодрее и непринужденнее. — Узнала? Это Лёша.
— Ой, привет! — она кажется тоже растерялась немного. — Как дела, чем занимаешься?
— Ничем особенным. Вот, хотел спросить — может вечером погулять выйдем? Ты не очень занята?
— Погулять?.. — она задумалась на несколько секунд. — Вообще, можно и погулять.
— Отлично! — обрадовался я.
— В «Комсомольце» фильм новый идет. «Человек с бульвара Капуцинов». Говорят, неплохой. Может сходим?
— О чем разговор! На вечерний сеанс?
— На вечерний. Только билетов может не быть... Сегодня же воскресенье.
— Разберемся! — Я решителен и тверд.
— Ну... хорошо. Значит, в половину восьмого у «Комсомольца»?
— Буду ждать! — сказал я.
Билетов действительно не было. На кассе было написано совершенно конкретно: «Билетов нет!». Но что нам касса? Билеты в неограниченном количестве были в наличии у пронырливых подростков лет тринадцати-четырнадцати, которые сновали у входа.
— Эй, пацан! Лишний билетик найдется? — спросил я юркого парнишку в джинсовой бейсболке.
— Найдется. Полтора рубля.
— Давай парочку!
Пацан с некоторой картинностью огляделся по сторонам — нет ли опасности, и протянул мне два билета.
— Места хоть нормальные?
— Девятый ряд, — деловито сказал пацан. — Но если нужно, то сделаем и повыше.
— Годится девятый ряд, вот, держи, — я дал ему трешницу. Мальчонка поднимает по рублю чистой прибыли с билета. Олигарх будущий, не иначе! Да, растет смена.
— Вот тебе еще бонус, — я протянул пацану завалявшуюся в кармане жвачку.
— Ого! «Дональд»! — удивился пацан. — Мы такие у цыган на центральном рынке берем! Клевая жева!
— Ага, — беспечно сказал я. — Жуй на здоровье!
Пацан благодарно кивнул.
— Если когда билет понадобиться — сразу ко мне обращайся! — важно сказал он. — Я здесь всегда по вечерам тусуюсь. Если не найдешь — спросишь Витяя, меня тут все знают.
— А не боишься, что менты в отделение дернут? — спросил я.
— Та... — Витяй лихо сплюнул в кусты. — Был я там, ничего особенного.
— Так в школу же сообщат! — делано удивился я.
— Ну сообщат, к директору вызовут, — тоном бывалого рецидивиста стал растолковывать мне элементарные вещи Витяй. — Ну поругают там — ты же пионер и все такое... Но из школы не выгонят, все равно! Восемь классов по любому дадут закончить!
— А родители?
— А чего родители? Отца нет. А мать...
— Понял, — сказал я. Действительно, чего тут непонятного? — Ладно, Витяй, не буду отвлекать. Удачи, давай!
— Пока! Побегу дальше работать! — Витяй явно был польщен вниманием. Да и жвачка определенно пришлась ему по душе. Что же, я встраивался в общество позднего СССР. Отношения рулят. Деньги вторичны, отношения первичны. На них держится буквально всё.
Перед кинотеатром собралась порядочная толпа — люди всех возрастов пришли воскресным вечером посмотреть новую комедию. Могу сказать, что такого столпотворения в наше время я не видел даже на премьере «Аватара». Я усмехнулся тихонько. В нашем двадцать первом веке у каждого пара сотен каналов в телеке. И еще — интернет, в котором вообще всё. И как часто при этом наши люди двадцать первого века говорят: «Нечего смотреть!». Это «нечего смотреть» в восемьдесят седьмом для меня заиграло совершенно другими смыслами и означает в переводе на человеческий язык следующее: «мы обожрались контентом, нам все приелось и надоело, от всего тошнит, у нас информационное несварение». А вот в восемьдесят седьмом «нечего смотреть» означало буквально — нечего смотреть. «Сельский час» и программа «Лейся, песня». А если уж очень повезет — телевизионный художественный фильм. Какой-нибудь.