— Вы так просто и четко ответили на самый больной вопрос современности…
— А что? — не дал ему договорить поощренный похвалой Петр. — Все просто: как аукнется, так и откликнется. Какая жизнь — такие и люди. Вы спросите — какая — такая жизнь? А вот, — он широко повел рукой. — Мусор, грязь, неустроенность… Плюс невнимание начальства. Они там, — он ткнул пальцем вверх, — сами по себе. А здесь люди сами по себе. И человек наш, он так устроен — если к нему ноль внимания, то и он без уважения. Отсюда и нравы, и нравственность… Это, конечно, упрощенно. На самом деле все гораздо сложнее…
— Я понимаю, — кивнул ученый, видя, что Петр затрудняется продолжать мысль. — Все не так просто. Но если, как говорится, одним словом, то именно так — «жизнь такая», — он протянул руку попрощаться. — Простите. Я бы с удовольствием еще пообщался с вами, но в четыре часа занятия со специалистами в главной конторе. Мне приятно было познакомиться… — И он зашагал было по шпалам к поселку.
— Я провожу вас немного, — сказал Петр, пожав ему руку, и зашагал рядом, поскрипывая протезом. Ученый невольно сбавил шаг, понимая, что Петру хочется закончить свою мысль, закруглиться. Петр откашлялся. — Вот взять хотя бы Зою Ветрову. Умница ведь! Слышали, как рассудила? По — хозяйски, по — государственному. А посмотрите на нее — неухоженная, обмороженная, зубы гнилые. В общем, запущенная. А почему? Да потому, что жизнь у нас здесь такая. Обстановка. Работа, люди грубые, муж пьяница, начальство — циники. А правительство тусуется в своем особом мирке. Вот и опускается простой человек. Думает, наверно, я недостоин лучшего. А так ли это? В душе мы каждый понимаем — нет, не так. Человек лучшего достоин. Но…
— Все верно, Петр… Не знаю по отчеству.
— Просто — Петр.
— Нет. Хочу вас по имени — отчеству. Мы еще встретимся… Я смотрю, вам трудно идти на протезе… Как все же ваше отчество?
— Федорович… Петр Федорович Калашников. А вас?
— Виталий Максимович Портнов.
Когда они прощались, пожимая друг другу руки, в горах ухнул далекий тяжелый взрыв. У Петра дернулось больно сердце. Так всякий раз, когда он слышал взрыв в горах. Там где‑то Андрей с пацанами. Не они ли подорвались? Хотя нора уже и привыкнуть. Его Андрей из любителя-искателя военных трофеев превратился, по сути дела, в профессионала — минера. Его даже берут с собой в рейды по горам военные минеры. У него и похвальная грамота от них. «За участие в ликвидации опасных последствий войны…» После войны в горах остались брошенное оружие и боеприпасы. В сарае, дома все углы завалены ржавыми стволами винтовок, автоматов, минометов; кучи проржавевших, а то и целых боевых патронов, каски, диски, гранаты, мины и толовые шашки, похожие на бруски хозяйственного мыла. Петр не успевал выгребать из углов и выбрасывать. И что только не делал, как только не наказывал сына, чтоб отвадить от опасного увлечения, — ничего не помогло. Вот уж охотЬ — неволя! И чем старше становится, тем несговорчивее…
Проводив ученого, Петр вернулся в контору и ахнул: конторских девчат не узнать — подчепурились. Губы, брови, ресницы; румяна на щеках. Прически! И даже шарфики накинули на плечи. И все это, как понял Петр, ради ученого. Новый человек появился! А ученый, не заходя в контору, ушел и не увидел всю эту красоту.
— Вот те раз! А где интересный мужчина? — разочарованно удивились они.
— Пошел. У него лекция, — садясь за свободный стол, важно сказал Петр. — Мы с ним философствовали, пока вы здесь перышки чистили.
— О чем вы там философствовали? — язвительно прогнусавила смазливая молодка — мастер цеха ширпотреба, прибежавшая хорошенько рассмотреть приезжего мужчину и потрепаться на этот счет. — Небось бабам нашим косточки мыли! — и она грубо, по — мужски загоготала. — А мы тут чай заварили.
— Заварили? Так давайте пить, — и Петр подвинул к себе приготовленную, очевидно, для гостя красивую чашку красным горошком.
На этот раз на экономические занятия пришло человек десять, не больше.
— В чем дело? — поинтересовался ученый у главного экономиста леспромхоза. Та неопределенно пожала плечами. Виталий Максимович почувствовал что‑то недоброе.
Как обычно, он начал занятия с краткого обзора предыдущей темы, чтоб слушатели не теряли связи и логики развития мысли. А на предыдущем занятии речь шла о Положении о цеховом хозрасчете. В нем очерчивались ос-, новные контуры организационной, хозяйственной и финансово — экономической деятельности цехов как самостоятельных структурных подразделений леспромхоза.
— А можно вопрос? — поднялся с места начальник лесопункта — высокий, улыбчивый человек. — Я дома внимательно прочитал ваше Положение о цеховом хозрасчете. Все тут правильно и толково. Действительно, если мы будем так работать, как здесь написано, то станем на ноги… Но… вот здесь в разделе взаимных хозяйственно — экономических претензий, которые мы должны будем предъявлять друг другу, в конце записано: «Перечень взаимных претензий должен быть составлен так, чтоб не оставалось ни малейшей лазейки для оправдания плохой работы». Это вы серьезно?
— Совершенно! Ибо плохая работа, мы это с вами хорошо видим теперь, привела нас к тому, что Мы сейчас имеем в магазинах. Вернее — не имеем. Я слышу, вы ругаете правительство: ничего нет, куда все подевалось? Правильно ругаете. Ну а сами мы что делаем, чтоб все было? Как мы работаем? Дисциплина труда упала. Люди могут не выйти на работу под самым невинным предлогом: огород надо копать, картошку надо сажать, колорадского жука собирать, наконец, просто с похмелья люди не выходят на работу…
В зале установилась недобрая тишина.
— Пришел, увидел, победил! — крикнул с места инженер по технике безопасности, невзрачный сухолицый муж чина. — Вы бы тут с нами покувыркались, с рабочими пообщались, тогда б по — другому заговорили!
— Кувыркаюсь вот. И с рабочими встречаюсь. Вижу, сердятся на меня за мои такие слова. Но что поделаешь? Такова действительность, и от нее никуда не денешься. Мне сейчас сказали на нижнем складе, что у меня ничего не получится. Я понимаю — мы разболтались и теперь войти в колею не так просто. Но это надо будет делать, иначе разорение и позор на весь мир. Вы только представьте себе — однажды о нас станут говорить в мире примерно так — советские люди разучились хорошо работать и потому сосут лапу.
В зале загудели неодобрительно. Виталий Максимович почувствовал острый протест, несогласие аудитории.
— А вот еще вопрос! — поднялся с места тучный замдиректора по сбыту. — Как я понимаю, ваша идея состоит в том, чтоб через экономическую самостоятельность цехов переходить, по сути дела, к рыночным отношениям? То есть, выходить на прямые договора с потребителем?
— Я пока не знаю, как эти отношения будут называться, но надо производить то, что необходимо людям, потребителю.
— Это приведет к частной собственности.
— Может быть.
— Но ведь это противоречит марксистско — ленинскому учению!
— Какому именно?
— О частной собственности.
— Договаривайте.
— Нечего договаривать. Этого достаточно!
— Нет. Недостаточно. Там речь идет об уничтожении частной собственности, религии и семьи. Что ж! Частную собственность мы уничтожили; уничтожили храмы, семьи разваливаются на глазах. И что же? Что имеем в результате? Пустые полки в магазинах, бездуховность, вопиющую безнравственность и неверие. Вас это устраивает? Меня нет. И уверен — абсолютное большинство людей тоже не устраивает.
— Вредная пропаганда!..
— А вы заявите на меня в райком.
— И заявим!
Поднялась главный экономист, стала успокаивать:
— Что‑то у нас не занятия получаются, а политическая дискуссия. Уймитесь, товарищи! По делу давайте…
— А мы по делу. Плюрализм!
Кто‑то в зале попытался поправить крикуна:
— Правильно! Плюрализм. Вот товарищ и проводит свое мнение.
— А я не согласен!
Кто‑то перешел на шутливый тон:
— Не согласен — пиши заявление.
— Ха — ха — ха!
Снова поднялся тучный замдиректора по сбыту.
— Я прошу прощения у товарища ученого. Но сейчас такое время, что заводишься с полоборота. Много неясного, а потому на душе кипит. Семьдесят лет нам говорили одно, а теперь другое. Да сколько можно на нас экспериментировать?..
Петр это ночное дежурство пребывал под впечатлением встречи с ученым. Когда все ушли и они остались вдвоем с Гугу, «балдевшим» возле печки, Петр взглянул на бюст Карла Маркса и ему показалось, что тот хитро щурится. «Конечно, — думал Петр, — ученый — явно не марксист. Не то чтобы не марксист, но человек, который может отойти от догмы и пуститься на поиски нового пути. Вон как прошелся по принципу социализма — способности у крикуна есть из горла рвать, а работать кто будет? Еще бы про уничтожение семьи поговорить с ним…»