Нет, я влюбился не в Юльку Голубеву. И, раз уж на то пошло, влюбился не я. Влюбился Алёша Петров, только вошедший в пору ранней юности. Вернее — не так. Не сам Алёша Петров. А его организм, доставшийся мне, человеку зрелому, уставшему и циничному. Слишком нормальному для того, чтобы взять и влюбиться в ученицу выпускного класса.
Думаю, что я открыл забавный «эффект попаданца». В нормальной жизни тело зреет вместе с сознанием, не без перекосов в ту или иную сторону, но примерно так. Все более-менее гармонично. А у меня получилось так, что зрелое сознание оказалось в теле, мягко говоря, не совсем зрелом. И это тело жило и функционировало по своим биологическим законам, ровно так, как ему и полагается природой. Сознанию же моему многострадальному приходилось быть не только наблюдателем, но и непосредственным участником всех этих штук, которые выкидывало тело.
Скажу я, попасть в только-только сформировавшегося юношу — то еще удовольствие. Никому пожелать не могу. Полдня ты ходишь в депрессии, а полдня — счастлив каким-то детским и непосредственным счастьем. Эйфория зашкаливает. А потом опять — резко хочется умереть. Иногда захлестывает агрессия так, что хочется всех убить. Ну или на худой конец набить пару рож. Все время хочется жрать! Спать тоже хочется — целый день, но почему-то не хочется спать ночью. Еще ты как-то странно потеешь. А голос твой звучит совершенно по-идиотски. Ну и в качестве бонуса идет прекраснейшая штука — половое созревание. Охрененная история, на самом деле. Особенно, когда у тебя мозги сорокалетнего в теле семнадцатилетнего. Твое измученное сознание дает команду телу — остановись, успокойся, не нужно так! А тело отвечает — иди ты... Лучшая аналогия здесь — потерявший управление автомобиль, у которого ушли тормоза. Он несется куда-то на полной скорости, не разбирая дороги, напролом, тупо потому, что может нестись, движок позволяет и бензина полный бак залит, а несчастный водила крутит бесполезный руль и офигевает от стремительно меняющегося за окном пейзажа. Этим несчастным водилой был, увы, я.
Все началось с вечеринки, которую устроил наш главный тусовщик — Вадик Мушинский. Вадик происходил из семьи ответственных обкомовских работников — не с самого верха областной номенклатуры, скорее из золотой ее середины, но тем не менее, набор номенклатурных благ им полагался. И в этот набор входила, конечно, дача. Государственная, естественно. Предмет гордости и зависти. Собственно, дача представляла собой довольно скромный полутораэтажный домик в живописной местности — до леса десять минут хода, до речки — и того меньше. Родители Вадика, по причине постоянной своей занятости, дачей почти не пользовались, а отпуска предпочитали проводить в ведомственных санаториях. Так что, номенклатурная дача большую часть сезона была к услугам Вадика. Чем пользовались и мы. Не скажу, чтобы часто, но пару раз в месяц там собиралась тусовка — человек семь-восемь. Жарили шашлыки, слушали музыку, пили всякую гадость типа импортных ликеров, собирали грибы, купались, курили — делали все, что полагается делать приличной номенклатурной молодежи.
Завсегдатаями тусовок были мы с Витьком, Тарик Кикорашвили и Жора Петровский, еще двое-трое парней появлялись время от времени. А вот девушки... С девушками было все непросто.
Вторая половина восьмидесятых была временем сравнительно пуританским, несмотря на запоздалую секс-революцию, заглянувшую в наши края из стран разлагающегося Запада. Невинную эротическую драму «Девять с половиной недель» народ смотрел как жесткое порно. «Интердевочки» существовали, конечно, но, большей частью в местах, простому советскому человеку недоступных — гостиницах, где водились иностранцы, валютных барах и ресторанах. А что касается наших одноклассниц, то они были очень приличными девочками — все. И поехать на дачу с мальчиками было для них... чем-то экстремальным. Впрочем, иногда ездили, но без какого-либо намека на интим. Потусить, потанцевать, выпить ликера, похожего на микстуру от кашля... Инка Копытина — отличница-медалистка, тайком покуривала «Мальборо» и на даче у Вадика иногда отводила душу. И все. Что касается наших пацанов, то они, хотя и осуждали такое некоммуникабельное поведение одноклассниц, но черту никогда не переходили. Сплошное джентльменство.
Однако же, юным организмам было нужно романтики. Чего-то такого, как в «Девяти с половиной неделях» у Микки Рурка с Ким Бессинджер. Короче, нужен был секс. А его не было.
Дела обстояли печально: одноклассницы недоступны, проституток нет, службы знакомств отсутствуют, а до появления «Мамбы» и «Тиндера» ждать еще долго. Дефицит рулит. В свободном доступе нет не только водки, но и секса.
Предприимчивый Витёк установил контакт с пэтэушницами из общаги швейного училища, чем привнес некоторое разнообразие в нашу маленькую компанию. Пэтэушницы были девушками простыми, свободных нравов, они любили иностранную попсу, сигареты «Мальборо» и сладкие ликеры. А поездка на номенклатурную дачу была для них событием экстраординарным. Но даже с простоватыми пэтэушницами дальше страстных поцелуев под звездным небом дело не шло.
— Вы же с нами по серьезному все равно не захотите, — сказала как-то одуревшей от ликеров и возбуждения компании мажоров рассудительная девушка Валя. — У вас институт впереди, и все такое. А у нас — фабрика литьевой обуви. Сами ж должны понимать, не маленькие... Вот залетит кто из нас — чего тогда?
Мажоры пристыженно молчали. Валя говорила страшную правду — про «залет» и последующие перспективы не хотелось даже думать! Так что, тусовки с девочками из швейного общежития желаемого тоже не давали. Но народ все равно продолжал собираться на даче у Вадика Мушинского, потому что — все равно скучно и нечего делать.
Я впервые оказался на этой номенклатурной даче где-то через месяц после «попадания», уже более-менее освоившись в новых условиях. Ехали на пригородном «Икарусе» развеселой компанией — Вадик Мушинский, мы с Витьком, Тарик Кикорашвили, Инка Копытина. И еще — Инкина подруга, Марина. Она была не из нашей школы, а с Инкой их сдружила общая беда — музыкалка по классу фортепиано, которую они ненавидели со всей возможной страстью и были несказанно рады ее завершению. При себе у нас был магнитофон «Весна», полдюжины кассет с модными записями, бутылка ликера «Амаретто», бутерброды с сыром и дефицитной сырокопченой колбасой, которую я терпеть не мог, газировка «Буратино» — все необходимое для счастья нормальным советским подросткам. Витёк украдкой показал мне пачку презервативов, на которой были изображены обнимающиеся силуэты мужчины и женщины.
— Индийские! — похвастал Витёк.
Я укоризненно покачал головой и покрутил пальцем у виска.
— А вдруг! — Витёк был настроен оптимистически. — Вообще, нет женщин, которые не дают, вот так!
— Не, Вить, — сказал грустно Вадик Мушинский, — дохлый номер! Сам подумай — с кем тут мутить? Копытина — ну ее нафиг. Если что — у нее папа — судья, сам знаешь. Упрячет во глубину сибирских руд, куда ворон костей не доносит, в Севлаг какой-нибудь! Вот там-то ты, Вить, активной половой жизнью и заживешь. В смысле — активно заживешь пассивной половой жизнью, с такой-то статьей. Я ее вообще приглашать не хотел, но что ж делать, если больше не ведется никто? Самим ехать и друг на друга смотреть? Мы даже тех пэтэушниц приболтать не смогли!
— Нудный ты человек, Вадик, — ответил Витёк с горечью. — Умеешь друзей подбодрить в трудную минуту, чего уж... А пэтэушницы — это все херня. Я фишку рублю — сейчас самая тема это неформалки. Те со всеми — направо и налево.
— Это металлистки всякие? — заинтересовался Вадик.
— И они тоже. — Витя назидательно поднял указательный палец. — На «Подснежнике» они тусят — и металлистки, и хиппи, и прочие! Вот где охотничьи угодья!
«Подснежник» — это наша знаменитая городская молодежная кафешка. Открылась как раз незадолго до моего прибытия в восемьдесят седьмой, но уже полюбилась городским неформалам — от панков до любителей восточной философии. Неформальная молодежь устраивала на «Подснежнике» живописные сборища и, если верить молве, нравы у них там были весьма свободные. Милиционеры и гопники смотрели на собирающийся контингент как на свою законную кормовую базу, а «Подснежник» в их представлении был определенно вражеской территорией. Однако так уж вышло, что директором молодежной кафешки оказался бывший афганец, а афганцев в восемьдесят седьмом побаивались и уважали, так что, правдами или неправдами, но «Подснежник» работал вполне успешно и даже в каком-то смысле был олицетворением «поветрия нового времени». Гопники, впрочем, все равно гоняли неформалов при молчаливом одобрении милиции.
— Охотничек, — недоверчиво хмыкнул Вадик. — Видел я этих неформалок, ничего интересного. Все стремные какие-то. Еще наградят чем-нибудь... экзотическим!
— Вайме! — дурашливо сказал Тарик. — Не хочу неформалок! Хочу нормальных девушек! Блондинку и брюнетку! Почему дефицит?! На каком складе хранятся? Как достать?! Ничего не пожалею!
— Вот тебе блондинка и брюнетка, — Вадик махнул рукой в сторону Инки и ее подруги-брюнетки, которые сидели в конце салона и наших разговоров, к счастью, не слышали.
— Вах! — сокрушенно воскликнул Тарик и покачал головой. — Нет, не то пальто! Вообще, с малолетками хуже нет дело иметь. Тем более с одноклассницами, сам знаешь, зачем издеваешься?!
— Хорош вам, мои сексуально озабоченные друзья, — сказал Витёк. — Мы вообще-то отдыхать едем, расслабьтесь и получайте удовольствие перед экзаменами.
— Кто хоть одно слово об учебе заикнется — зарежу! — грозно сказал Тарик. — Вот ты про экзамен сказал и у меня все дрожит внутри и ничего не хочется. В обморок готов упасть, клянусь мамой!
— Ни блондинок, ни брюнеток не хочется? — уточнил Вадик.
— Ничего! — Тарик сделал страшные глаза. — Вот как вы сказали про экзамен — всё! Перед глазами наша классная стоит, с журналом. Говорит: «Кикорашвили, я тебе напишу такую характеристику, что в ПТУ не возьмут! За то что ты, лоботряс и лодырь, пил кровь мою и других учителей все десять лет!»
— Не боись, Тариэл, ниче она тебе не напишет, на второй год не оставят, — сказал я. — Всяко сдашь. А потом в институт...
— Пищевой промышленности! — Тарик важно поднял указательный палец. — Будем порядок в пищевой промышленности наводить. Что такое — советскому народу в магазине нету покушать?! Все из-за бюрократии, правильно Горбачев говорит. Надо нормальных людей ставить — едой управлять, едой заниматься!
— Тарик, — встревоженно сказал Витя, — одумайся. У нас и так кризис, жратвы трудящимся не хватает! Куда тебе с твоим аппетитом в пищевую промышленность? Подумай о стране, Тарик! Ты же скушаешь всю пищевую промышленность, до какой дотянешься! Империалистам на радость, Тарик! Какой ты после этого комсомолец?!
Мы заржали на весь автобус. Тарик важно покачал головой.
— Я уже все придумал, — сказал он, понизив голос, — вот, смотрите... Вместо пельменных вонючих, где продавщица все мясо украла из пельменей и где одни алкаши собираются, нужно открыть шашлычные и чебуречные. Чтобы сразу и шашлычные, и чебуречные — в одном месте. Не в разных! Это важно, чтобы в одном месте! Понимаете?
— И чтобы сациви там же готовили? — ехидно уточнил Витёк.
— Вах, не смеши! — возмутился Тарик. — Кто у вас здесь понимает сациви? Вот чебуреки и шашлык — хорошо пойдут вместо пельменей. А сациви у вас не понимают.
— Хорош вам, — перебил хозяйственно-экономический спор Вадик, — конечная, приехали.
Мы гурьбой высыпали из автобуса и весело двинули по проселочной дороге. Места здесь действительно были живописные, сплошная пастораль — лесок, луга, речка, чистый воздух — полный набор природных благ для измученного урбанизацией горожанина.
— А здесь красиво. Никогда в этих местах не была, — сказала Марина, оглядывая окружающее благолепие. — А грибы в лесу есть?
— Грибы в лесу есть, — галантно заверил Вадик.
— И даже условно съедобные, — язвительно уточнил Витя.
А Инка Копытина хмыкнула и заявила, что грибы мы точно собирать не будем, мы не пионеры и не пенсионеры!
— Мы здесь по-другому развлекаемся, — сказал Вадик и подмигнул заговорщицки. Марина ничего не ответила, но одарила Вадика озадаченным взглядом.
— Да вы их не слушайте, Марина, — вдруг неожиданно сам для себя сказал я. — Это они шутят, у нас все всегда культурно на самом деле. Все свои, не один год друг друга знаем...
— Ну я-то здесь впервые, — ответила она и улыбнулась растерянно. А я в ту самую секунду заметил, что глаза у нее — небесно-голубые и что она немыслимо похожа на актрису... известную, американскую, блондинку... как ее... забыл же! Вот если ее омолодить до семнадцати лет, то как раз и получится она — Марина.
И еще, я почувствовал, что отягощенный пост-знанием житель двадцать первого века Антон Александрович Ерофеев как-то померк, потускнел, почти стерся, а вот юный обитатель перестроечных времен Алёша Петров вышел на тропу войны.
Гормоны, обреченно подумал я. Здоровый юный организм вырабатывает бешенное количество тестостерона и прочего прекрасного. Но терять самоконтроль нельзя. Ни в коем случае! И тут же подумал о том, что ну его к черту, этот самоконтроль. Я только-только вышел из подросткового возраста. Мне полагается быть безбашенным, веселиться и не думать о последствиях! Ага, сказал я себе, ты еще влюбись в эту семнадцатилетнюю. Педофил хренов. И влюблюсь, с ожесточением ответил я. Подростки влюбляются — всегда несчастно и глупо. А я чем хуже? Тем, что ты не подросток. Твое сознание — сознание взрослого человека. Да ну? А тело не в курсе! Тело кричит — вот она, влюбляйся немедленно, твое время пришло! Оно меня не спрашивает, понимаешь ты или нет?! Оно действует так, как его запрограммировала природа! А как же твое сознание?! Ведь у тебя есть сознание, чтобы контролировать природные программы! Есть сознание... слушай, иди ты знаешь куда?! Я спокойно жил и не просил, чтобы мое сознание оказывалось в другом мире, в другом человеке! Ты не имеешь права! Ты не такой как эти подростки, ты должен быть ответственным! Ответственным? Я, конечно, постараюсь. Сделаю все, что смогу. А могу я не так уж много. Вот так, раздираемый противоречиями, я опомнился только тогда, когда Вадик сказал, что все, пришли. Я ошарашенно огляделся по сторонам — оказалось, что мы действительно пришли.
Оглядев скромный полутораэтажный домик, я не смог сдержать улыбки. Что же, номенклатура советских времен особой тягой к роскоши не страдала. По крайней мере, на том номенклатурном этаже, где обитало семейство Вадика Мушинского. Впрочем, для большинства и такой скромный домик — за гранью возможностей, а для номенклатуры — показатель статуса. Как в мое время — пентхаус в элитном комплексе или дворец в соответствующем поселке.
И была вечеринка. С приторным ликером в хрустальных бокалах для шампанского и приторными турецкими шоколадками на закуску. С приторным по-восточному Тариком Кикорашвили, источавшим приторные комплименты нашим дамам, от которых у меня залип фейс-палм. С приторным «Модерн Толкингом» из магнитофона.
— На кой хрен мы сюда приехали, ты можешь объяснить?! — кричал я в ухо Витька, пытаясь перекричать сладкоголосых Томаса и Дитера.
— А че такое? — округлил глаза Витек. — Веселись давай. Нормально же сидим! Сейчас вот танцевать...
Веселиться? Танцевать? Ликер определенно не лучшим образом сказался на моих способностях к перемещению в пространстве — то есть, встать-то я мог, но что касается танцев, то тут у меня были серьезные сомнения. Я хотел сказать Витьку, что он дурак. И не лечится. Что лучше учить основные тригонометрические тождества, чем заниматься медленным самоубийством с помощью ликера, «Мальборо» и «Модерн Толкинга». Но не сказал. Потому что мне помешали.